– Я примерно этого и ожидал. А ты?

– Да, к ее обвинениям я была готова. Меня удивила собственная реакция.

– Удивила? – спросил он.

– Я думала, что придется оправдываться. Но когда она начала вершить суд, я почувствовала, что закипаю от гнева. Какое она имеет право диктовать мне, как жить? Беда в том, что мои дети никогда не воспринимали меня как женщину. Для них я всегда оставалась лишь мамой. С тех пор как умер Билл, я жила только ими, и, наверное, они рассчитывали, что так будет всегда. Одна лишь мысль о том, что мне может понадобиться мужчина для этого, приводит их теперь в ужас.

– И все-таки я не уверен, что тебе следовало говорить об этом.

– Говорить о чем? – Она бросила на него колючий взгляд.

– О том, что у нас близкие отношения.

– А почему нет? Я имею на это право, черт побери, с тобой или с кем угодно. Я хотела, чтобы она это знала.

– И тем не менее, конечно, для нее это было потрясением.

– Я хотела, чтобы это прозвучало в открытую.

– И тебе это удалось, уж точно.

– Кристофер, я не хочу ссориться еще и с тобой! – Она вырвалась из его объятий, схватилась за подставку для кастрюль, лежавшую на прилавке, и с грохотом отправила ее в ящик шкафа. – И вообще я не понимаю: о чем мы с тобой спорим? Сначала ты говоришь, что мне нужно рассказать обо всем детям, и мы ссоримся, потому что я этого не хочу. Потом я все-таки рассказываю, и мы ругаемся из-за того, что я это сделала.

– Ли… Ли… – Он вновь обнял ее за плечи, заставляя повернуться к нему лицом. – Не надо, успокойся. Я же тоже переживаю из-за этого. Просто я пытаюсь придумать, как лучше объясниться с остальными членами твоей семьи. Мне кажется, нам предстоит выслушать гораздо больше того, что сказала Дженис. И, думаю, особенно резки будут твои мать и сестра. Уж они-то точно заклеймят тебя позором.

Она нырнула в его объятия и крепко прижалась к нему.

– О, Кристофер, я ненавижу все эти дрязги. Я люблю тебя. Хочу, чтобы мы были вместе, но посмотри, как реагирует первый же человек, кому мы открылись, а ведь я еще не заикалась о замужестве.

Он изумленно посмотрел на нее.

– Ты все-таки думаешь об этом?

– Ну конечно. Как же иначе? Я люблю тебя. И не хочу остаток дней своих провести в одиночестве.

– О, Ли… – Взгляд его красноречиво сказал, насколько она удивила его своим признанием. Но прежде чем предаваться восторгам, он решил предостеречь ее:

– Тогда обещай мне, что будешь держать себя в руках, когда тебе начнут говорить, что ты совращаешь младенца. Когда станут обвинять в том, что ты – одинокая, убитая горем женщина, не сознающая, что делаешь. И когда скажут, что тобой лишь пользуются и что я охочусь за твоим домом, машиной и Бог знает чем еще. Что ты мне надоешь, как только в поле моего зрения появится какая-нибудь молоденькая пташка в узких шортах, соблазнительно виляющая задом. Если мне не изменяет интуиция, тебе придется выслушать все это и даже больше. И лучший способ победить в такой ситуации – это доказать, что мы счастливы вместе, но ни в коем случае не падать духом, о'кей?

Она уперлась лбом в его подбородок и устало прикрыла глаза.

– Неужели они и в самом деле скажут все это?

– Я так думаю.

Они какое-то время стояли молча, прижавшись друг к другу, черпая силы в этой близости.

Наконец Ли спросила:

– А такое действительно возможно?

– Ты о чем?

– Ну, что я тебе надоем, как только первая попавшаяся пташка вильнет перед тобой задом?

Он тронул ее за подбородок.

– А ты как думаешь?

– Я как-то думала об этом – не буду лгать тебе.

– Знаешь, в этом случае слова бессильны. Есть доверие или нет его. Если я говорю, что люблю тебя и хочу провести с тобой всю свою жизнь, ты просто должна поверить мне. О'кей?

В душе ее разлился покой. Как убедителен он был! Как мудр! Начни он клясться и божиться, что никогда не взглянет ни на кого, она бы засомневалась. Но его простые слова убеждали, что он и в самом деле ухватил стержень длительного и счастливого семейного союза – доверие. Их брак – случись он, конечно, – держался бы на этом.

Она встала на цыпочки и поцеловала его – не звонко и смачно, как шлепают штемпелем по сургучу, но легко и нежно, благодаря за обретенный ею душевный покой.

– Я, пожалуй, пойду проверю, что там у Дженис с зубом. Она слишком упряма, чтобы вернуться сюда, а мне кажется, щеку у нее разнесло прилично.

– Мне остаться или лучше уйти?

– Останься. Ты пришел на завтрак, и он будет. Но сначала я все-таки загляну к ней.


Дженис лежала на боку, лицом к стене, когда Ли присела рядом на кровати.

– Он ушел?

– Нет, он еще здесь. Я собираюсь приготовить ему завтрак. Что с твоим зубом? Он что, внезапно разболелся?

– Там все воспалено. Придется удалять.

– Какой? Нижний или верхний?

– Нижний.

– Повернись ко мне.

– Тебе не стоит беспокоиться обо мне. Я сама о себе позабочусь, – заявила Дженис.

– Девочка моя, не будь такой упрямой. Я не перестану заботиться о тебе из-за того лишь, что встречаюсь с ним.

Дженис перевернулась на спину и уставилась в дальний угол комнаты. Ли воспользовалась этим, чтобы пощупать ей лоб.

– Боже мой, девочка, да у тебя жар. Ты принимала аспирин?

– Да.

– Давно?

– Часа в три утра. – Укор был налицо: она не спала, ожидая возвращения матери.

– Я принесу тебе еще. Сейчас очень болит?

– Ощущение не из приятных, но что мне остается делать в уик-энд? Только терпеть. Утром позвоню доктору Уингу.

– Открой рот. Дай я взгляну.

– Мама, там все опухло. Что смотреть?

– Флюс есть?

Дженис закатила глаза.

– Да, флюс есть. Но до утра я не умру, так что оставь меня в покое.

У Ли не было выбора. Вернувшись с аспирином и стаканом воды, она сказала:

– Чтоб ты знала, есть и экстренная стоматологическая помощь. Если будет совсем невмоготу, я отвезу тебя в больницу.

Дженис проглотила таблетку и запила ее водой, вернула стакан матери и тут же отвернулась к стене. Всем своим видом она давала понять: Я не благодарю тебя. Не прощаю тебя. И не хочу твоей материнской заботы!

Ли посмотрела на спину дочери и, вздохнув, вышла из комнаты.


В понедельник в час дня хирург-стоматолог удалил Дженис оба правых зуба мудрости. Один был воспален и сидел глубоко в десне. Другой, по словам доктора, вскоре тоже должен был заявить о себе.

Дженис очнулась от тяжелой пентатолово-натриевой дремы и невольно разрыдалась – естественная реакция на наркоз. Одна из медсестер подсказала Ли, как следует ухаживать за пациенткой, предупредила, что Дженис первое время будет крайне возбудима. Посоветовала, чем кормить ее, чтобы не бередить свежие раны. Ли покидала кабинет дантиста, имея на руках рецепт на обезболивающие пилюли и поддерживая ослабевшую дочь, которая не переставая хныкала и лепетала:

– Я не знаю, почему я плачу. Я просто не знаю.

– Это от наркоза, – успокаивала ее Ли. – Примерно через час это пройдет.

Дома Ли уложила Дженис в постель, подложив под щеку полотенце и поставив рядом миску, в которую можно было сплевывать кровь и слюну. Она дала дочери обезболивающую таблетку и предложила теплого куриного бульона, но взгляд Дженис затуманился, и она погрузилась в сон.

Ли склонилась над ней, убрала со лба волосы и поцеловала.

В этот момент она вновь испытала радость материнства, вспомнив те далекие годы, когда ее дети были еще малышами. Пощупать лобики, заставить выпить лекарство, приготовить специальную еду, когда им нездоровилось, – что может быть трогательнее этих обязанностей? Она вдруг почувствовала, как затягивается в душе рана, нанесенная дочерью, как теплеет на сердце от этих нежных прикосновений к любимому существу.

«Дженис, – подумала она, – пожалуйста, не лишай меня своей любви. Пожалуйста, не заставляй выбирать между тобой и Кристофером. Не надо, дорогая, ты разобьешь мое сердце, если отвернешься от меня».