Заметив, как сильно я потрясена, Ральф отвернулся и стал смотреть на реку, в которой как бы висела изящная серебристая форель, едва шевеля плавниками и наставив нос против течения; чистая прозрачная вода омывала ей спинку.
– Есть один способ, который позволит тебе остаться здесь и стать хозяйкой Широкого Дола, – снова медленно заговорил Ральф. – Способ не очень честный и требует немало времени и довольно-таки значительных усилий, но в итоге мы могли бы получить и эту землю, и полное право свободно наслаждаться друг другом.
– Как? – только и спросила я. Болезненное ощущение одиночества, таившееся где-то в глубине моей души, заставляло меня говорить так же медленно и тихо, как Ральф. Он снова повернулся ко мне, сел рядом, и мы склонили друг к другу головы, как заговорщики.
– Когда Гарри унаследует поместье, – сказал Ральф, – тебе нужно остаться здесь, с ним рядом. Он полностью доверяет и тебе, и мне, так что нам будет легко обвести его вокруг пальца. Я стану в его поместье управляющим и буду обманывать его и с уплатой ренты, и с доходами от земель, и с выручкой, полученной за проданный урожай. Я объясню ему, что нам теперь приходится платить более высокие налоги, а разницу буду забирать себе. Я скажу, что надо купить особое зерно для посевов и самый лучший племенной скот, а разницу опять заберу себе и положу в банк. Ты будешь обманывать его с хозяйственными счетами, которые он наверняка попросит тебя вести – с теми, что касаются жалованья домашним слугам, покупки домашней скотины, сада и огорода, конюшни, молочного сарая и пивоварни. В общем, ты и сама знаешь, сколько хозяйственных забот в такой усадьбе, как ваша, и уж точно лучше меня сообразишь, какую пользу из этого мы могли бы извлечь. – Ральф умолк и вопросительно посмотрел на меня, и я кивнула в знак согласия. Я действительно отлично все это знала. Я с ранних лет и самым непосредственным образом участвовала в управлении поместьем, пока Гарри находился где-то вдали от него, учась в школе или гостя у родственников. И я прекрасно понимала, что легко смогу обмануть его и выиграть целое состояние исключительно за счет подтасовки домашних счетов. Если мы будем действовать вместе с Ральфом, то, по моим подсчетам, Гарри станет банкротом уже года через три.
– Мы его разорим! – прошептал Ральф. Его шепот сливался с тихим шелестом речной воды. – А у тебя будет какое-то свое, защищенное законом имущество – возможно, вдовья доля или собственный банковский вклад. Во всяком случае, твоя часть наследства будет в полной безопасности, а вот Гарри мы обанкротим. И я, за счет тех средств, которые нам удастся скопить, выкуплю у него имение и стану здесь полноправным хозяином, а ты станешь той, кем и сейчас заслуживаешь быть: хозяйкой самого лучшего поместья и самого лучшего дома в Англии и моей женой! Ты станешь хозяйкой Широкого Дола!
– А Гарри? – ледяным тоном спросила я.
Ральф презрительно сплюнул на берег.
– Гарри – это глина в руках любого, кто захочет придать ей ту или иную форму, – сказал он. – Он влюбится в какую-нибудь хорошенькую девчонку, а может, в хорошенького мальчишку. А потом может повеситься или стать поэтом. А может жить в Лондоне или поехать в Париж. Не беспокойся: он получит в результате продажи земли кое-какие деньги, так что голодать точно не будет. – Ральф улыбнулся. – И, разумеется, он сможет приезжать к нам в гости, если ты сама этого захочешь. Меня дальнейшая судьба Гарри вообще не интересует.
Я тоже улыбнулась, глядя на него, но сердце мое стучало часто-часто от смешанного чувства надежды и гнева.
– Это, пожалуй, может и получиться, – несколько неуверенным тоном сказала я.
– Это должно получиться! – возразил Ральф. – Я этот план не одну ночь обдумывал.
И я представила себе, как он прятался в зарослях папоротника в лесу, своими темными ясными глазами высматривая во тьме браконьеров и одновременно заглядывая далеко за пределы этой тьмы, в будущее, где не будет ни холода, ни зябких, неуютных ночей без сна, где на него будут работать другие люди, которым он сам будет платить жалованье. Вот тогда он сможет пить вино у камина, где жарко горят отличные поленья, и вкусно обедать, и говорить, что слуги – бездельники, что арендаторы никогда вовремя не вносят плату, что пшеница в этом году удалась, что правительство некомпетентно и совершенно никуда не годится, и все вокруг будут его слушать и с ним соглашаться.
– Это может получиться, – сказала я, – но у нас есть серьезная помеха.
Ральф молча ждал продолжения.
– Мой отец здоров и силен, как бык. Он может и еще одного сына родить и обеспечить его всевозможными попечителями и хранителями. Кроме того, Гарри, может, сейчас и очарован тобой, но вряд ли тебе удастся сохранить над ним подобную власть в течение двух десятков лет. Моему отцу всего сорок девять, и он вполне способен прожить еще лет сорок. Так что, когда он умрет, я уже лет тридцать пять буду замужем за каким-нибудь старым толстым и знатным шотландцем, и у меня будет целый выводок босоногих детишек, возможно, будущих герцогов и герцогинь Шотландии, а может, я уже и внуками успею обзавестись. А супруга Гарри, на ком бы он ни женился, к этому времени прекрасно обживет Широкий Дол, растолстеет и будет чувствовать себя совершенно спокойно, обладая как минимум двумя сыновьями-наследниками, уже успевшими достаточно подрасти. Ну а ты – самое большее, на что можешь надеяться ты, это коттедж Тайэка. А самое большее, на что могу надеяться я, – и тут мой голос дрогнул, срываясь в рыдание, – это ссылка!
Ральф кивнул, соглашаясь с моими доводами, и сказал:
– Да, это, пожалуй, самая большая трудность. Мой план должен сработать, но это возможно лишь теперь, в течение этого лета, пока Гарри совершенно свободен и таскается за мной по пятам или, точно Луна вокруг Земли, крутится возле тебя. Он влюблен в нас обоих и боится нас обоих. Именно поэтому действовать нужно немедленно, пока в нас с тобой не остыла страстная жажда обладания этой землей и друг другом. Я не хочу ждать, Беатрис!
Он смотрел мне в лицо сияющими глазами. Он действительно был влюблен и в меня, и в мою землю – поистине пьянящая смесь для того, кто всю жизнь работал на своего господина, как и его дед и отец. Какой мрачной представлялась мне теперь вполне реальная перспектива моей жизни вдали от Широкого Дола! А ведь именно так и должно было случиться, для этого имелись все основания и условия, и мысль об этом была невыносимой по сравнению с той яркой мечтой о будущем, которую лелеял Ральф и которую, как он считал, мы вполне могли бы воплотить в жизнь. И тогда я стала бы хозяйкой Широкого Дола…
– Мой отец отлично выглядит, и он совершен-но здоров, – сухо заметила я, глядя Ральфу прямо в глаза.
Возникла долгая пауза; нам обоим было совершенно ясно, как далеко мы готовы пойти для осуществления мечты Ральфа. Моей мечты.
– В жизни всякое случается, – обронил Ральф, и эти слова упали в зловещую и глубокую тишину вокруг, как в застывшую воду мельничного пруда. И, точно брошенный в воду камень, породили вокруг себя множество все расширяющихся кругов. И я принялась сопоставлять, соизмерять возможность потери отца, моего любимого, моего обожаемого отца, с возможностью навсегда потерять Широкий Дол. Сопоставлять основополагающую ценность присутствия в моей жизни отца, шумного и энергичного, и то чудовищное чувство холодного одиночества, которое охватывало меня в предвкушении моей скорой ссылки из родного дома, почти столь же вероятной, как и то, что этим летом мне исполнится шестнадцать лет. Я без улыбки посмотрела на Ральфа и спросила ровным холодным тоном:
– Ты имеешь в виду несчастный случай?
– Да. Никто из нас уже завтра от несчастного случая не гарантирован, – сказал он таким же ровным холодным тоном.
Я кивнула. Мой мозг искал – так искусная прядильщица ищет конец нити в спутанном клубке шерсти – некую идею, за которую я могла бы уцепиться, чтобы она помогла мне пройти по этому лабиринту греха и преступлений и вывела бы меня на простор залитого солнечным светом Широкого Дола. Я в молчании соизмеряла то, до какой степени мне необходим отец, с тем, сколь сильно мне необходимо ощущение собственной безопасности в родном доме; при этом я учитывала и ту роль, которую может сыграть безумное увлечение моего брата Ральфом, и то, как далеко может завести его это опасное увлечение. Думала я и о матери; о том, что, утратив отца, я могу стать более чувствительной, а значит, и более уязвимой, в наших с мамой отношениях. И все же передо мной вновь и вновь возникала безрадостная картина моей жизни в неуютном замке где-то далеко на севере, далеко от той земли, частью которой являюсь я сама; я представляла себя тоскующей всем сердцем по знакомым утренним звукам Широкого Дола. А еще перед глазами у меня то и дело вставал профиль отца – в тот момент, когда он, отвернувшись от меня, во все глаза восторженно смотрел на своего сына и наследника. Он ведь предал меня, предал, хотя сама я тогда еще и помыслить не могла о том, чтобы предать его. Я вздохнула. Собственно, тут с самого начала мог быть только один ответ.