Александра Флид - Сеул – Хиросима. Август 1945

Так и есть – деревянная крышка откинута в сторону. Гён Ран не раздумывает ни секунды, сразу же опускаясь в зияющее отверстие в полу.

Она и забыла, какие крутые здесь ступеньки. В погребе горит свеча, отбрасывая кривые тени по земляным стенам. Гён Ран знает, чего ожидать, и потому, увидев трёх взрослых мужчин, нисколько не удивляется.

– Ты зачем сюда явилась? – напускается на неё мать, оставив чашку с рисом на полу.

Не сказав ни слова, Гён Ран поднимается по лестнице. Мать идёт следом. Заметив, что мать хочет закрыть люк, девушка холодно бросает:

– Оставьте, пусть погреб проветрится хотя бы с полчаса.

Поход на рынок отменяется. Гён Ран сидит на заднем дворе и крутит в руках пустой кувшин.

Как мать могла поступить так неразумно? Как можно прятать партизан в своём доме, где живут маленькие дети? Разве мать, которая желает добра своей семье, будет так рисковать?

Через некоторое время к ней подходит умытая и улыбающаяся Ин Су.

– Сестра, разве ты не будешь завтракать? – тянет она своим низким приятным голосом, и при этом жутко напоминает медвежонка.

Короткая чёлка намокла и прилипла ко лбу. Глазки бусинки доверчиво смотрят на старшую сестру. Полные красные губы ожидающе приоткрыты. Жаль разочаровывать такую куколку, но Гён Ран знает, что не сможет проглотить ни кусочка.

– Я не хочу, – вздыхает она, поглаживая малышку по волосам. – Скажи маме, что я не буду завтракать.

Как и следовало ожидать, чуть погодя на заднем дворе появляется мать.

– Почему ты так себя ведешь? – хмурясь, спрашивает она.

– Вы должны убрать их из нашего дома, – вместо ответа решительно говорит Гён Ран, поднимаясь с низкого деревянного стула. – Их здесь быть не должно.

– Тебе ли судить, что я должна делать со своим домом? – уже не на шутку сердится мать.

– Вы разве не слышали, что японские управляющие обыскивают дома в поисках партизан? Что будет, если они найдут их в нашем доме?

– Не указывай мне, что делать. – Несмотря на ровный голос, мать переполняет злоба, и это заметно.

– В Сеуле каждый день расстреливают горожан, у которых хоть листовку найдут, – продолжает Гён Ран, не обращая внимания на слова матери. – А какие пытки они придумали, если бы вы знали. С людей чуть не живьем кожу снимают. Детей, конечно, не мучают, но расстреливают, как и всех остальных.

Хлёсткая пощечина обжигает щеку, и Ген Ран умолкает на полуслове. Верный признак того, что матери нечего сказать.

– Завтра же переселю их в лесной домик, – несмотря ни на что шипит девушка, не заботясь даже о том, чтобы приложить руку к покрасневшей коже.

– Там они уже жили. Целый год там промучились, а потом их нашли, благо хоть не врасплох застали. Их пятеро было, а осталось всего трое. Хочешь, чтобы и этих убили?

– Я хочу, чтобы мои братик и сестренка дожили до конца этой проклятой войны, и только-то. – Гён Ран прищуривается и качает головой. – Так значит, они уже целый год у нас скрываются? И много они японцев за это время убили?

Дождавшись, когда мать уйдет на поле, Гён Ран спускается в погреб. Мужчины уже готовы к встрече с ней. Они зажигают свечу и рассаживаются на полу, ожидая её.

– Вы должны уйти, – твёрдо заявляет она.

Их лица почернели от постоянных тревог, затхлого воздуха и земляной грязи. Стены и пол погреба ничем не облицованы, и они постоянно находятся в сырости и духоте.

– Мать сказала, что вы уже жили в лесном домике, так что сможете ещё несколько недель там пережить, прежде чем я найду вам другое убежище, – продолжает она. – Как только стемнеет, я приду за вами.

Впервые за всё время один из них начинает говорить. Его голос хриплый и тихий, словно застывший от долгого молчания.

– Мы можем уйти только завтра. Сегодня ночью мы и ещё две группы должны подорвать японский состав на железной дороге, а из лесу до места встречи слишком долго добираться.

– Мне всё равно, что вы там задумали, – обрубает его речь Гён Ран.

Хотя они и сидят целыми днями в холодной и сырой комнатёнке, они все равно сильнее, чем восемнадцатилетняя пигалица, которая только вчера явилась из Сеула. Гён Ран чувствует, как по спине пробегает неприятный холодок.

«Дочь хозяйки никто из них ударить не посмеет» – пытается успокоить себя она.

– Сестра, сестра! – раздается сверху взволнованный голос Ин Су.

– Подожди минутку, – выкрикивает Гён Ран, поднимаясь по лестнице.

Повстанцы подождут ещё немного. Тем более что наверху, прямо в этой маленькой тёмной комнатке её ждёт японский офицер.

Идеально прямая осанка, до блеска начищенные сапоги и идеально отглаженная форма – японец выглядит весьма серьезно. Руки незнакомец держит за спиной.

– Вы Хон Ёнг Хи? – на идеальном корейском спрашивает он.

– Нет, я Хон Гён Ран, – отвечает девушка, украдкой бросая взгляд на незапертый люк. – Я её старшая дочь.

– Меня зовут Шуго Кавада, – вежливо представляется он, прежде чем продолжить расспросы: – Вы совершеннолетняя? Сколько вам лет?

– Восемнадцать, – сама не слыша своего голоса, отвечает Гён Ран.

– Значит, вашего присутствия вполне достаточно. Боюсь, я должен осмотреть ваш дом. И, пожалуй, начну с этого подвального помещения.

Так страшно Гён Ран еще никогда не было. Что делать? Броситься на колени, умоляя о пощаде? Перегородить ему дорогу, встать на пути и закрыть хлипкую деревянную крышку? Попробовать обмануть?

Делать нечего – придётся смириться с этим. Гён Ран послушно отходит в сторону. Ничего изменить нельзя – всё равно он пришёл не для того, чтобы уйти с пустыми руками. Только бы мать не возвращалась в ближайший час. Офицер удивлённо смотрит на неё, прежде чем отлаженным движением выхватить табельное оружие из кобуры и двинуться в сторону погреба.

В дверном проёме показываются ещё три человека званием пониже. Очевидно, они всё это время были снаружи, а теперь поняли, что нужно помочь капитану Каваде. Один из них что-то выкрикивает на японском, но капитан делает небрежный жест рукой – мол, сам справлюсь.

Тяжёлые сапоги глухо стучат по ступенькам, отсчитывая удары сердца Гён Ран, застывшей над люком в напряженном ожидании. Надеяться не на что. Внизу гремит посуда, раздаются крики, и трое японских солдат бросаются к люку, влетая внутрь погреба следом за своим капитаном. Повстанцам и убежать некуда – подвал, считай что, чистая ловушка. Нет окон, чтобы выскочить наружу, нет забора, через который можно перемахнуть и унести ноги прочь. С ними все ясно – их выведут во двор и расстреляют прямо на глазах у…

Гён Ран сбрасывает оцепенение и выбегает в переднюю комнату, подзывая младших.

– Мин Хо, – шепчет она, хватая братика за руку – бегите к соседке, к той что живет за забором заднего двора. Прямо сейчас бегите и не оглядывайтесь.

Ин Су сразу же морщит крошечный носик, и её щечки краснеют.

– Не пойдём без тебя, – скорчив плаксивую гримасу, начинает причитать она. – Никуда без тебя не пойдём.

Гён Ран больно сжимает руку Мин Хо, глядя прямо ему в глаза, и, сквозь зубы, отпечатывая каждое слово, повторяет:

– Я сказала, бегите к соседке. Если не послушаетесь, живо шкуру спущу.

Дети не боятся тех, кого не знают. Мин Хо ещё не приходилось терпеть побоев от солдат, и он даже представить себе не может, как это больно, а вот от Гён Ран в прежние годы ему частенько доставалось. Характер у старшей сестры выдался на редкость суровый, так что ему хорошо известно, как больно могут сделать эти слабые на вид белые тонкие руки. Услышав последние слова, Мин Хо хватает младшую сестренку за руку и опрометью бросается на задний двор, не догадавшись, что можно выйти через калитку и обойти по дорожке. Гён Ран точно знает, что там, на заднем дворе, забор невысокий, а значит, дети быстро перелезут к соседке.

Она остается во дворе и ждет, когда партизан выведут на улицу. После того как дети ушли из дома, ей стало намного спокойнее, и теперь она просто смотрит на дверь, страстно желая, чтобы все поскорее закончилось. А еще Гён Ран, не переставая, думает о том, как поступить.

Бывало, что повстанцы прятались в заброшенных домах. Бывало, что ночевали в летних пристройках и сараях селян, без ведома хозяев, тихо и незаметно. Там можно было оправдаться, сказать, мол, не знаем, откуда они взялись тут у нас. А с подвалом дело другое. Кто-то должен за это ответить.

Капитан Кавада выводит всех троих во двор, аккуратно вправляет своё оружие на место и поправляет форму. Словно и не спускался в этот сырой и грязный подвал.