– Тихо, тихо, – поспешил вмешаться в перепалку Саня, – тут никакого секрета нет, Антон служил на Кавказе. Неужели ты не знала?
– Нет, – недовольно призналась Сима, – понятия не имела.
– Не хотел – и не говорил, – опять встрял Виктор.
– Слушай, заткнись, а? – окрысилась Сима и повернулась к Сане. – Он из-за ранения уволился?
– Может, хватит сплетничать? – взъелся Виктор.
– Ты меня достал! – Бычий затылок Виктора выводил Симу из себя. – Один ты весь такой идеальный и правильный, прямо Мэри Поппинс с Вишневой улицы!
Саня хмыкнул, за что был награжден тычком.
– Поскалься еще! – прорычал Витька.
– На дорогу смотри, – завопила Сима, – у меня трое детей, между прочим!
– Вот уж точно, – желчно подтвердил Виктор, – между прочим.
– Слушай, – Симка не на шутку обозлилась, – у тебя самого дети есть?
– Не твое дело.
– Так я и думала: дети есть и живут с матерью. – Иногда Серафима поражала не только женскими прелестями. Особенно когда злилась.
Виктор напряженно молчал, а Санька оглянулся через плечо и подмигнул Симе.
– Ты в своей жизни разберись, – почувствовав поддержку, вдохновилась Сима, – безупречный ты наш.
Затылок Виктора красноречиво говорил о состоянии хозяина – оно было на грани аварийного.
– А ты в своей уже разобралась?
– Разобралась.
– Давно ли? – Зеркало рикошетом отправило в Серафиму презрительный взгляд.
– Твое-то какое дело?
– Какое мое дело? – Плотников резко сбросил скорость и прижал машину к обочине. Квасов при этом свалился на Серафиму, а сзади раздался яростный сигнал, и мимо пронесся джип.
– Витек, Витек, – сунулся Саня, но был остановлен невидящим взглядом – взглядом василиска.
Плотников резко обернулся, приблизив к Симке искаженное сдерживаемой злобой лицо:
– Какое мое дело?
Саня вцепился в Плотникова:
– Витька, брось, не заводись. Давай, поехали, – негромко попросил он друга.
– Я в порядке, Саня, я в порядке, – отвел Санину руку Виктор, – я ей все доступно сейчас объясню, на пальцах. Зачем я четыре года на пузе ползал по горам? Чтобы каждая дура трахалась с пастухами? И я при этом молчи?
– Какие горы, какие пастухи? – проблеяла Симка. Она совершенно не понимала, о чем речь.
– Те самые, дорогуша, – оскалился Витька, – те самые. Кавказские называются. Думаешь, я воевал, и Тоха, и Лешка, и все братишки для того, чтобы наши бабы ноги раздвигали перед нохчами? Это что ж за паскудство такое, а?
– Перед кем? – Симка даже забыла обидеться на раздвинутые ноги, так непонятно говорил Виктор. Как на эсперанто.
– Чеченцами! – выплюнул Виктор. Салон наполнился жгучей ненавистью, настоянной на отчаянии и боли.
Симка вжалась в спинку сиденья.
– Но они же все разные, – пробормотала она дрожащими губами.
– Разными они были, может, лет пятнадцать назад. А сейчас – все одинаково ненавидят нас.
– Я тебе не верю! – выкрикнула Симка и разразилась слезами.
Квасов от Симкиного крика завозился и открыл глаза.
– Опять ты? – сонно пробурчал он и махнул перед носом ладонью, пытаясь прогнать видение.
– Не веришь? А ты поезжай туда, почувствуй на собственной шкуре! Сидит на всем готовом, в тепле, в добре, и не верит она!
– Вить, – снова подал голос миротворец Саня, – отстань от девушки, ты же видишь, она расстроена.
Поздно. Обвинения легли могильной плитой на Серафиму, стали последним испытанием в этот вечер плохого дня. Симке захотелось умереть, только не слышать прокурорский голос.
Виктор осклабился:
– Как же, такую расстроишь! Поплачет – меньше на толчок сбегает.
– Ты злой, – прорыдала Симка, – злой!
– А как я буду добрым, – снова взвился Виктор, – если я прихожу с войны, а здесь такие, как ты, дуры комолые, любовь крутят с теми, кого я там не замочил.
– Это не война! – запротестовала Симка. – Это жизнь! И отстаньте от меня, все! Война, война! Задрали! У вас везде война. И там и здесь! А жизнь где? Раз у самих жизни нет, то и у других ее не должно быть? Да ты просто завидуешь!
– Чему?!
– Ты не способен чувствовать ничего, а другие – способны!
– Ну и кто тут способен чувствовать? Пастух твой? Где же он тогда? – Это был сильный аргумент.
Крыть было нечем, Симка рванула новенькую ручку замка, чуть не выдернув ее с мясом, толкнула дверь, вырвалась на волю и, сотрясаясь от душивших рыданий, побежала по дороге.
Мимо с шумом проносились машины, Симкина тень в свете фар удлинялась до бесконечности и исчезала на границе между светом и тьмой.
Сима быстро выдохлась и побрела, не разбирая дороги, по лужам и грязи. Слезы мешались с дождем, лезли в рот.
– Ой, Божечки, ой, миленький, какая же я дура, – приговаривала Сима, слизывая соленые капли.
«Ситроен» наконец тронулся следом, обогнал, перекрыл пути к бегству и затормозил.
– Сима, садись, – позвал Саня, выходя из машины, – давай, давай. Поедем домой. Тебя уже, наверное, дети потеряли. Не сердись на Витьку, он отличный парень на самом деле.
– Просто душка, – пробубнила Симка в нос.
Чесноков мягко подтолкнул Серафиму к радушно распахнутой дверце, за которой похрапывал ветеран Квасов. Юн-Ворожко с обреченным видом приткнула на сиденье зад, исхудавший от переживаний. Ни о каких десяти кулаках речи не могло быть, а всего-то день прошел.
– Девочка моя, – сонно пробормотал Квасов, устраиваясь на Симкином плече, – ты такая потрясная…
Новогодняя ночь катилась к завершению. Исполнив все куплеты, прочитав все стихи, получив подарки и набив животы вкусностями, дети уже видели сны, а Квасова не покидало иррациональное чувство, что ему никуда не надо, что он уже дома.
Вообще, в процессе застолья с Антоном случилась какая-то странная метаморфоза. В самом начале, пока не появились пельмени, Квасов еще пребывал в состоянии повышенной боеготовности, но после пельменей заметно размяк. Маленькие, на один зуб, сочные, ароматные, одинаковые, как пуговицы, пельмени сами прыгали в рот и изгоняли бесов раздражительности и злобы.
Молочный поросенок, запеченный с гречкой и грибами, посадил цепного пса внутри Квасова на якорную цепь. В ту минуту все и случилось – в том смысле, что Рубикон был перейден. Бесовское войско было смято и рассеяно, и участь его была жалкой, а цепной пес Квасова уже ел с руки.
– М-м-м, – одобрительно промычал Антон, отведав поросенка, – кто готовил?
– Сима. Она у нас способная, – с гордостью отрекомендовала Наина.
С поразительной скоростью Антон сметал все, что Симка подкладывала ему в тарелку.
Белые розы, принесенные Квасовым, стояли в вазе с пихтовыми ветками. Салфетки, скатерть, серебро, прозрачный фарфор и свечи дополняли сервировку и придавали особую прелесть разговору – о таком празднике Квасов не мог и мечтать.
Разговор крутился вокруг общих тем, пока Наина ловко не перескочила к воинской службе и не сравнила ее со служением Богу.
– И монашество, и воинство строится на отречении, – делилась наблюдениями Наина, – и те и другие – избранные. Насколько я помню, существовали даже какие-то кастовые рамки: дочь священника могла выйти замуж либо за священника, либо за человека военного сословия. Мистический дух, отшельнический какой-то присущ и тем, и тем. По-моему, это вообще неисследованная тема. Это мое, конечно, мнение.
Симка могла голову прозакладывать, что эту тронную речь Наина приготовила заранее, зная, что в гости ожидается Квасов.
– Да, – Антон порылся в проспиртованной памяти, – в трехлетнем возрасте Александр, будущий Невский, принял посвящение в воины. Обряд совершал святитель Симон, суздальский епископ.
– Мне кажется, это культовое событие – присяга, – обрадовалась Наина, – смотри, в монахи и священники тоже ведь посвящают. Где ты видел, чтобы инженеры, учителя или там, не знаю, библиотекари проходили обряд посвящения?
– У врачей клятва Гиппократа есть, – лениво возразил Квасов. После шестой смены блюд блистать умом было все равно что колоть дрова – того и гляди, заворот кишок получишь. В данном случае – заворот мозгов.
– Допустим. Я все веду к тому, что солдат – это больше чем профессия.
– Монахам трижды предлагают ножницы перед пострижением, а воинов не спрашивают. – Наполеон лишил Квасова остатков воинственности. Теперь Квасова можно было сравнить с ручным, совершенно безобидным ньюфаундлендом, на котором так любят кататься детишки.