Но помним все.
Морис тогда ничего не ответил на его вопросы, ни в чем не признался. Глубоко в сердце спрятал он все подробности своего приключения, стремясь избежать навязчивых дружеских расспросов. Но Лорен знал Мориса как человечка жизнерадостного и импульсивного и, замечая теперь, что тот постоянно ищет уединения, о чем-то все время думает, с полным на то основанием опасался, что несносный мальчишка Купидон пустил стрелы в сердце его друга.
Надо заметить, что за восемнадцать веков монархии Франция знала мало лет столь насыщенных мифологией, как год от Рождества Христова 1793-й.
Между тем шевалье так и не схватили, о нем больше не было слышно. Вдовствующей королеве, разлученной с сыном, оставалось лишь плакать, когда она, золовка и дочь оказывались одни.
Юный дофин, попав в руки сапожника Симона, начал свой мученический путь, который два года спустя соединил его с отцом и матерью.
Наступил период относительного затишья.
Монтаньярский вулкан отдыхал перед тем, как поглотить жирондистов.
Морис ощущал гнет этого затишья, как чувствуют тяжесть воздуха перед грозой. Не зная, чем заняться в часы досуга, кроме как отдаваться целиком если еще не любви, то очень на нее походившему пылкому чувству, он перечитывал письмо, целовал прекрасный сапфир, а затем решил, подобно игроку после проигрыша, предпринять, вопреки данной клятве, еще одну попытку в своих розысках, пообещав себе, что она действительно будет последней.
Молодой человек много раз думал о том, чтобы пойти в секцию Ботанического сада и попробовать там навести справки у секретаря, своего коллеги. Но первым — мы бы даже сказали единственным — препятствием к этому стало опасение, что его прекрасная незнакомка могла быть замешана в каком-нибудь политическом заговоре. При мысли, что его чрезмерное любопытство может привести очаровательную женщину на площадь Революции и стать причиной того, что эта ангельская головка будет гильотинирована, кровь стыла в жилах Мориса.
Он решил попытать счастья сам, без чьей-либо помощи и каких бы то ни было справок. План его, впрочем, был очень прост. Вывешенные списки на дверях каждого дома должны были дать ему первые указания, а последующие беседы с консьержами — окончательно пролить свет на эту тайну. У него, как у секретаря секции Лепелетье, было полное право вести подобные расспросы.
Ко всему прочему, Морис не знал имени своей незнакомки; но он собирался довериться интуиции, даже не допуская мысли, что у такого очаровательного создания может быть имя, не соответствующее внешнему облику. У нее должно быть имя сильфиды, феи или ангела, ведь пришествие ее на землю должно было быть отмечено необыкновенным именем существа высшего, сверхъестественного. Стало быть, это имя может безошибочно направить его на след.
Морис надел карманьолу из грубого коричневого сукна, натянул на голову праздничный красный колпак и направился на поиски, никому ничего не сказав.
С собой у него была суковатая дубина (в народе ее называли «конституцией»). В его сильной руке это оружие равнялось палице Геркулеса. В кармане у него лежало удостоверение секретаря секции Лепелетье. Так что он был защищен всесторонне.
Он снова прошел по улице Сен-Виктор, по Старой улице Сен-Жак, читая при свете угасающего дня имена, написанные то более, то менее разборчивым почерком на дверях каждого дома.
Морис уже подошел к сотому дому и читал уже сотый список, не надеясь, что найдет имя, о котором мечтал и которое даст ему хоть малейший след в поисках незнакомки, как вдруг какой-то славный сапожник, увидев нетерпение на лице человека, читающего фамилии, открыл дверь, вышел, держа в руках кожаный ремень и шило и посмотрел на Мориса поверх очков.
— Ты хочешь узнать о жильцах этого дома? — сказал он. — Спрашивай, я готов тебе ответить.
— Спасибо, гражданин, — пробормотал Морис, — я искал фамилию одного друга.
— Назови мне эту фамилию, гражданин, я знаю всех в этом квартале. Где живет этот друг?
— Припоминаю, что на Старой улице Сен-Жак, но боюсь, не переехал ли он.
— Так как же его зовут? Мне нужно знать.
Захваченный врасплох, Морис некоторое время колебался, потом назвал первое пришедшее на ум имя.
— Рене, — сказал он.
— А чем он занимался?
Мориса окружали кожевенные мастерские.
— Он был подмастерьем у кожевенных дел мастера.
— В таком случае, — сказал какой-то прохожий, только что остановившийся рядом и смотревший на Мориса добродушно, но с некоторым недоверием, — следует обратиться к хозяину.
— Конечно, — подтвердил привратник этого дома, — правильно, хозяева знают фамилии своих рабочих. А вот и гражданин Диксмер, он владелец кожевенной мастерской, у него более пятидесяти рабочих, и он сможет сообщить нужные тебе сведения.
Морис повернулся и увидел человека высокого роста, со спокойным лицом, в богатой одежде, свидетельствовавшей о процветании дел хозяина мастерской.
— Только, как заметил гражданин привратник, — отозвался он, — нужно знать его фамилию.
— Я сказал: Рене.
— Рене — ведь это имя, которое дают при крещении, а я спрашиваю фамилию. Все рабочие записаны у меня по фамилиям.
— Честное слово, — ответил Морис (этот допрос уже начинал выводить его из себя), — я не знаю фамилии!
— Как, гражданин, — сказал хозяин кожевни с улыбкой, в которой Морису почудилось больше иронии, чем хотел выказать собеседник, — ты не знаешь фамилии своего друга?
— Нет.
— В таком случае, ты его, по всей вероятности, не найдешь.
И кожевенник, учтиво поклонившись Морису, сделал несколько шагов и вошел в один из домов на Старой улице Сен-Жак.
— Да, действительно, если ты не знаешь фамилии… — согласился привратник.
— Да, не знаю, — раздраженно ответил Морис: он был не прочь выплеснуть свое дурное настроение в ссоре и даже, надо сказать, недалек от того, чтобы самому затеять ее. — Ты что-нибудь имеешь против?
— Ничего, гражданин, совсем ничего. Только если ты не знаешь фамилии своего друга, то, как сказал тебе гражданин Диксмер, скорее всего не найдешь его.
И гражданин привратник вернулся в свою каморку, пожав плечами.
Морису очень хотелось отколотить гражданина привратника, но тот был стар, слаб, и это спасло его. Будь он лет на двадцать помоложе, Морис устроил бы ему соблазнительный спектакль равенства перед законом, но неравенства перед силой.
Тем временем на город опускалась ночь. Морис решил воспользоваться остатками света уходящего дня и пошел в глубь первой улочки, затем — второй. Он осматривал каждую дверь, исследовал каждый закоулок, заглядывал в каждый палисадник, взбирался на каждую стену, смотрел сквозь каждую решетку, в каждую замочную скважину, стучал в двери пустых лавок, не получая ответа. Так он потратил около двух часов на бесполезные поиски.
Пробило девять часов вечера. Было совершенно темно. Не слышно было ни звука, не было заметно ни малейшего движения. Казалось, в этом пустынном квартале жизнь прекратилась вместе с уходом дня.
Отчаявшись, Морис собрался было возвратиться, как вдруг на повороте узкого прохода блеснул какой-то свет. Наш герой тотчас углубился в темный проулок, не заметив, что в тот же момент чья-то любопытная физиономия, уже с четверть часа следившая за всеми его движениями из гущи деревьев, возвышающихся над стеной, поспешно исчезла.
Через несколько секунд после ее исчезновения трое мужчин вышли из маленькой двери, скрытой в стене, и бросились в проулок, где только что скрылся Морис, а четвертый в целях предосторожности перекрыл выход из проулка.
А Морис тем временем обнаружил какой-то двор, на противоположной стороне которого виднелся свет. Он постучал в дверь убогого уединенного дома; при первом же ударе свет погас.
Морис снова постучал, но ему никто не ответил. Поняв, что ему решили не отвечать и он напрасно теряет время, Морис пересек двор и вернулся в проулок.
В это время дверь темного дома тихо приоткрылась, оттуда вышли три человека; раздался свист.
Морис обернулся и на расстоянии, равном двойной длине его дубины, увидел три тени.
Во мраке, при том подобии света, что всегда существует для глаз, имевших время привыкнуть к темноте, он увидел, как блеснули три клинка.