– Я знаю. Думаешь, я не понимаю, что делаю? – спросил он, но затем отпустил меня, ослабив хватку. Он поднес свои пальцы к моему лицу и провел по нему сверху вниз – по лбу, по носу, по губам. Он зажал нижнюю губу между двумя пальцами, большим и указательным, и оттянул немного вперед, приоткрывая мне рот, проникая внутрь большим пальцем, как это часто делают в порнофильмах. Мимолетный жест, но я тут же вспыхнула, почувствовав знакомое напряжение между ног. Мое тело было совершенно зависимо от Андре, ожидание прикосновений было мучительным и бесконечным, словно мое тело скучало по Андре уже много столетий. Я попыталась что-то возразить, но Андре покачал головой.
– Ш-ш-ш, птица. Веди себя хорошо, и я тебя за это награжу. – Он провел пальцем по моим зубам, просунул палец в рот, и я покорно прикоснулась к нему языком, глубоко дыша. Его палец был чуть солоноватым на вкус – легкий, совершенно ясный намек на другой предмет, который мог оказаться у меня во рту. Мне стало жарко. Андре усмехнулся, отвел руку и отпустил меня.
– Мне кажется, у меня просто не осталось сил, но ты умудряешься завести меня снова.
– У меня есть ключ, – невозмутимо заметил Андре. – И потом, я хочу видеть тебя сейчас…
– Если ты приглядишься, то заметишь, что я стою прямо перед тобой.
– Без одежды! – добавил он, стягивая мою гротескно туристическую футболку на бок так, чтобы оголилось плечо. Я не шевелилась, позволяя этому медленному вторжению набирать обороты.
– Нравится мне… нравится, когда ты голая по квартире ходишь… А где же моя пицца? – пропела я, вспомнив смешную песенку, но Андре посмотрел на меня с непониманием.
– А при чем тут пицца?
– Так в песне поется. Ты ее не слышал?
– Песню про пиццу? Нет, миновала меня такая честь, – рассмеялся Андре, а его руки продолжали стягивать мою футболку.
– Между нами лежит бесконечный культурный разлом наподобие того, что разделяет землю у водопада Виктория. Ты говоришь по-русски, но не думаешь, как я, – изрекла я с умным видом, когда второе плечо было так же безжалостно оголено. Растянувшийся ворот моей футболки опасно затрещал.
– Не будь так в этом уверена, – обиделся Андре, хоть я и чувствовала, что обида была деланой. – Что во мне не так?
– Ты другие мультики смотрел, тебя никогда старушки у подъезда не обсуждали. Ты не читал Гончарова только потому, что его задавали в школе. Тебя учили по-другому, чему-нибудь и как-нибудь.
– Онегина коверкаешь? – прошептал Андре, оттягивая футболку еще ниже. – А теперь ты можешь перестать умничать и выделываться?
– Никак нет, – рассмеялась я. – После такого дня мне только и остается, что умничать и выделываться. Или свихнуться, проведя всю оставшуюся жизнь в лечебнице для душевнобольных.
– Откуда, кстати, ты взяла такую омерзительную одежду? – Андре продолжал говорить, но спустил растянутую донельзя футболку чуть ли не до талии, так что она теперь выполняла роль смирительной рубашки, прижав мои руки к корпусу. С усилием стянув ткань еще ниже, Андре высвободил мою грудь и с удивлением склонил голову, рассматривая использованный мною в качестве белья купальник. – И это тоже.
– Девушке приходится довольствоваться всякой дрянью, если ее молодой человек оставляет ее в номере голой, без одежды, разве нет? – протянула я самым назидательным тоном. Андре расхохотался, а затем потянул за веревочные узлы на топе. Секунда – и Андре склонился, его губы завладели моей грудью, а я хотела уже только одного, – чтобы он завладел мной целиком.
Андре не спешил, наслаждаясь каждой минутой этой ночи, когда нам обоим – впервые за долгое время – ничто не угрожало. Первая настоящая ночь для нас двоих после проведенных в липких объятиях страха, превращавшего любую тень в призрак женщины в черном. Фильм ужасов со мной в главной роли, театральная сцена, на которой я оказалась, сама не подозревая об этом.
– Ты похожа на деревенскую простушку, приехавшую в Париж на рейсовом автобусе, – тихо рассмеялся Андре, отбросив верх от купальника в сторону. – Не хватает только веснушек.
– Если хочешь, их можно пририсовать, – предложила я, стараясь не обращать внимания на то, что моя грудь обнажена. – Если уж тебе нравится такой образ, еще нужна жвачка, чтобы я жевала ее ежесекундно и периодически надувала пузыри. Тогда я буду простушкой из Америки. Знаешь, а если сделать пару хвостиков, то я вообще стану похожа на деревенскую простушку-малолетку.
– Ты считаешь меня извращенцем, – не спросил, а со смехом заявил Андре, вытаскивая откуда-то из шкафа гостиной мою новую сумочку, которую я приобрела накануне. С тех самых пор как я вернулась из Авиньона, я жила как бесплотный эльф: ни вещей, ни документов. Большую часть личного имущества забрала полиция, что-то осталось у Андре.
– Мне не нужно и минуты, чтобы понять – ты самый настоящий извращенец, – ответила я, пока Андре с самым невозмутимым и независимым видом принялся раскрашивать мне губы красной помадой.
– Да, так, – пробормотал он деловито, отступив на шаг.
– Любуешься своим творением? Не думаю, что я похожа на Мону Лизу, – фыркнула я, чувствуя на губах толстый слой помады. Но это было не все, Андре достал откуда-то щетку и принялся расчесывать мои волосы. Делал он это с большим и явным удовольствием, продолжая проводить щеткой по моим волосам даже после того, как они могли считаться совершенно уже разглаженными и избавленными от любого беспорядка. Затем Андре нежно перебросил волосы мне за спину и провел пальцем по тому месту, где ткань ворота врезалась мне в руку – здесь тянулась тонкая, чуть покрасневшая полоса.
– У тебя такая нежная кожа. Я бы не хотел испортить твою красоту, – с сожалением пробормотал он, словно это было совершенно неизбежно. – Но мне так нравится, когда твое тело носит на себе следы моего вторжения.
– Я помню. Тебе хочется яростно трахать и нежно защищать меня в одно и то же время, – сказала я, и Андре судорожно вздохнул. Он потянул ткань вниз, и футболка с надписью «I love France» упала на пол – сегодня я надела ее в первый и последний раз.
– Пожалуйста… – начал было он, но не договорил, столкнувшись с моим взглядом, – я чувствовала себя как человек, уже привязанный к резиновому жгуту, заплативший за развлечение вперед и готовый спрыгнуть с моста – в надежде на наслаждение, с риском разбиться, если веревка не выдержит. Я кивнула и чуть приоткрыла губы, совершенно забыв, как, должно быть, пошло и дешево смотрюсь с этой красной помадой на губах, да еще и полунагая, простоволосая, с торчащими вперед твердыми темными сосками. Безо всякой команды Андре я опустилась вниз и встала на колени, затем села на пятки, положила ладони на колени и выпрямилась, оставив оголенную грудь на полное обозрение. Я чуть запрокинула голову и едва заметно приоткрыла губы, словно призывая сделать со мной, с моим телом все то, на что доселе Андре не решался. Чтобы не осталось никаких сомнений, я чуть развела колени в стороны. В дурацких шортах, с темными следами на плечах я стала – само воплощение вседозволенности, и меня трясло от мысли, на что именно я толкаю Андре.
Зная, как глубока пропасть его фантазий…
– Ты уверена? – спросил он, и я только еще больше запрокинула голову, испытывая пряную смесь стыда и возбуждения. Как раз нужная пропорция. Тогда Андре удовлетворенно кивнул. – Тогда жди меня здесь, никуда не уходи.
– Хорошо, Андре, как хочешь, – ответила я, но он сделал вид, что не услышал меня. Он неторопливо прошел в глубь квартиры, и я услышала, что в ванной комнате зашумела вода. Андре прошел мимо меня еще раз, включил свет в кухне, и я подумала – о, моя вечная пытка! – что теперь меня снова вполне можно увидеть, если исхитриться, из окна с лестницы в музее. Андре словно не замечал меня, он налил себе коньяку из большой, опустошенной лишь наполовину бутылки, затем развернулся, посмотрел на меня, держа квадратный стакан в руке и время от времени делая из него небольшие глотки. Я оставалась на месте, не шевелясь, только прислонившись затылком к стене. Большая часть моих сил уходила на то, чтобы отвлекаться от неприятных чувств из-за начавших затекать ног. Андре не спешил, он подтащил себе стул и уселся на него так, чтобы оказаться прямо передо мной – словно собираясь проводить допрос с пристрастием. Отчасти так и было. Он наклонился вперед, протянул мне стакан.
– Держи. Смотри, не пролей. – Голос его звучал строго и властно. Я взяла бокал у него из рук. Он был полон на треть, но удерживать его было сложно – рука жила своей жизнью, а Андре ухватил меня за подбородок, заставив раскрыть рот, и удерживал так, глядя на меня с этого близкого, почти вплотную, расстояния. Я чувствовала легкий запах коньяка, дыхание Андре, силу его пальцев, его восторг от того, что любимая игрушка здесь, прямо в его руках. Затем он склонился ниже и поцеловал меня – это был хищный, агрессивный поцелуй, больше терзавший, чем ласкавший мои губы. Я закрыла глаза и позволила Андре проникнуть своим языком так далеко, как он захочет. Я думала о стакане, что держала в правой руке, старательно балансируя, чтобы не пролить напиток. Поцелуй был долгим и безжалостным. Андре оторвался от меня – не без сожаления – и двумя руками резко раздвинул мои колени еще шире. Затем он пропустил одну руку мне за спину, ухватил так, чтобы я не упала, а другой накрыл мою левую грудь. Она поместилась в его ладонь целиком. Андре сжал ее, и я вскрикнула от боли, но больше от неожиданности. Андре замер, чуть склонив голову, и посмотрел на меня.