Ольга Дашкевич - Шаман

Мне это снится, — подумала я отстраненно. — Этого не может быть, мне все это снится. И свечи… Такой странный, тяжелый запах.

— Теперь уходите все.

Тошкин голос был как теплый мед и подогретое вино. В нем не было угрозы, только покой и утешение. Он не прогонял, а отпускал. Несколько согнутых фигур повиновались и покорно скользнули к двери за алтарем, спеша исполнить его волю, спеша покинуть подземелье…

— Стойте! — голос Пасечника прогремел под каменными сводами, как удар грома. — Дети мои, посмотрите на меня!

Я подняла голову. Томпсон висел под самым потолком, раскинув руки, точно распятый. Явственное сияние окружало его голову, такое же сияние струилось из глаз.

— Люцифер!.. — шепот пронесся по залу, отражаясь от стен, — Люцифер, Ангел Света!..

Адепты Сатаны повалились на колени.

— Дитя мое, — Пасечник обращался к Тошке, в его чудесном мелодичном голосе сквозили нежность и печаль. — Мое бедное дитя!.. Ты не можешь повелевать в моем доме. Твои руки в крови. Ты убивал невинных.

Убивал невинных. Эти слова отдались страшным холодом в моем сердце. Чем они отозвались в Тошкиной душе, мне было бы лучше не знать. Но я знала.

Тошка упал сверху с такой силой, что ударился сначала спиной о стену, и только потом рухнул на пол. Пистолет выпал из его руки. Я инстинктивно бросилась вперед, чтобы поднять оружие, пока им не воспользовался кто-нибудь из прислужников Томпсона, и… увидела, что это сухая ветка. Сухая ветка, подобранная на кладбище, всеми забытом кладбище, таком старом, что на нем давным-давно никого не хоронят.

— Ну, что, ольхонский щенок?.. Я же говорил, что твой пистолет не выстрелит, — Пасечник засмеялся мелодичным, дразнящим, торжествующим смехом и медленно опустился вниз. Он стоял теперь у своего алтаря, тонкий и светлый, его красота завораживала и усыпляла. Его паства ерзала на коленях, в экстазе протягивая к нему руки. Тошка лежал ничком и не шевелился.

— Теперь, пожалуй, я возьму не только твою жизнь, Хорьботой-боо, — задумчиво произнес Томпсон и бросил взгляд на каменную плиту, где по-прежнему лежала Нэнси, свободная от веревок, но так и не открывшая глаз. — Уберите девчонку с алтаря! Рыбак, я тебя прощаю. Ты можешь взять ее себе, раз она тебе так понравилась. Не знаю, правда, что ты теперь станешь с ней делать.

Из-за спин паствы выдвинулся понурый и жалкий красавец-блондин, которого я даже не заметила в зале, так он был не похож сам на себя. Кажется, наказание, которому Томпсон обещал его подвергнуть, было достаточно жестоким.

— Да, Пасечник, — покорно произнес он, подступил к алтарю и взял Нэнси на руки.

Маленький Тими вдруг оторвался от материнской груди и заплакал. Таня, прижимая к себе ребенка, скользнула к стене и вжалась в угол, сверкая глазами. На лице Томпсона появилась снисходительная усмешка. Он печально покачал головой, глядя на пепельно-серую Таню и повернулся ко мне.

— Мы потеряли так много времени, — ласково протянул он и обнял меня всю взглядом своих сияющих глаз. — Нам давно пора начинать… Иди ко мне, моя маленькая русская леди.

Я попятилась. Я уже поняла, что он задумал.

— Раздеть ее, Пасечник? — угодливо предложил пианист и повернулся ко мне, расставив руки, как будто собирался ловить перепелку.

— Она разденется сама, — Томпсон улыбался и улыбался, и меня скрутило изнутри чувство дикого детского стыда, как будто отец собирался снять с меня, маленькой, штанишки и выпороть. — Правда же, ты разденешься для меня, моя славная русская Вера?

— Нет, — прошептала я, не слыша своего голоса.

— Да, — из его глаз изливалось тепло, оно обволакивало меня со всех сторон, я видела его любовь… Она была прозрачной и алой, точно лепестки роз. Это была другая любовь. Другая. Она пахла пряностями и мускусом. Она пахла страстью.

Я беспомощно оглянулась. Тошка продолжал лежать неподвижно, уткнувшись лбом в каменный пол.

— Не надейся на него, дорогая моя, — Пасечник покачал головой, его глаза на мгновение стали холодными, как стол в морге. — Он тебе не поможет. Поверь мне, я ведь этнограф. Сибирские шаманы никогда не были близки русской вере. Даже в восемнадцатом веке они предпочли буддизм и ламаизм, а не вашего юродивого Христа. Хотя… славянское язычество, конечно… но это было так давно. Русь предала своих богов и крестилась, а сибирские шаманы остались верны духам предков. Поверь мне, дорогая, твой щенок гораздо ближе ко мне, чем к тебе.

— При чем тут шаманы? — прошептала я непослушными губами и попятилась. Пасечник не двигался с места, но каким-то непостижимым образом расстояние между нами сокращалось с каждой секундой.

— Мальчонка родом с Ольхона, острова на Байкале, — пояснил Томпсон небрежно. — Он обладает утха — шаманским корнем. Ты же видела, конечно, тэнгерийн-тэмдэг у него под левым соском.

Тэнгерийн-тэмдэг… На груди, под левым соском, у Тошки были родинки — множество родинок, составляющих почти правильный треугольник, или созвездие Стожары, или конскую голову. Издалека они походили на татуировку корчиневой хной.

— Он, конечно же, не осознает свой дар, — Пасечник брезгливо поморщился и поджал губы. — Дурачок. Он даже не прошел посвящения, а посмел… Хотя, надо признать, его полет меня впечатлил. И с этой палкой вместо пистолета неплохая выдумка… Но такое бывает даже с непосвященными, если утха проснется под влиянием потрясения или наркотиков. А в нашем случае, как ты, конечно, понимаешь, то и другое имело место… Просто так совпало. Ну, теперь он нам не помешает. Хотя это не отменяет наказания. Мальчонка наглец, и получит то, что заслужил. Магда, принеси нашатырь. Он должен видеть то, что произойдет… Хватит лекций. Ты готова, моя русская Вера?

Я хотела отшатнуться, но мои ноги точно приросли к полу. Магда молчаливой тенью выскользнула в дверь за занавесом, напоследок одарив меня змеиной улыбкой.

— Не бойся, дорогая, — голос Пасечника снова стал нежным, как шелк. — Тебе не будет больно. Мы посвятим тебя Сатане, а Сатана любит этот мир. Он единственный, пожалуй, кто его по-настоящему любит. Разве ты не знала? Человек всю жизнь терпит, терпит, терпит — и все равно постоянно подвергается наказаниям, как ребенок у не в меру строгого отца. И только Сатана снисходителен к нему. Только он, он единственный действительно любит людей и позволяет им все. Всё! Подумай, моя дорогая. Мы рабы страстей. Все наши грехи и страсти созданы одновременно с человеком, и кто же их создал?.. Правильно. Создатель — Он и есть создатель всего этого. Но в своем непонятном садизме Он наказывает людей за то, в чем они не виноваты. Это все равно, что наказывать хромого за его костыли! И только Сатана…

— Замолчи!.. — крохотная Таня, дрожа, стояла в своем углу, и ее огромные черные глаза сверкали не страхом, а негодованием. — Господь создал людей безгрешными! Это твой любимый Сатана в образе змея проник в Эдем и соблазнил Еву!.. Вера! Не слушай его! Не смотри на него! Вспомни: «змей в естестве человеческом, зело прекрасном…»

Пасечник повернулся к ней и улыбнулся так светло и лучисто, точно любовь, переполняющая его сердце, излилась из глаз и окропила негритянку с младенцем радужными брызгами света, тепла и счастья. Мне показалось, что несколько этих брызг долетели до меня, и там, где они коснулись моей кожи, расцвели розы и запели птицы. Я не знаю, как еще передать то, что я почувствовала в тот момент. А Таня… Таня сильно вздрогнула всем телом. Ее рот набух и приоткрылся, огромные черные глаза наполнились слезами изумления и благодарности.

— Боже мой, — прошептала она еле слышно.

— Да, — просто согласился Пасечник. — Я — Бог твой. Дай мне свое дитя, женщина.

Он простер руки, и Таня, двигаясь, как во сне, пошла к нему, медленно-медленно протягивая своего ребенка навстречу этим ласковым, нежным, бесконечно любящим рукам убийцы.

— Раздевайся, Вера, — бросил Томпсон через плечо, точно занятой доктор, готовящий к осмотру пациентку. — Нам нужно торопиться. Плотник, нож. Чашу. Ночь скоро кончится.