Она поднялась рано утром и поехала верхом на прогулку. Так как дорога была только одна, то она должна была проехать мимо усадьбы Ширли. Если бы он случайно тоже выехал рано утром!..
Она встретила его на третий день. Он внезапно показался на повороте дороги, отвесил ей вежливый, холодный поклон и исчез прежде, чем она успела опомниться. Оглянуться она не решилась. Она не могла предположить, чтобы он тоже оглянулся, но если бы все-таки сделал это, то это было бы ужасно. Она поехала домой, злясь на себя, на свою недогадливость. Вот, встретила его наконец, а удержать не сумела. Она себе этого простить не могла. Конечно, дама не может остановить на проезжей дороге мужчину, с которым, в сущности, не знакома, но мало ли что может случиться в таких исключительных обстоятельствах. Она придумывала разные ситуации, но вдруг разозлилась на себя за эти мысли.
На следующий день она опять выехала из дома рано утром, но заставила себя направить лошадь в противоположную от усадьбы Ширли сторону. Мысли ее, однако, возвращались к Франку, и теперь она уже находила себе извинения… Этот человек был не похож на других. Он избегал ее потому, что чувствовал на себе гнет своего несчастья. Человек бился в сетях ужасных недоразумений: это была вопиющая несправедливость. Высвободить его из этого трагического тупика было бы для девушки не только достойным, но даже героическим поступком. Надо было еще вчера остановить его и заговорить с ним. Ведь она уезжает через два дня.
Она повернула лошадь обратно. И когда уже приближалась к усадьбе, увидела его. Она увидела его еще издалека, и у нее было достаточно времени, чтобы собраться с мыслями. Быть может, он тоже выехал так рано в надежде встретить ее? Или, быть может, ему неприятна будет встреча с ней? А если вдруг он обидит ее, как она это перенесет?
Она сняла с пальца бриллиантовое кольцо, откинулась немного назад и сунула его под седло. Это было дорогое кольцо с крупным бриллиантом в зубчатой оправе, и когда она своим телом надавила на него, лошадь подскочила, так как зубцы впились ей в кожу. Сильвия опять надавила на кольцо – лошадь встала на дыбы.
– Ну, вот! – прошептала про себя Сильвия.
Он подъехал ближе. Сильвия с трудом остановила свою раздраженную лошадь и сказала:
– Простите, пожалуйста!
Он снял шляпу и, держа ее в руке, вопросительно смотрел на нее.
– Моя лошадь, очевидно, занозила ногу!
– О! – Он быстро соскочил с лошади и дал Сильвии подержать повода.
– Которую ногу?
– Не знаю.
Он опустился на землю, осмотрел одно копыто, другое, потом остальные. И, выпрямившись, сказал:
– Ничего не нахожу.
У него был серьезный, озабоченный вид. Какой доверчивый, подумала Сильвия и сказала:
– Но что-то с нею случилось! Она вся в мыле.
– Должно быть, заноза глубоко вошла, – ответил он и, опять осмотрев копыта, добавил:
– Но крови не видно.
Какая у него стройная шея, подумала в это время Сильвия.
Он поднялся с земли и сказал:
– Позвольте мне посмотреть ей в рот. Вы, быть может, слишком затянули узду?
– Не думаю, – ответила Сильвия, – я умею обращаться с лошадьми.
– У иных бывают странные особенности. Быть может, седло ей натерло бока? – заметил он.
– Нет, нет, – поспешно ответила Сильвия, видя, что он собирается распустить подпругу.
Ей всегда бывало трудно удерживаться от смеха. А тут еще эта его забавная серьезность. Но надо было решиться на что-нибудь, хотя бы на что-нибудь отчаянное, потому что еще минута и он сядет на лошадь и уедет.
– Нет, решительно никакой занозы я не вижу, – сказал он.
Сильвия улыбнулась своей очаровательной улыбкой.
– Но тогда, быть может, ваша лошадь занозила ногу? Он с недоумением смотрел на нее.
– Вы не понимаете? – рассмеялась она. – Что-нибудь должно было случиться, иначе вы не стояли бы здесь и не разговаривали бы со мною.
Но он так же растерянно смотрел на нее. Румянец медленно разливался по его лицу. Он, пожалуй, еще и обиделся. Конечно, с таким человеком надо быть только откровенным. И она тотчас переменила тон.
– Вы мистер Ширли? – спросила она.
– Да! – ответил он.
– Вы знаете, кто я?
– Да, мисс Кассельмен!
– Вы знаете, наверно, что наши родители старые друзья?
– Да, я знаю.
– Ну, тогда скажите мне… – она запнулась и добавила, – откровенно!
– Да, но что именно?
– Я была искренна и заговорила с вами, и дело вовсе не в лошади. Ну, а теперь будьте вы искренни и скажите мне, почему вы выехали сегодня так рано?
Он несколько мгновений пытливо смотрел на нее, потом ответил.
– Я думаю, мисс Кассельмен, что лучше было бы не делать этого.
Сильвия опешила. Что это? Он ей выговор делает? Или его все еще преследует мысль о прошлом его отца? Он не спешил помочь ей выйти из смущения.
– Мистер Ширли, – сказала она наконец упавшим голосом. – Вы поставили меня в очень неловкое положение.
И взглянула на него своими чудесными, по-детски широко раскрытыми трогательными глазами. Против чар этих глаз ни один человек не мог устоять. Как мог он устоять?
– Я не понимаю, – тихо ответил он. И она подхватила:
– Это я не понимаю. И не смею просить вас объяснить мне…
Она сама удивилась своей смелости. Но надо было продолжать – другого пути не было. Она видела перед собою раскрытые врата – врата в обетованную страну.
Она доверчиво подалась вперед.
– Слушайте, Франк Ширли! – начала она, прибегнув к одному из искусных своих ходов. – Я еще маленькой девочкой слышала о вас. И я все знаю теперь, потому что я приятельница Гарриет Аткинсон. Она пригласила вас приехать и познакомиться со мной, а вы не откликнулись на приглашение. Если потому, что я вас нисколько не интересую, – тогда я только напрасно вас задерживаю и себя унижаю… Но если вы хоть на миг могли подумать, что я не желаю встречаться с вами… что я относилась бы к вам иначе, чем к другим, – тогда это… это было бы ужасно, это было бы жестоко. Если вас испугало то, что я хочу сказать вам…
Она замолкла. Она достаточно сказала. Наступила долгая пауза. Он пристально смотрел на нее, и ей казалось, что он читает в ее душе, как в раскрытой книге.
– Допустим, мисс Кассельмен, – заговорил он наконец, – я думал, что вы хотели обидеть меня.
Разговор подходил к желанной развязке.
– Вы боитесь меня? – спросила она.
– Возможно, – ответил он. – Людям, не знавшим никогда страданий, легко проповедовать добрые чувства людям, не знавшим ничего, кроме страданий.
Сильвия не знала, что ответить. Это было гораздо серьезнее, чем ей представлялось в начале этой встречи, когда она сунула под седло кольцо.
– О, – воскликнула она, – что же я могу вам сказать?
– Я предложу вам один вопрос, – начал он, – вы мне чистосердечно ответите на него, и тогда между нами все будет ясно. Вы предлагаете мне вашу дружбу, не правда ли?
– Да!
– Хорошо, а вы можете сказать мне: если я приму вашу дружбу, позор моей семьи никогда не встанет преградой между нами?
– Но ведь это я и хотела сказать вам, – воскликнула она. – Конечно, нет!
– Вы уверены в этом? – повторил он.
Она хотела ответить, но он не дал ей произнести ни одного слова.
– Подумайте хорошенько. Я хотел бы, чтобы вы поняли меня. Тут не должно быть никакого недоразумения. Подумайте о вашей семье, о ваших друзьях, о всей вашей среде. Вы уверены, что между нами никогда не встанет преграда?
Она изумленно смотрела на него. Ведь он спрашивал ее, может ли он любить ее, может ли он быть близким ей. Но у нее вовсе не было намерения заходить так далеко. Это ее легкомыслие, ее опрометчивая настойчивость навели его на такие мысли. Что она могла ему ответить?
– Подумайте, – повторил он, – и не давайте мне уклончивых ответов. Скажите мне только правду.
Он смотрел на нее в упор. Она молчала и думала. Когда она заговорила, голос ее дрожал.
– Между нами никогда не встанет никакая земная преграда!
Она не в силах была больше смотреть на него и залилась румянцем. Это была одна из ее ужасных привычек: она внезапно краснела, как пион.
Надо было что-нибудь сказать, что-нибудь сделать, чтобы выйти из неловкого положения, которое она чувствовала. От него помощи нечего было ждать. Она подняла глаза.
– Стало быть, мы теперь друзья? – спросила она.