Всю первую неделю Алекса провела в постели, она вставала только к обеду. Очень много людей приходило выразить ей соболезнование. Их принимала тетка, которая не настаивала, чтобы племянница лично выслушивала эти слова сочувствия, как вообще-то подобало супруге офицера. Генерал с женой не жалели сил, чтобы все это трагическое происшествие не получило широкой огласки; создавалось впечатление, что они желали, чтобы и Ганс Гюнтер, и его насильственная смерть были по возможности скорее забыты.
Обед Алексе приносила обычно кухарка Кати. Она усаживалась на краешек кровати и сообщала ей все новости. Хотя тетка строго-настрого запретила ей упоминать о трагедии в Алленштайне, Кати много раз давала понять, что считает главными виновниками семейство Цедлитц. Они всячески подталкивали Ганса Гюнтера к браку с Алексой, хотя прекрасно знали, что он не в состоянии сделать ее счастливой. И они стремились осуществить этот брак еще и для того, чтобы замять тот скандал, в котором он оказался замешан еще раньше, в Мюнхене, и который мог стоить ему карьеры. С этой целью они цинично использовали наивную влюбленность Алексы, сознательно шли на то, что при этом она будет несчастна. Для генерала с теткой самым важным было представить их счастливой супружеской парой, что должно было защитить племянника от нежелательных подозрений.
От Кати Алекса также узнала, что, видимо, с ограблением как мотивом убийства Годенхаузена соглашались далеко не все, хотя военные власти всячески этому противились. Бульварные газетки снова подняли порочащие Годенхаузена показания из первого процесса Мольтке, а репортеры пытались разнюхать что-нибудь в Алленштайне. Каких-либо скандальных подробностей они не нашли, разве что известные чудачества из жизни провинциального гарнизона, которые они всячески смаковали, описывая жизнь прусской глубинки. Не проходило и дня, чтобы в дверь не звонил кто-нибудь, выдававший себя за журналиста, и многих из них денщику генерала приходилось выпроваживать силой.
Примерно неделю спустя Алекса получила письмо от фон Ранке, который выражал беспокойство насчет ее здоровья и слал бесконечные приветы. Письмо это пробудило всех демонов, которые, как Алекса надеялась, навсегда остались в Алленштайне. Больше всего она надеялась, что навсегда от него избавилась. Теперь же он снова был здесь.
Наступившую ночь Алекса провела без сна. Рано утром она встала и оделась, надеясь, что на ногах сможет как-то отвлечься от тягостных мыслей. Она ошибалась: бесцельные разговоры с дядей и теткой только еще больше усиливали ее тревогу. Оба заметили ее неспокойное состояние, но не подали и вида. Алекса слишком хорошо понимала: от них ждать защиты от Ранке не приходится. Безусловно, до них доходили сплетни, которые гуляли по Алленштайну, о ней и Ранке, и любое упоминание его имени привело бы к новым подозрениям дяди и тетки.
Единственным человеком, который мог бы ей помочь, был Николас, но даже ему она не смогла бы рассказать всю правду. Последний раз она видела его девять месяцев назад, и он за это время успел обручиться с этой венкой. Алекса подумала, что он должен быть или святым, или круглым дураком, если у него сохранились какие-то чувства к ней, Алексе.
Письмо Ранке она оставила без ответа в надежде, что ее молчание хотя бы на время охладит его пыл. Алекса была в полной растерянности, пыталась подолгу гулять, но по-прежнему проводила бессонные ночи, какой бы усталой она себя ни чувствовала. А если и засыпала, во сне ее мучили кошмары, от которых она просыпалась, вся дрожащая и в холодном поту. Даже эротические сонные видения сбивали ее с толку. Она тосковала по Николасу.
Ранке не обратил на ее молчание никакого внимания и написал снова. На этот раз его письмо, поняла Алекса, было вскрыто и снова запечатано. Из-за этого между Алексой и теткой произошла сцена. Ранке писал, что он хочет приехать в Берлин, как только получит отпуск. Тетка, естественно, отрицала, что вскрывала письмо, но упрекала Алексу в том, что спустя такое короткое время после смерти мужа она поощряет бывшего воздыхателя. Они ругались так же отчаянно, как и прежде, но на этот раз победу праздновала тетка. У нее был в руках главный козырь — от нее одной зависело, как долго Алекса сможет у них жить. Тетка Роза прекрасно знала, что Ганс Гюнтер не оставил Алексе ничего, кроме долгов. Он жил не по средствам и у самих Цедлитцев занял приличную сумму. Конечно, Алекса имела право на пенсию, но требовалось какое-то время, чтобы военное ведомство все это оформило. И что же ей в этом случае — абсолютно без средств — делать без нее, Розы?
Когда однажды июльским утром Николас покупал в газетном киоске на Тиргартенштрассе французский журнал, взгляд его упал на заголовок в газете «Вперед»: «Убийство офицера в Алленштайне». Короткая заметка была посвящена рассказу о попытках Первого армейского корпуса скрыть подробности этого убийства, жертвой которого был некий майор Шестого драгунского полка. Кто-то из знакомых ему людей застрелил его. Фамилия майора не называлась — были лишь намеки, что это офицер, который был замешан в скандале, разразившемся в свое время по ходу первого процесса Мольтке — Харден. Убитый офицер был переведен из Потсдама в небольшой гарнизон в Восточной Пруссии.
Николас оцепенело смотрел на газетную страницу. Все указывало на то, что речь идет о Годенхаузене. Николас направлялся в это время в посольство. Придя туда, он позвонил знакомому капитану, прикомандированному к императорскому военному министерству. Капитан был одним из немногих прусских офицеров, с которыми Николаса связывали дружеские отношения. После того как Николас заверил его, что информация дальше его никуда не уйдет, капитан подтвердил, что речь идет действительно о Годенхаузене.
— Какая-то ужасная история, — добавил капитан. — Я лично подозреваю, что там не обошлось без какой-то неприятной и, наверное, щекотливой подоплеки, хотя в качестве мотива фигурирует ограбление. Бедный парень был застрелен своим собственным драгуном по фамилии Дмовски. Годенхаузена похоронили на прошлой неделе. Преступника арестовали и сейчас он сидит в военной тюрьме в Кенигсберге. Он начисто отрицает свою вину, хотя против него говорят тяжелые улики. В военном суде сейчас идет подготовка к процессу против него.
— Вам что-нибудь известно о том, находится ли баронесса фон Годенхаузен все еще в Алленштайне? — спросил Николас, надеясь, что собеседник не услышал, как дрожит его голос.
— Я знаю только, что она уезжала на погребение своего мужа в Померанию. Возможно, что она живет в семействе фон Цедлитц. Они же, насколько я знаю, ее единственные родственники в Германии.
Повесив трубку, Николас несколько минут сидел, уставившись на умолкнувший аппарат. Что бы там в Алленштайне ни произошло, это не должно отразиться на его жизни, решил он для себя. Тем не менее через несколько дней он нанес визит на Кроненштрассе, чтобы выразить свое соболезнование. Это показалось ему ни к чему не обязывающим шагом, тем более что различные газеты сообщили о скоропостижной смерти майора фон Годенхаузена по причине сердечной недостаточности. Не было ничего необычного в том, что бывший зять хотел бы выразить в этом случае свое участие.
Горничная взяла его карточку и после необычно долгого для такого случая отсутствия, в течение которого Николас находился в темной прихожей, вернулась с сообщением, что ни генеральша, ни баронесса фон Годенхаузен не могут его принять ни сегодня и ни в ближайшее время. Все было ясно без слов, и Николас в известной степени почувствовал облегчение. Желание снова увидеть Алексу было неразумным. Он любил в ней Беату.
Из всех человеческих чувств самым загадочным является любовь. Он пытался собрать воедино из обрывочных эпизодов историю их отношений: Алекса так же неожиданно вторгалась в его жизнь, как после этого исчезала; на память приходила ее страстность и ее холодность. Она была тенью Беаты, ее посещения были для него истинным испытанием.
Николас был приглашен на мужской ужин к управляющему делами барону фон Штока. Как обычно, еда была превосходной, а шампанское лилось рекой. Вино развязало языки, и, несмотря на присутствие советника фон Торена из министерства иностранных дел, всплыло имя Филиппа Ойленбурга.
— Насколько я слышал, процесс больше не будет продолжаться, — сказал фон Штока Торену.
Ответ последовал после короткого молчания.
— Боюсь, вы ошибаетесь, барон, именно кайзер пожелал, чтобы был вынесен приговор. И в этом он прав.