Кейт Дауес - Сильнее растворяясь в нас

Мы обе заказали по салату с кусочками жареного лосося, и пока мы ели, она рассказывала мне больше о детстве Макса.

— Он всегда был немного замкнутым и тихим. Он когда-нибудь рассказывал тебе о том, как не говорил, пока ему не исполнилось четыре? Я перестала жевать, удивленная, и покачала головой.

Она слегка рассмеялась.

— Он издавал звуки и характерное воркование, которое ты ожидаешь от ребенка. Но чем больше я и его отец пытались научить его говорить, тем больше он смотрел на нас, как на инопланетян или что-то подобное. Мы начали беспокоиться из-за этого, поэтому я отвела его к педиатру.

— Вау.

Она кивнула, отпив своего чая.

— Угу, мы только достигли пика паники, полагаю. Мы знали, что он не был глухим — он реагировал на звуки — но мы боялись, что это что-то невралгическое. Но это не оказалось ни тем ни другим. Знаешь, что доктор сказал мне? — Что? — Он сказал, «Может, ему просто нечего сказать».

Мы обе рассмеялись над этим. Не только из-за того, что это был забавный комментарий от медика, а и из-за того, что мы говорили о Максе, вся жизнь которого была построена вокруг слов.

Вообще-то, писать слова, а не произносить, теперь я задумалась над этим. Может, это сделало что-то с ним, от чего ему намного комфортнее написать слова, чем другим произнести.

И потом, он никогда не лез за словом в карман, когда дело касалось меня… — Он не такой теперь, — сказала я, не уточняя дальше.

— Ах, нет, он сильно изменился.

— Так, когда он начал говорить? Она обдумывала это несколько секунд, пока пережевывала, и потом сказала: — В пять с половиной. Потом его было не остановить. Конечно, он стал немного замкнутым, и тогда он начал писать.

Я посмотрела через стекло ресторана, потому что женщина, проходившая мимо, зацепила мой взгляд. Вся ее голова была перемотана бинтами. Я на мгновение представила, она была жертвой какого-то происшествия, но потом, когда я увидела ее необъятную грудь, поняла, что она, вероятно, неплохо поработала севернее ее новых сисек.

— Уверена, что он рассказывал тебе о нашей жизни до Калифорнии? — спросила она.

— Да.

Мрачное выражение покрыло ее лицо, как вуаль грусти и сожаления.

— Я не собираюсь об этом расспрашивать, — заверила я ее. — Но мне приятно будет узнать, чем еще вы сможете поделиться со мной о Максе.

Ее лицо снова просияло. Очевидно, что он был драгоценностью ее жизни. Она так гордилась им, как, ну, она и должна.

— Ты первая девушка, с которой он меня познакомил.

— Правда… — Она сказала: — В смысле, кроме того времени, когда он был подростком. У него была девушка, о которой мы знали, но только отчасти. Хотя в Калифорнии, он всегда держал девушек при себе. Я не уверена, почему так. Я приятный человек, легко схожусь с людьми.

Это правда.

— Не думаю, что это как-то связано с вами, — сказала я. Я представила, упоминал ли он когда-либо о Тайлер своей матери. Может, так было лучше, чем проходить неудачный опыт.

Она понизила свой голос и сказала.

— Он не такой, как его отец.

Я просто смотрела на Полу, ее глаза излучали искренность.

— Знаю, — ответила я. — И насколько это важно, я действительно его люблю.

Позже, когда мы добрались до ее дома, она приготовила апельсиновый чай со специями, и сказала мне, что это рождественская традиция ее семьи, которую начала ее прабабушка. Я притворилась, что мне понравилось, но и немного беспокоилась о будущем Рождестве с ней. Я должна найти способ избежать этого. По крайней мере, она не предложила мне фруктовый кекс.

Я села на диван, с каждой стороны от меня по собаке. Я не могла бы сказать вам кто из них Зеки, а кто Долли. Но кого это волновало? Они были милыми и дружелюбными, и чем больше я проводила времени в доме Полы, тем больше я понимала, что они настоящие члены ее семьи.

— Это замечательно, — сказала она, когда открыла рождественский подарок, который я приготовила для нее. — Я поставлю ее прямо здесь, — она подошла к камину и поставила ее на покрывало, прямо над тремя чулками, на одном из которых было мое имя.

Подарком была рамка с фотографией нас с Максом, сделанной Энтони, в ночь, когда у нас был пикник. На заднем плане был Тихий океан, солнце садилось, а Макс игриво схватил меня за талию, наклонив эффектно, и поцеловал. Мы не знали, что Энтони сделал снимок.

И тогда, я заметила это впервые, несмотря на то, что была в ее доме несколько раз, что единственными снимками, которые она развесила во всем доме, — был Макс в детстве. Не было других семейных снимков. Я задумалась, была ли грустная причина этого всего, и предположила, что, вероятно, была.

То, как она смотрела на наш с Максом снимок, согрело мне сердце.

Пола сказала: — У меня для тебя тоже кое-что есть, — она подошла к рождественской елке и достала небольшую, упакованную коробочку.

— Вы, на самом деле, не должны были, Пола.

— Не глупи, — сказала она, когда подходила к дивану и садилась рядом со мной. — У меня есть тот чулок с твоим именем на нем, висящий над дымоходом, — она улыбнулась и подмигнула мне. — И хоть я и хотела бы, чтобы ты была здесь с нами, я понимаю, насколько важно быть со своей семьей, — она протянула коробку.

Я раскрыла руки и приняла ее.

— Спасибо.

Я начала разворачивать бумагу, думая о том, что коробка была подходящего размера для часов или браслета.

Но это было ни то, ни другое. Я открыла прямоугольную коробку и обнаружила настоящую серебряную ложку.

— Это, — сказала Пола. — Ложка Макса, когда он был малышом.

Я сделала глубокий вдох, внезапно осознав, что я держала.

— Она прекрасна, — сказала я. — Но…зачем? Ее голова быстро повернулась от ложки ко мне.

— Извините, — сказала я. — Я не хотела показаться неблагодарной. Я просто…удивлена.

Разве вы не хотите сохранить ее? — Она была у меня годы, и это одна из самых дорогих мне вещей, но я хотела, чтобы она была у тебя. Когда мы с Максом уехали от его отца, я взяла с собой немного. Но это стало одной из этих вещей. В подсознании, я думала, что она может оказаться ценной, в случае если нам придется продать ее. Из ложки из настоящего серебра можно было извлечь сотню долларов или около того, и это было бы хорошо в крайнем случае, но я благодарна за то, что мне не пришлось ее продавать.

Я подумала о том, что Макс рассказал мне — как он шантажировал своего отца перед отъездом, и о тех деньгах, которые держали их на плаву. Я задумалась, — знала ли его мать об этом, — но не было не единого шанса, что я спрошу об этом.

— О, нет, — сказала я, искренне сочувствуя ей, а также думая о них двоих, пытающихся начать новую жизнь вдали от жестокого человека, за которого она вышла замуж, и который был отцом мужчины, которого я любила.

Я чувствовала себя немного недостойной принимать этот невероятный подарок, но также знала, что не смогу отклонить его. Это станет оскорблением высшей степени.

Я потянулась к ней, и мы обнялись.

— Я хочу, чтобы она была у тебя, — сказала она, — потому что ты станешь женой Макса и матерью его детей.

Я отстранилась от нее, мои руки все еще на ее плечах. Я ощущала, как глаза пересыхали от того, как широко были открыты, и я не способна была моргать.

— Расслабься, — сказала она. — Я не знаю, когда это произойдет. Я просто знаю это. Я могу читать своего сына. Поверь мне. И я не знаю, когда у вас будет ваш первый ребенок. Меня может не быть рядом в этот день.

Шесть дней спустя я вернулась в Огайо, в дом моих родителей, и после первого часа или около того, я знала, что это не станет легкой поездкой.

Все до сих пор не стало гладко, после того, что произошло, с тех пор как я переехала в ЛА, и в большей степени, после того как все случилось, когда мои родители и Грейс приезжали ко мне.

Мой отец, — явно глава семейства, — казалось, смирился с этим, после встречи с Максом в больнице, но, полагаю, что он и моя мама забыли об этом, когда вернулись домой.

Я остановилась в своей старой спальне. Каждый раз, когда я заходила в эту комнату, как будто возвращалась в прошлое.

Плакаты моих любимых групп и актеров в дни моей школьной жизни покрывали практически каждый сантиметр стен. Мой старый стол в углу все еще хранил несколько книг по Английскому. Вся моя старая одежда все еще была в шкафу и комоде.