Эптон Синклер - Сильвия

Так проводили свои дни молодые девушки в обществе Сильвии. Но, надо сказать, у нее, как у немногих, хватало мужества время от времени восставать против нравов, царивших в ее среде. Она не выносила пьяных людей, хотя пьянство в ее среде и не осуждалось. И, раз дав слово, что не будет танцевать с подвыпившими танцорами, держала его. Два-три человека чем-то задели ее, и она сумела урезонить их с самой отчаянной, безудержною резкостью.

Как сказочная царевна, восседала она на вершине своей беспорочной девственности. В мире было только два человека, кроме отца и дядей, которые могли похвастать тем, что удостоились ее поцелуев. О них будет речь впереди.

Мужчины говорили с ней с мальчишеской откровенностью. Говорили ей все, что думали о ней: «Мисс Сильвия, вы похожи сегодня вечером на вашу розу…»; «Мисс Сильвия, вы скоро увянете – выходите замуж, пока не поздно!..»; «Мисс Кассельмен, я приехал, чтобы убедиться собственными глазам, так ли вы красивы, как мне говорили…»

Она только смеялась: «Вы разочарованы? Вы не находите, что я очаровательна?»

Сильвия научилась обращаться с острейшим в руках женщины оружием, о котором говорила ей Леди Ди, – наивностью. «Берегитесь меня! – предостерегала она беспомощную жертву. – Разве вы не слыхали, что я кокетка? Я не шучу! Мне очень совестно и стыдно, но я ничего с собой поделать не могу. Я жестокое, эгоистичное существо и умышленно разбиваю человеческие сердца – меня это забавляет!» И, конечно, новый поклонник трепетал от восхищения и восклицал: «Посмотрим, что вы со мной сделаете. Я пришлю вам, мисс Сильвия, целую охапку роз, если вы разобьете мне сердце». Чем кончались такие пари, догадаться нетрудно.

У природы против таких жестоких амазонок одна лишь оборона – рано или поздно они сами попадаются в расставляемые другим капканы. Подобно скворцу в поэме Стерна, они, покружив, почирикав, пощебетав, пошалив, покапризничав, облекаются в шелковое платье, газовую фату и ландыши и под нежную музыку «Лоэнгрина» сами входят в золотую клетку. И тогда – хлоп! Дверцы плотно закрываются, и собственник клетки с ружьем в руках встает у дверцы.

Но пробил час и для этой гордой девицы: она встретила Франка Ширли. Познакомилась она с ним через Гарриет Аткинсон. Об этой пылкой, решительной особе необходимо сказать несколько слов.

Гарриет Аткинсон была единственной слабостью в ограде приличий и благопристойности, которую родители Сильвии воздвигли вокруг нее. Предки Гарриет были простыми янки. Дед держал ссудную кассу в Бостоне, а отец был директором трамвайного общества и устраивал свои дела при помощи подкупов. Сама же Гарриет была просто красавицей, черты лица ее были столь яркими, что она казалась накрашенной, несмотря на все ее усилия казаться естественной.

И, несмотря на все это, Гарриет Аткинсон была самая умная девушка, которую Сильвия встретила за три года своего пребывания в пансионе. Она была увлекательно остроумна и с пониманием относилась к людям. Окружавшее ее общество всегда было интересно. Можно было целые недели проводить с нею без малейшего ощущения скуки, чего Сильвия не могла сказать про других своих знакомых. Хотя среди них были представители самых аристократических фамилий Юга, получасовая беседа с ними наводила на нее смертную тоску.

Сильвии не разрешалось навещать подругу, и Гарриет никогда не приглашали в усадьбу Кассельмен. Но Сильвия не забывала ее и в течение года вела настойчивую кампанию и добилась того, что Гарриет стали приглашать в дома, где бывала сама, и поклонники Сильвии стали бывать в доме Аткинсонов. В конце концов Сильвия сосватала ее за отпрыска знатного рода – о последствиях этого брака речь еще впереди.

Случилось именно то, что предсказывали тетки Сильвии. Благодаря дружбе с Гарриет Аткинсон у нее завелись «нежелательные» знакомые, среди которых оказался и Франк Ширли.

О Ширли Сильвия слышала еще в раннем детстве. Это была часто повторявшаяся тема разговоров за семейными обедами, и Сильвия не раз видела слезы на глазах отца, когда разыгрывался заключительный акт нашумевшей трагедии. Ширли принадлежали к высшему обществу, и в их семье не должна была иметь места подобная история.

Лет двенадцать тому назад правительство ассигновало довольно крупную сумму на постройку инвалидного дома.

Деньги были переданы строительному комитету, а казначеем был избран Роберт Ширли. Года через два проект этот рухнул, но у казначея денег этих не оказалось. Скандал тотчас получил широкую огласку, у Ширли потребовали отчет в судебном порядке.

Майор Кассельмен был среди друзей Ширли, просивших губернатора предпринять предварительно частное следствие. Оказалось, что как человек неделовой Ширли положил деньги в банк на свой личный счет. Из суммы этой оплачивались чеки. Но банк удостоверил, что чеки не были подписаны самим Робертом Ширли. У него был младший брат, мот и игрок, которого он опекал и с которым возился всю жизнь. Однако эти обсуждавшиеся на все лады намеки на брата привели лишь к тому, что Роберт Ширли полетел вдруг в столицу и потребовал, чтобы следствие было прекращено, так как он один во всем виноват.

Это был безумный поступок. Ширли умоляли бежать. Сам губернатор предложил ему уехать из этого штата в какое-нибудь другое место, уверяя его, что следствие и поиски виновника будут формальными. Но он твердо стоял на своем. Деньги растрачены, и кто-нибудь должен понести за это кару. Случилось неслыханное дотоле: человек из хорошей семьи предстал перед судом и был осужден на пять лет тюремного заключения.

Он оставил убитую горем жену и четверых детей. Сильвия помнила, как сокрушались ее мать и тетки, говоря о судьбе, ожидавшей этих детей. Две девушки, почти невесты, теряли всякую надежду на будущее. «Но, мама, – воскликнула раз Сильвия, – чем же они виноваты?» И мать с ужасом, понижая голос до трагического шепота, ответила ей: «Дитя, отец их надел арестантский халат!»

Ширли не делали никаких попыток бороться против налетевшей на них грозы. Они покинули свет – удалились на свои плантации. Несколько лет спустя, когда Роберт Ширли умер в тюрьме, вдова его была уже жалкой человеческой тенью, дочери – старыми девами и два сына – простыми фермерами, в поте лица работавшими на своей земле.

Франк Ширли был старшим из двух сыновей. Среднего роста, крепко сложенный, внешне он производил очень приятное впечатление. Это был самый сдержанный человек, самый молчаливый, какого я знала в жизни, но чувства его, раз проснувшись, бывали глубоки и страстны, и в таких случаях он мог быть красноречив. Это был честный по натуре человек, на которого можно было положиться во всем. Сам он ничего ни от кого не просил, но всегда готов был давать другим, что мог, убедившись, что побуждение его будет верно истолковано.

Мальчиком он был веселый, живой. Но уже с одиннадцатилетнего возраста он стал чувствовать, что люди смотрят на него как-то особенно, не считают его равным себе. И это, конечно, затрудняло его общение с людьми. Если они относились к нему равнодушно, это равнодушие казалось ему обидным, если же относились к нему ласково, ему казалось, что его жалеют. Он знал, что, как бы вежливо и любезно ни раскланивались с ним люди, за спиной его они неизменно повторяют шепотом: «Отец его носил арестантский халат!»

Мучила его и судьба матери и сестер. Он не мог не страдать за них. Он знал, что сестры были милые, красивые девушки, а между тем ни у одного из мужчин их круга не хватило мужества просить их руки. В южных штатах мужчин больше, чем женщин, и девушке почти невозможно остаться незамужней. Об этом никогда не говорили даже в тесном кругу семьи. Но Франк многое стал рано понимать и долго в одиночестве тянул нити безрадостных дум…

Подойти к Франку Ширли было так же трудно, как к коронованной особе или отшельнику. Я часто спрашивала себя, не эта ли замкнутость Франка Ширли сыграла такую роль в судьбе Сильвии. Вокруг нее было так много мужчин, и все были так похожи друг на друга, и так легко было кружить им головы. А Франк был совершенно иной. Это был человек, к которому нельзя было подойти без унизительных усилий. Он был странный, загадочный человек, волновавший душу. Над внезапными вспышками чувств принято почему-то иронически посмеиваться, но поэты и авторы книг о жизни и любви не раз воспевали эти неожиданные, как молния, откровения, которые неразрывными нитями связывали два существа.