– Тебе виднее!
– Что-то я совсем ничего не могу вспомнить, – прошептала Одри.
– Ты расскажешь мне, чего добивалась? Что ты сделала с моей матерью?! Ты была у нее в пансионе?
– Он здесь? – перебила меня Одри, не потрудившись ответить ни на один из вопросов. Я растерянно замолчала. Даже сейчас все, что занимало мысли этой женщины, сводилось к Андре. Чертов театр абсурда!
– Ты уже спрашивала! – почти крикнула я, и лицо Одри исказила гримаса страха. Юсуф тут же поспешил ее успокоить.
– Он не здесь, Одри, он остался на улице.
– Я знаю, что он здесь. Я его чувствую. Нет, не нужно было ее звать… Все из-за нее. Я не должна была, не стоило! Как глупо… Но я не понимаю, не понимаю, зачем ему все это! – Одри всплеснула руками и посмотрела на меня так, словно я могла ей помочь.
– Сережа. Он жив? – спросила я, но тут же поняла, что Одри не ответит ни на один из моих вопросов. Ее цель была совершенно иной. Всегда – с начала и до конца. Я должна была догадаться.
– Сережа? – спросила она, словно пытаясь вспомнить, кто это вообще такой.
– Тот парень, который был со мной на приеме.
– Да, Сережа! – кивнула Одри. – Твой парень. С него все и началось.
– Он жив? – повторила я, разволновавшись.
Одри вдруг пошатнулась и чуть не упала. Она удержалась, ухватившись за стену, а затем и вовсе оперлась на нее спиной. Похоже, стоять на своих двоих у нее уже не было никаких сил.
– Не знаю. Не знаю… С него все и началось. Андре – что он сказал? Он спрашивал обо мне? – Одри заставила себя посмотреть мне в глаза. – Ведь ты же в курсе, что мы с ним были вместе, мы были парой – он и я.
– Ты говоришь о той неделе, что вы провели в городке нудистов? – уточнила я. – Да, я знаю об этом, но вы никогда, никогда не были парой!
– Он не женится на тебе. Он ни на ком никогда не женится. Ему никто не нужен, понимаешь? Он создан, чтобы разбивать сердца, он всегда так говорил.
– Ему не нужна ты. Лучше бы ты спокойно жила с Марко. Он так тебя любил, а ты разбила ему сердце.
– Я не разбивала ему сердце! – закричала Одри.
Я знала, что говорить с нею так сейчас было жестоко, но все ее слова, вся эта бессмысленная игра в прятки, нежелание говорить о единственной вещи, которая имела значение, – все это взбесило меня.
– Я хочу пить, – прошептала Одри. – Что-то не так. Я чего-то не учла. Не подумала. Не могу вспомнить.
– Где Сережа? – повторила я.
Одри вдруг расхохоталась – ненормальная, совершенно чокнутая девица – ей было наплевать на то, что она в тюрьме. Может быть, она даже не до конца осознавала, что это тюрьма. Она сконцентрировала взгляд на мне.
– Я так хотела, чтобы ты отсюда убралась. Почему ты до сих пор здесь? Я поверить не могу, что ты так и не улетела в свою чертову Россию. Все было бы иначе, если бы ты убралась к себе.
– Поверь, Одри, я до сих пор здесь, потому что ты сожгла все мои документы. Парадокс, да? – усмехнулась я. – Я ухожу. Мне нечего тут делать. Не нужно было мне сюда приходить.
– Подожди, – испуганно проговорила она. – Мне нужно присесть, – Одри тяжело опустилась на пластиковый стул.
Ее речь, взгляд – все поведение было совершенно безумным. – Не уходи. Я еще не сделала то, зачем пришла. Я должна, должна сказать тебе кое-что, но боюсь. Это все-таки страшно. Понимаешь?.. Нет, ты не понимаешь, каково это. Я ненавижу тебя! Чего в тебе есть такого особенного, чего нет во мне? Если бы я могла, я бы стерла тебя с лица земли, чтобы он больше никогда не смотрел на тебя так, как в тот день на приеме. Как смотрит сейчас. Мне так жарко…
Одри снова припала к бутылке с водой. На этот раз она допила ее содержимое до конца и откинула в сторону.
– Кажется, ты хотела мне что-то сказать. – напомнила я. – Так скажи мне, Одри, где Сережа! – Мне вдруг стало не по себе и так страшно, словно я была не в комнате для посещений, а снова на той парковке в Авиньоне. Страх накрыл меня с головой. Катастрофа неотвратима, волна уже поднялась и летит по поверхности океана.
– Я не знаю, где этот Сережа! Откуда мне знать? – ответила Одри и рассмеялась. – Ты решила, что я скажу тебе, где твой Сережа? Почему?
– Ты посылала видео в полицию, ты знаешь что-то.
– Да, знаю. Я знаю, – кивнула Одри, и в ее глазах промелькнуло злое отчаяние. – Мне показалось, что она стала даже бледнее, чем когда вошла в комнату.
– Почему ты молчишь? Скажи, что тебя удерживает? Чего тебе терять теперь? Разве не для этого ты позвала меня?
– Мне так жарко! Со мной все не так! – Одри вдруг невероятно разволновалась, ее зрачки расширились. Закрыв глаза ладонями, она вскочила со стула и попыталась вылезти в окно, как будто в зале для посещений она обнаружила вдруг нечто чудовищное. Она окончательно обезумела, и я, не зная, что делать, в ужасе глядела на то, как ополоумевшая Одри вдруг бросилась на пол. Она визжала и отбивалась. Охранница – та удивительно некрасивая и злая женщина – принялась кричать и звать кого-то, пыталась успокоить Одри, даже схватила ту за руки, но Одри вырвалась. Уж я-то знаю, какой сильной может быть Одри. Какой безумной. Одри оттолкнула охранницу, ударив ее обеими ногами в живот: сначала подогнув ноги, а потом резко распрямив, как сжатую до предела пружину. Охранница взвизгнула, охнула от боли и осела на пол. Прибежали другие – они набросились на Одри все сразу. Их свара напомнила мне дикую, запредельно сюрреалистическую кучу-малу, но потом вдруг раздался чей-то пронзительный крик, и вся толпа подпрыгнула, разом отшатнувшись от Одри. Тишина длилась долго, словно все мы разом лишились голоса.
– Она умерла! – наконец, сказал кто-то, и я увидела ее – в последний раз. Она лежала на полу, разбросав руки в стороны, словно сдавшись на милость победителя. Одна нога была подвернута под другую, изо рта текла тоненькая струйка белой пены. Ее глаза были открыты, словно она все еще смотрела на меня и спрашивала:
– Ты видишь это? Я дошла до конца.
Одри была мертва. Самоубийство, сказали нам потом. Самоубийство – это было так в ее стиле! Последний удар, последний спектакль, приглашение на который она прислала заранее. Одри попросила о встрече, чтобы совершить на моих глазах самоубийство. В этом и был весь смысл, ее конечная цель. Последнее желание перед тем, как окончательно провалиться в пропасть небытия. Покончить с собой на моих глазах, чтобы чувство вины сопровождало меня повсюду, чтобы оно свело меня с ума, закончив за нее работу.
Как я поняла позже, Одри была почти мертва, когда вошла в комнату посещений. В ее желудке уже плескались принятые ею таблетки, поэтому-то она и была такой вялой, поэтому и передвигала ногами с таким трудом, словно к каждой была пристегнута пудовая гиря. Таблетки – да, я была права, она их принимала уже много лет. Даже в тюрьме ей должны были выдавать их по одной – у Одри было нервное расстройство, она постоянно принимала препараты по назначению врача. Об этом мало кто знал, Одри скрывала это. Я могла ее понять. Я вообще гораздо лучше понимала Одри теперь.
Я узнала об Одри так много после ее смерти.
Как она раздобыла таблетки в таком количестве, несложно предположить, но узнать этого наверняка не удалось. Расследование ничего не дало, виновные так и не были найдены. Возможно, что все эти дни в тюрьме она не глотала таблетки, а копила, пока не собрала смертельную дозу. Не знаю. Может быть, ей удалось подкупить кого-нибудь из персонала, чтобы получить необходимое. Это казалось мне маловероятным, ведь даже самый черствый человек, самый продажный тюремщик не станет приносить орудие самоубийства. Но кто знает…
Я уходила из тюрьмы, так и не получив ответов на главные вопросы, и оставила там последнюю надежду найти Сережу. Последнее, что Одри сказала перед смертью: «Со мной все не так». Возможно, это относилось и ко мне. Произошедшее перестроило меня, изменило мою природу. Возможно, что-то не так было и со мной. Но – странное дело – я не испытывала никакого чувства вины. Никакого, ни малейшего.