— Элизабет, — яростно прошептал он и принялся стаскивать с нее бриджи. Она помогала ему с той же яростью и с тем же нетерпением. Элизабет опрокинула Бена на спину и стала опускаться на него сверху, не в силах больше терпеть ни секунды. Его огромное тело казалось расслабленным, но вдруг стремительно приблизилось и заполнило собой пылающую от страсти Элизабет.
В душе ее причудливо смешались восторг и печаль. Она знала, что жизнь ее никогда не станет полной без этого человека. А он тем временем проникал все глубже и глубже, до самых потаенных уголков, казалось даже — до самого дна ее души, до самого сердца.
Она словно со стороны услышала свой собственный крик. Их тела двигались в простом и вечном ритме. Движение становилось все быстрее, а крик Элизабет — все громче. Он рвался наружу из ее пересохших губ неудержимо и властно, словно птица, взмывающая к небесам. Их тела продолжали свой эротический танец — танец, которому уже тысячи лет. Элизабет ощущала себя вне этого мира, а Бен тем временем входил в нее снова и снова, и ей казалось, что еще немного, и она не выдержит, взорвется. Тело Бена содрогнулось в серии сильных коротких толчков, и Элизабет почувствовала внутри себя горячую влагу. Бешеная скачка сменилась ощущением радости и удовлетворенного покоя — чудесное, неведомое ей прежде состояние.
Она коснулась пальцами щеки Бена и почувствовала, что она, несмотря на холодный день, покрыта мелкими капельками пота. Бен тяжело дышал, постепенно успокаиваясь, становилось расслабленным и его тело. Но они пока еще были единым целым — он и она, и от этого на сердце Элизабет стало светло и радостно. Ее собственное дыхание успокоилось, и только тело все еще продолжало мелко вздрагивать в волнах утихающей страсти.
— Элизабет, — тихо сказал он и легко провел пальцем по ее лицу, щеке, шее. Она прочитала в этом прикосновении любовь, и нежность, и заботу. Лицо Бена разгладилось, стало мягким и добрым.
Она улыбнулась, провела тыльной стороной ладони по его щеке, пытаясь безмолвно сказать о своей безграничной любви. Ей хотелось кричать от счастья, но она молчала и только продолжала гладить его щеку.
Ей не хотелось слов. Не хотелось торопить события. Она подождет того дня, когда он сам поймет, как любит ее, как они нужны друг другу. Она знала, что Бен поймет — если уже не понял.
Бен поцеловал ее руку, задержал ненадолго губы на нежной коже, затем медленно оторвал их.
— Холодно, — сказал он.
— А я и не заметила, — улыбнулась она в ответ.
И правда, если что-то занимало ее сейчас меньше всего, так это погода.
Они медленно поднялись, и Бен помог Элизабет одеться. Сейчас, когда их тела не были больше прижаты друг к другу, Элизабет ощутила холодок и поежилась. Бен заметил ее жест и накинул на плечи Элизабет свою куртку.
Но если она и дрожала, то не от холода. Ее тело все еще содрогалось от недавно пережитого наслаждения.
Она протянула руку, сжала ладонь Бена. Глаза ее сияли светом любви. Бен выглядел смущенным, но прежняя напряженность, казалось, оставила его.
И он — улыбался. Улыбался той самой своей скупой улыбкой, что всегда заставляла замирать сердце Элизабет. Она выпустила из ладони руку Бена и прикоснулась к его лицу, проведя пальцем от кончика глаза вниз, по щеке.
— Ты позволяешь кому-нибудь такую близость? — спросила она.
Он озадаченно посмотрел на нее, не очень понимая, что она имеет в виду.
— Не считая Сары Энн, — сказала Элизабет. Ребенка просто любить, ему просто верить. Ребенок не обманет и не предаст. Бен поиграл желваками.
— А ты? — ответил он вопросом на вопрос.
— Я никого не отталкиваю. Может быть, я сама одинока, как… как ребенок.
— Расскажи о себе, — мягко попросил он, обнимая Элизабет за плечи. Она прижалась теснее к его плечу.
— Что тебе сказать? Мои отец с матерью ненавидели друг друга. Братья последовали их примеру. Всегда ссорились, задирались, враждовали. В нашем доме никогда не звучал смех. В нем никогда не было любви. Только вражда. Я ненавидела свой дом, но в школу меня не отдавали — мои родители считали, что для девочки образование не обязательно. Читать меня научила жена нашего священника, — Элизабет неожиданно улыбнулась. — Она и няня были единственными, кто был добр ко мне. Но затем няня погибла при пожаре, священник умер, и его жена уехала из нашего городка. А я снова осталась одна.
Элизабет немного помолчала.
— Но я многому научилась от них. Поняла, что люди могут любить, что они бывают добрыми и теплыми. А затем… после их ухода я стала еще более одинокой. И тогда обратила свое сердце к лошадям. Верховая езда в Хайленде считается пустым занятием, и мне приходилось скрывать от отца свою страсть. Любовь к животным у нас считалась слабостью. Животные созданы, чтобы их использовать, а за ненадобностью — убивают,
— А Джейми Гамильтон? — спросил Бен. — Как ты с ним познакомилась?
— Он дружил с одним из моих братьев. У нас была богатая, хотя и не знатная семья. На титулованных людей у нас смотрели с завистью. Вот родители и решили приобрести с помощью Джейми недостающий титул. За мной дали большое приданое — достаточное, чтобы он женился на мне. Мои родители считали, что титул Джейми придаст нашей семье… больше респектабельности.
— Ты любила его?
Он уже задавал ей этот вопрос, но счел ответ двусмысленным. Теперь ему хотелось знать всю правду. Ему хотелось составить окончательное мнение об этом человеке. Ведь о Джейми все говорили по-разному — кто с осуждением, кто с обожанием.
Элизабет подумала.
— Он был добрым. Нетребовательным. Совсем не похожим на моих родственников. Пожалуй, он казался мне не мужчиной, а скорее сказочным принцем. В нашей семье мужчины были таковы, что заставляли меня думать… — Она передернула плечами, вспомнив об отце и похожих на него мужчинах — злых, жестоких, для которых женщина была не человеком, а игрушкой, куклой. — Мне было восемнадцать, и Джейми казался мне замечательным.
— И он был таким?
Она снова помолчала.
— Он всегда был внимательным, и нас объединяла любовь к лошадям. Мне этого… хватало.
Так оно и было. Она была довольна, ибо не знала иного. Не знала наслаждения и острой, до боли, страсти, не знала счастья и горя, которые несет с собой любовь. Не знала до самых последних дней.
Бен обнял ее за плечи — так, словно услышал не произнесенные ею слова. Как тепло и спокойно было ей в его объятиях! Интересно, в глубине его души все еще живы былые подозрения?
— Я никого не могу обидеть, — прошептала она в надежде, что Бен, наконец, поверит ей.
— Я знаю, — сказал он. — И, похоже, всегда знал это. Я только…
— Ты только боялся за Сару Энн.
— Я несу вину за смерть ее матери, — сказал Бен. — И не могу допустить, чтобы с девочкой что-нибудь случилось. Это похоже на бой с тенью. Я знаю, что враг рядом, что он выжидает, но я не знаю — кто этот враг.
Элизабет не сомневалась, что поиски Бена не останутся безрезультатными. С самого начала она поняла, что он из тех людей, которые всегда доводят до конца начатое дело.
— Почему ты чувствуешь ответственность за смерть матери Сары Энн?
Он вздохнул.
— Она пострадала из-за того, что я втянул ее в одно дело.
Опять эти проклятые недомолвки. В какое дело? Элизабет доверилась ему. Она ждала от него в ответ такого же доверия. Хотела так, что сердце замирало в груди.
Его пальцы вновь скользнули по лицу Элизабет, замерли возле губ.
— У тебя в жизни тоже были потери, не так ли? — негромко сказал он. — Как тебе удалось остаться такой наивной?
— Я не наивная, — ответила Элизабет.
— Но ты же до сих пор веришь… в магию, в любовь и в…
— Искренность, — закончила она за него.
— Я тоже хотел бы, — с болью в голосе сказал Бен. — Но, похоже, уже забыл, что это такое.
— Почему?
Бен помолчал, нежно погладил щеку Элизабет, заставил ее посмотреть ему в глаза.
— Элизабет, в последние четыре года я охотился на людей. А это занятие… вытравляет в человеке все чувства и больше всего — доверчивость.
Сердце замерло в груди Элизабет.
— Но ты же адвокат.
— Я должен был стать юристом — адвокатом, если хочешь, — но после войны я стал шерифом.
— Шерифом?
— Ну, вроде вашего констебля, — пояснил он. — И я охотился за преступниками.
— Но почему?
«Я начинаю задавать вопросы, как Сара Энн», — подумала Элизабет. То же самое, очевидно, подумал и Бен. Он усмехнулся.