Паола Стоун - Шкатулка, полная любви

Пусть это будет для Божены сюрпризом. Сегодняшний день они проведут не выходя из дома. Как же давно они не были здесь счастливы вместе! А завтра он позвонит в Чедок, в одну из самых волшебных на свете контор — контору путешествий, и пусть им устроят праздник.

Направляясь в душ, он оставил Божену нежиться в ворохе тонкого, смятого за ночь белья. Он не отказался бы поплескаться под душем вместе с ней — жаль, что она не захотела. Но сейчас он вернется и возьмет ее, теплую, сонную. А потом они закажут завтрак — да хоть из ближайшего погребка. И бутыль деревенского вина, которую прислала им мама Божены, — за неделю у них не нашлось повода распечатать ее — придется кстати…

Они стояли в дверях спальни: она — в строгом, редком на ней костюме, он — во влажном полураспахнутом халате. Казалось, что никогда эти два человека и не были вместе, а сейчас лишь столкнулись случайно, будто перепутав двери. Томаш торопливо отмахнулся от наваждения, но все же сказал Божене:

— Думаешь, мне приятно гулять с синим чулком?

Божена ответила ему вежливо, даже подчеркнуто вежливо. Пока он говорил, она подошла к зеркалу и, стоя к Томашу спиной, принялась укладывать волосы. И ему показалось, что это не она сама, а ее отражение разговаривает с ним.

— Извини, я забыла тебе сказать вчера… — На мгновение она нырнула в облако лака для волос, Томаш чихнул от резкого искусственного запаха, ударившего ему в нос, и не расслышал ее слова. — …назначил мне встречу. Помнишь, он когда‑то предлагал мне с ним поработать? Сейчас он готовит каталог к выставке, я думаю: не согласиться ли мне? Надо, конечно, сначала посмотреть на его возможности, не кустарь ли он… А ты как полагаешь?

Не теряя времени, Божена зажала шпильки губами и, закручивая волосы в тугой жгут, быстро перебирала длинными пальцами. При этом ее отражение вопросительно уставилось на него.

Томаш подошел ближе и, глядя на свои мокрые волосы, ответил:

— Не помню…

Закончив прическу, она медленно опустила руки.

Еще с минуту они неподвижно постояли лицом к зеркалу, глядя каждый себе в глаза. Потом этот странный зеркальный портрет распался — Божена вышла из него, а Томаш остался.

Он продолжал так стоять и после того, как Божена, наскоро попрощавшись, щелкнула замком и каблуки ее застучали по другую сторону входной двери. Потом долго звонил телефон, включился автоответчик. Томаш протянул руку и, утопив кнопку рядом с горящим зеленым глазом, услышал голос Божены. Извиняясь за невозможность ответить на звонок, она просила оставить сообщение. После музыкального сигнала — тренькающего Моцарта — полился бархатный мужской голос. Томаш, уподобясь автоответчику, дослушал, механически запомнил сказанное и, будучи больше не в силах стоять, медленно побрел в спальню.

Спеша, Божена не собрала свою постель, и он зарылся головой в батистовое белье. Оно еще хранило остатки их ночного тепла, но Томашу было нестерпимо холодно. Еще вчера умело лавировавший меж двух женщин, он лежал сейчас, чувствуя тяжесть и никчемность своего сильного, вольного тела, привыкшего ощущать себя рядом с женской красотой.

И, будто заполняя пустоту его одинокого утра, пришел сон.

Поначалу видения проскальзывали сквозь сознание Томаша, не оставляя в нем никаких следов, но постепенно мерный шорох переполнил его слух. Томаш увидел себя сидящим на прилавке огромного, сверкающего рекламными огнями магазина. Вокруг него сновали абсолютно одинаковые девушки с застывшими улыбками и заворачивали его в пеструю хрустящую бумагу. Пока еще он был упакован по пояс и мог видеть Божену, смотрящую на него с тем счастливым возбуждением, которое было так хорошо знакомо ему и появлялось на ее лице, когда она в кутерьме предметов и вещиц, заполнявших прилавки и витрины, находила то единственное, что нужно было обязательно купить.

Потом он оказался в разноцветной темноте и почувствовал, что его куда‑то везут. И вскоре услышал два голоса — Божены и Николы. Со сладким смирением он понимал, что его жена поздравляет свою сестру — он только не понимал с чем, — и, интригующе шелестя огромным фантиком, собирается подарить ей что‑то удивительное. Обертка открылась, и, проснувшись, Томаш увидел в дверях спальни Николу, держащую в руках лиловое платье Божены.

— Томаш, Божена попросила меня собрать вещи, а сама поехала в Чедок.

— Давно? — Он машинально прикрылся тонкой простыней.

— Да только что.

— Куда она собирается?

— Она сказала, ты знаешь.

Томаш вдруг понял смысл утреннего звонка.

Некий господин просил их с Боженой заехать в Итальянское консульство и ознакомиться с условиями традиционного конкурса ювелирных мастерских, проводимого на этот раз во Флоренции.

Но это же блестящая перспектива — поработать в рамках конкурса и попасть в каталог, они так долго к этому шли!

— А что же она меня не разбудила?

Никола подошла и присела на краешек кровати.

— Она сказала, что ты поздно вернулся из мастерской и вы вчера уже попрощались. Просила тебя не будить… — Никола запнулась. — Томаш, ты отказался из‑за меня?

Платье Божены лежало рядом с Томашем. От него пахло ее духами. Томаш смотрел на него, и ему казалось, что это длится утренний сон: вот он, голенький подарок, завернутый в красивое белье, — бери, Никола, тебе он должен понравиться.

— Да, — ответил он Николе и, утоляя утренний голод, привлек ее к себе, уже не стараясь сдерживаться.

Позвонив с утра Людвигу, давнему приятелю деда, до сих пор служащему в Итальянском консульстве, Божена не предполагала, что все так обернется. Она лишь хотела придумать себе на сегодня такое занятие, чтобы быть подальше от Томаша. Но когда Людвиг сказал, что они с Томашем — в списках официально приглашенных на конкурс, ее мысль судорожно заработала. Не дождавшись звонка секретаря, она договорилась с Людвигом о встрече и поспешила опередить Томаша, самостоятельно подписав контракт.

Это был, безусловно, подарок судьбы, присутствие которой Божена порой удивительно отчетливо ощущала. Оставить Николу наедине с Томашем, дать девочке разобраться в собственных чувствах — пусть она даже попробует пожить с ним. А чтобы ощущение вины не угнетало малышку, Божена решила поговорить с ней.

Исполнив все формальности, связанные с конкурсной регистрацией, она согласилась войти в состав референтов. Это позволяло улететь во Флоренцию сегодня же вечером, чтобы принять участие в организации конкурса, и избавляло от излишней волокиты — все брало на себя консульство.

Бесцеремонно отставляя Томаша в сторону, Божена знала, что делает. Они достаточно долго работали вместе, и от нее не укрылись перемены, происходящие с ним в последние несколько лет. Чрезмерно увлекшись текущими заказами, он уже давно не оставлял себе времени на творчество. В совершенстве владея ремеслом, он уверенно плавал по ювелирному морю, но… о небе не думал давно.

И она не хотела больше тянуть его за собой, подкидывать ему свои эскизы, не давая стать просто дамским угодником — не такая уж редкость среди ювелиров, — идущим на поводу у вкусов взбалмошных заказчиц.

Это был именно ее шанс. Ее, а не Томаша. «Мы» для нее уже перестало существовать.

И, наскоро расправившись с делами, во многом менявшими течение трех жизней, Божена позвонила Николе и условилась встретиться с ней.

Она пришла первой и уселась под белый зонтик ждать. Моросило, и Ратушная площадь была пустынна. Ветер гонял по ней залетные листья каштана, со старых домов на Божену смотрели животные, заменявшие когда‑то домам номера. Она вспомнила их любимый с Томашем адрес — у Синей Лисы. И их прошлое, полное радости, захлестнуло ее память.

Воспоминания были объемными, вескими: казалось, их можно поставить на ладонь и подержать. Их счастье напоминало сказочную лепнину Старой Праги. Удивительные рукотворные животные — их чувства — были достойны того, чтобы занять свое место в музее чудесных вещей. «Но вот ведь сколько веков красивые вещи радуют глаз, — думала Божена, глядя на кукольный скелет с колокольчиком в руке, напоминающий о течении времени, — а красивые чувства исчезают бесследно… Жаль, что нет на свете такой шкатулки, в которой хранили бы прежнюю любовь — единственное украшение, достойное человеческой красоты».