— Боюсь, князь не захочет этого. Он совершенно отстранился от политики. Он устал и просто изнурен болезнью.
— Однако он должен это сделать, должен. Это абсолютно необходимо.
Ее рвение начинало его озадачивать.
— Вы начинаете меня удивлять, баронесса. Я думал, что ваша обязанность информировать нас, какие из отпрысков Гогенцоллернов ведут себя, по оценке их воспитателей, хорошо или плохо, а теперь вы приходите ко мне с известием от немецкого посла при дворе Сент-Джеймс. Я ничего против этого не имею, вы же по замужеству немка. И все-таки должен вас спросить: кто вы, собственно? Наши «уши» при дворе кайзера или их курьер? Или то и другое?
Она нервно рассмеялась.
— Вас послушать, так действительно звучит жутко. Можно подумать, что я какой-то агент или даже двойной агент. Само собой, и в наших кругах есть некоторые, которые состоят на службе пресловутого Охранного отделения.
— Ну, вы, конечно, нет.
— Что вы, что вы. Только не для русских! Но вернемся к послу. Меттерних считает, что кайзер играет в игру, которую только он один считает игрой. Он раздувает свой флот, думая этим рассердить своего дядю, но военные корабли — это не фигурки из майснеровского фарфора, которые хранят под стеклом. Военные корабли должны быть использованы прежде, чем они устареют. Кайзер ставит англичан в сложное положение, адмирал Фишер уже носится с планами превентивного удара.
— Дорогая баронесса, все это мне давно известно, и я вас спрашиваю: почему бы Меттерниху самому не сесть в поезд, не поехать в Либенберг и не обсудить все это с Ойленбургом?
— Вот как раз этого он и не может, на него и так надвигаются тучи из-за того, что он постоянно пытается обуздать кайзера. Если он сейчас встретится и обсудит все с Ойленбургом, произойдут две вещи: во-первых, он слетит со своего поста; во-вторых, никто сейчас больше не хочет слушать, что говорит Ойленбург. Все должно произойти так, как будто Ойленбург действует спонтанно.
Николас задумчиво смотрел на раскрасневшееся лицо своей гостьи.
— Я не могу понять, что лично вами двигает в этом деле, баронесса?
Она густо покраснела.
— Я не получаю денег от Меттерниха, я знаю его с детства. Вы спрашиваете о моих мотивах? Я замужем за человеком, которого я люблю. Трое моих братьев находятся в призывном возрасте. Я не хочу, чтобы они погибли только из-за того, что англичане сыты Пруссией по горло и наоборот. У меня двое маленьких детей, которые должны вырасти в спокойном мире. Я категорически не согласна со старым Мольтке, когда он говорит: «Мир без войны — это мечта, но это дурная мечта». — Она нервно рассмеялась. — Эти слова звучат для вас, наверное, не патриотично. Вы же один из людей нового шефа Генерального штаба, а генерал Конрад спит и видит, как бы разгромить Россию, а заодно Италию с Сербией. Даже мой родной брат, и тот считает, что только победоносная война может спасти дунайскую монархию.
— Разделяю ли я взгляды генерала Конрада в этом пункте — это еще вопрос, но сейчас я служу в нашем здешнем посольстве, и то, что вы требуете от меня, не поставив в известность мое начальство, работать на немецкого посла в Лондоне, — это…
— Именно это я и делаю. — Она встала. — Хотя я хорошо представляю, что у вас могут быть неприятности. Поэтому сейчас я ухожу. Я сказала вам все, что хотела сказать, остальное зависит от вас. Вы поступите так, как вам подскажет совесть. Ни одна живая душа не узнает, что я была у вас сегодня вечером. Это я вам торжественно обещаю. — Баронесса пошла к двери.
— Вы должны пообещать мне еще кое-что. — Бесстрастный голос заставил ее остановиться.
— И что же это?
— Что вы больше никогда не ворветесь ко мне в полночь. Это могло бы поставить нас обоих в щекотливое положение.
Баронесса весело посмотрела на него.
— Значит, все это правда?
— Что правда?
— Что вы настоящий Казанова. И что перед вами не может устоять ни одна женщина. А я бы могла навестить вас с одной моей подругой. Но это была бы катастрофа, она бы мне этого никогда не простила.
— И я бы тоже никогда.
Баронесса ушла. Он задумался над этим визитом. Действительно ли пришла она по поручению Меттерниха, или за этим стоят люди, которые хотят помирить кайзера с Ойленбургом? И кто же они тогда — друзья князя или враги кайзера? Наиболее логичным было бы предположить, что все действительно исходит от Меттерниха. То, что немецкий посол при дворе Сент-Джеймс действительно ратует за англо-немецкое взаимопонимание, не было секретом в дипломатических кругах Берлина. За это в австрийском посольстве на Баллхаузплац его недолюбливали. Там полагали, что двойственный союз с Германией живет ровно до тех пор, пока существует панический страх этой страны перед ее окружением. Если же кайзер и его дядя Эдуард смогут преодолеть взаимное недоверие и прийти к мирному взаимопониманию, Германия не будет больше нуждаться в своем союзнике в Вене, и дунайская монархия снова будет предоставлена самой себе.
То, что требовала от Каради баронесса Зорг, находилось в явном противоречии с интересами политики его собственного министерства иностранных дел. Следовательно, самым разумным было бы игнорировать ее просьбу. Но если он ее выполнит и это выплывет наружу, последствия для Николаса могут быть непредсказуемыми. Его могут обвинить в государственной измене и оставить наедине со «случайно» оставленным на столе пистолетом. В душе он посылал баронессу к черту.
Николас провел бессонную ночь. Наутро он принял решение и послал Ойленбургу телеграмму с просьбой разрешить навестить его в ближайшие дни. После обеда пришел ответ от супруги князя, гласивший, что князь готов принять его в любое время.
Когда Николас приехал в Либенберг, дождь лил как из ведра. Дворецкий без промедления провел его к князю в салон. Князь находился в спокойном расположении духа, как и при последней встрече. Николас решил не вдаваться во все подробности разговора с баронессой и не упоминать о двигавших ею мотивах. Хотя князь и не был теперь в самой гуще государственных дел, но был достаточно осведомлен о всех подводных течениях при дворе и в министерствах, чтобы быть в состоянии делать собственные выводы.
После того как Николас сказал все, что посчитал нужным, он дал понять князю, что не ждет ответных слов. Прекрасно понимая, какое большое значение имеет решение Ойленбурга дать совет кайзеру или не давать его, Николас не хотел брать на себя еще большую ответственность, кроме как за передачу просьбы посла Меттерниха, которая так или иначе уже лежала на нем. Неделю спустя после этого визита в Либенберг Каради прочел в дворцовом вестнике, что Вильгельм II намерен в ближайшее время принять князя Ойленбурга.
Как и было намечено, ровно в восемь часов вечера князь Филипп цу Ойленбург-Хертефельд прибыл на вокзал Вильдпарк в Потсдаме и уже через полчаса стоял перед входом в Мраморный дворец. Однако вход оказался закрыт, и князь поначалу подумал, что они ошиблись адресом, и послал своего дворецкого Бартша выяснить, в чем дело. Тот вернулся с известием, что предполагаемый переезд двора в Мраморный дворец был отложен из-за внезапной болезни юной принцессы Александры фон Шлезвиг-Гольштейн и что резиденция кайзера все еще находится в Новом дворце.
Поездка из Либенберга в Берлин, из Берлина в Потсдам и затем в экипаже по булыжной мостовой была бы и для здорового человека утомительной, и, когда Ойленбург, поддерживаемый своим слугой, оказался наконец у личных покоев кайзера, он с большим трудом следовал за дежурным адъютантом, неким капитаном фон Зондхаймом, в кабинет Его Величества.
Вильгельм ожидал Ойленбурга никак не позже половины девятого. Заставить кайзера ждать было самым недопустимым поступком, что мог, но не должен был позволить себе подданный. Через пять минут Вильгельм был уже вне себя от нетерпения, через десять минут он впадал в гнев, а еще через минуту он приказывал вычеркнуть злодея из списка допущенных ко двору.
Когда отчаявшийся гофмаршал Линкер, заменявший уехавшего Августа Ойленбурга, пытался объяснить своему государю причину опоздания гостя, то есть князя, немедленно последовал взрыв негодования.
Адъютант Зондхайм доложил о посетителе, два лакея распахнули двери, и князь, высоко подняв голову, вошел в салон, выдержал положенную дистанцию и поклонился своему государю. Он изо всех сил старался скрыть свое физическое и душевное изнеможение.