И это полицейский.
Блюститель порядка.
Человек, чье сердце она разбила.
Она и сама страдала не меньше. Рухнув на кровать, она громко рыдала, разбудив своим плачем Джои, который, боязливо приоткрыв дверь в ее спальню, прошептал:
– Мам?.. Мам?.. Что случилось, мам?
Она не могла ответить, да и не хотела, и все продолжала плакать и стонать, терзая душу сына.
Это были слезы безнадежной любви. Она плакала и от горькой жалости к самой себе, не представляя, как переживет свое одиночество. Кто теперь позвонит и спросит, как прошел день? Кто позвонит в дверь с пирогом в руке, кто предложит ей прогуляться, съездить за рождественской елкой? Кто утешит, когда ей это будет необходимо, и поймет, что иногда ей нужно поплакать, кто будет смеяться вместе с ней в счастливые мгновения жизни?
Она лежала на боку – инертная, безучастная ко всему, не в силах двинуться, чтобы достать свежую пачку носовых платков, раздеться, снять украшения, залезть под одеяло.
В висках стучало. Глаза горели. В носу хлюпало. Она даже не могла вздохнуть, чтобы не содрогнуться при этом.
Я больше не хочу плакать. Пожалуйста, не разрешай мне больше плакать.
Вспомнив эту обращенную к Крису просьбу, она разрыдалась с новой силой.
В последний раз, когда она взглянула на часы, было четыре тридцать четыре утра.
Она проснулась в десять тринадцать и резко вскочила в постели, увидев, который час. Она уже давно должна была быть на работе! С трудом выбравшись из постели, она тут же свалилась обратно, зажав руками опухшую от боли голову. Покрывало на кровати было смято так, что напоминало топографическую карту, испещренную линиями горных хребтов и водоразделов. Наволочка явно нуждалась в стирке. В ногах валялись мокрые носовые платки.
О, Боже.
О, Боже.
О, Боже.
Дай мне силы пережить хотя бы этот день, потом станет легче.
Когда она, все-таки заставив себя встать, бесцельно расхаживала по спальне, кто-то постучал в дверь. Удивленная, она обернулась на стук, и в этот момент в дверях возник Джои и с сомнением в голосе спросил:
– Мам, с тобой все в порядке?
– Джои, что ты делаешь дома? Разве сегодня нет занятий в школе?
– Я не пошел.
Она все еще была во вчерашнем наряде, теперь уже мятом и бесформенном. До нее вдруг дошло, что она, должно быть, напугала сына.
Она закрыла глаза и приложила руку к виску, словно пытаясь остановить пульсацию.
– Мам, что случилось?
Ей казалось, что он стоит за добрую четверть мили от нее. Она потянулась к нему и ватными руками обняла его за талию.
– Вчера вечером мы с Кристофером расстались.
– Почему? – с искренним недоумением спросил он.
Этот наивный вопрос вызвал новый поток слез. Их соленые ручьи разъедали и без того воспаленные, набухшие веки.
– Да потому что все как сговорились обгадить меня, вот почему! – с вызовом воскликнула она. – А это так несправедливо, и я… я… – Рыдания вновь сокрушили ее. Она повисла на сыне, демонстрируя ему, как ведут себя девушки, покинутые своими возлюбленными, – завывая, словно ветер, залетевший в дупло, сгорая от стыда, но не в силах остановиться. Боже, да что же она себе позволяет? Мальчик еще насмотрится таких сцен, когда ему стукнет семнадцать и начнутся выяснения отношений с женским полом.
Он неловко обнял ее.
– Все в порядке, мам. Не плачь. Я с тобой.
– О, Джои, прости… прости. Я не хотела пуг… пугать тебя.
– Господи, я подумал, случилось что-то ужасное – ты заболела раком или что-нибудь в этом роде. Но если все дело только в Кристофере! Позвони ему и помирись! Он ведь действительно любит тебя, мам, я уверен в этом.
Она взяла себя в руки и высвободилась из его объятий.
– Если бы все было так просто, – сказала она и медленно побрела в ванную. Включив там свет, она подошла к зеркалу и пробормотала:
– Боже, до чего же я страшна.
Джои проследовал за ней и сейчас стоял в дверях ванной.
– Ты и впрямь смахиваешь на отходы мясопереработки.
– Ну, спасибо. – Она откинула со лба взмокшие от слез волосы, и они теперь торчали, как стебли одуванчиков. Вздутое, покрасневшее лицо выглядело как после хорошей потасовки.
– Может, тебе стоит позвонить в магазин и сказать тете Сильвии, почему ты опаздываешь?
– Я ей ни слова не скажу, – мрачно сказала она, – кроме того, что не приду сегодня. А если ей это не понравится, пусть лопнет от злости. А что будем делать с тобой? Наверное, мне лучше позвонить в школу и сказать, что привезу тебя попозже?
– Можно мне сегодня не ходить, мам?
Она отвлеклась от своего отражения в зеркале. Обернувшись, внимательно посмотрела на сына, все еще стоявшего в дверях.
– Не ходить?
– Давай оба посачкуем, – предложил он. – Можно придумать что-нибудь поинтереснее работы и учебы.
Сквозь тяжелую завесу депрессии прорвался и блеснул лучик надежды.
– Ты что, хочешь провести целый день в обществе старой потаскухи с пурпурной мордой и глазами, набрякшими, словно коровье вымя?
– Да, – сказал он с озорной ухмылкой. – Довольно забавная картинка.
Она подошла к нему и, прислонившись к стене, уперлась руками в бедра.
– Ну, и что будем делать?
Он пожал плечами.
– Не знаю. Мы могли бы… – Он немного подумал и, просияв, закончил: – …Пойти сыграть несколько игр в видеосалоне или съездить в спортивный магазин… А может, позавтракаем где-нибудь, а потом сходим на дневной концерт? Я бы мог сегодня сесть за руль.
Она вдруг почувствовала, что ее распирает от смеха, и не смогла сдержать улыбки.
– О, так вот, значит, в чем дело?
– Да нет, я только сейчас все это придумал, но, согласись, что это гораздо заманчивее школьной нуды.
К его удивлению, она отошла от стены и, потянувшись к нему, поцеловала в лоб.
– О'кей, твой план принимается. Дай мне полчаса на сборы.
Они договорились, что будут по очереди принимать решения о том, что делать дальше. Начали они с аттракционов, истратив тринадцать долларов и пятьдесят центов на автогонки, причем Ли выиграла у сына последний заезд. Их следующей остановкой была закусочная «Дэри Куин Брэзьер», где они подкрепились гамбургерами, жареным картофелем и банановым мороженым. Потом поехали в Сен-Поль в магазин спорттоваров на сезонную распродажу лыжного инвентаря, оттуда – в Миннеаполис, в картинную галерею, где оба пришли к выводу, что великие голландцы – их любимые художники.
Этот день обещал стать незабываемым для них обоих. Ведь они впервые были прогульщиками. Ли воспитывала своих детей в духе послушания и уважения к дисциплине, но этот неожиданный отход от собственных принципов, как ни странно, еще больше сблизил ее с сыном, что вряд ли было под силу даже самому авторитетному педагогическому пособию для родителей.
Джои рассказывал матери о своей девушке Сэнди, о том, какая она замечательная, и признался, что тоже начинает испытывать «те самые чувства».
Ли с таким же упоением говорила о Кристофере.
Джои признался, что ему очень нравится учитель математики мистер Ингрэм, и он думает в старших классах специализироваться на геометрии и тригонометрии, поскольку мистер Ингрэм отметил его способности.
Они много говорили о том, кем бы Джои хотел стать, когда вырастет.
– Я не хочу быть полицейским, – сказал он.
Тут же вспомнили о Греге и признались друг другу, что, хотя минуло уже столько времени, все-таки очень многое в жизни напоминает о нем.
Джои спросил, случалось ли ей когда-нибудь прогуливать – с Дженис или Грегом. Она сказала, что нет: после смерти отца она была так занята – училась в школе бизнеса, потом начинала собственное дело, а открыв торговлю, уже дорожила каждой минутой.
Джои сказал, что такой она нравится ему гораздо больше.
– Какой? – спросила она.
Он пожал плечами.
– Не знаю. Ты стала просто… более счастливой, что ли, раскованной. И сама предложила мне эту прогулку. Год назад ты бы ни за что не разрешила мне пропустить занятия. Посадила бы меня в машину и отвезла в школу, и не было бы всех этих развлечений. Ты очень изменилась с тех пор, как появился Крис.