Эптон Синклер - Сильвия

– Да, – ответил он.

– Ну, тогда, – сказала она, смеясь, – вытащите, пожалуйста, из-под моего седла кольцо. Еще потеряется!

Он с изумленным лицом достал кольцо из-под седла и, догадавшись наконец в чем дело, расхохотался вместе с нею.

– Ну, а теперь, – ласково воскликнула Сильвия, – садитесь на лошадь. Едем!

Она хлопнула рукой свою лошадь и пустила ее галопом; она слышала за собою топот копыт его коня и в неудержимом порыве веселья запела:

Они стали добрыми друзьями. Все тяжелые вопросы были выяснены, и оба жадно пили из кубка молодой радости. Сильвия никогда еще в своей жизни не была так блаженно возбуждена. Волны восторга взметались в ней одна за другой и возносили ее высоко на свои гребни. Она смеялась, пела, она бездумно носилась над стремниной своей фантазии. И на прогулках слышала за собою топот лошадиных копыт: мечта сказочно воплощалась в действительность.

В то же время она не переставала изучать своего спутника. Она всегда внимательно вглядывалась в людей, которых встречала. Наконец-то, наконец-то она встретила человека, который может быть самим собою, который может смеяться и веселиться от всей души. Он сбросил с себя уныние, радостно скакал за нею и удивлялся ей, восхищался ею. И она чувствовала его восхищение, как горячее дыхание ветра.

Однажды она остановила лошадь, едва дыша от волнения.

– Ах, Господи, как я заговорилась. И мы, наверно, в нескольких милях от дома.

– Да, вероятно, – ответил он.

– А я еще не завтракала. Надо вернуться домой! Он ничего на это не сказал, и они поехали обратно.

– Приезжайте повидаться со мной. Завтра после обеда я уезжаю.

Он покачал головой.

– Не зовите меня, – ответил он. – Вы знаете, я не подхожу к вашему обществу.

Она хотела было возразить, но вспомнила Билли Ольдрича с его высокими воротничками и модными булавками, вспомнила Малькольма Мак-Каллума с его камердинером-японцем. Нет, не надо настаивать. И потом, она не хотела, чтобы эти люди узнали ее тайну.

– Но где же мы можем встретиться? – спросила она и сама изумилась своей отчаянной смелости.

– Мы могли бы и завтра утром прогуляться вдвоем, – просто и спокойно предложил он.

Она ответила согласием, и они расстались на том месте, где дорога поворачивала к парку миссис Венэбль.

Он начал было благодарить ее, но она вдруг испугалась чего-то и не в силах была дольше стоять перед ним и слушать его голос. Она быстро махнула ему рукой и отъехала, ослабев от волнения.

Ехать одной ей пришлось еще около мили, и все это время ей казалось, что он едет рядом с нею. Она слышала топот копыт его лошади и чувствовала на себе его взгляд. Вспомнила Леди Ди и не могла не рассмеяться. Что бы сказала Леди Ди? Сколько правил светского кокетства она нарушила в продолжение этих двух коротких часов! Подумав немного, она утешила себя мыслью, что в этой игре должны быть и такие ходы, такие приемы, о которых не ведала Леди Ди. Не так уж плохо она вела игру.

Немного времени спустя она все рассказала Гарриет Аткинсон. Она не хотела этого, но тайна ее рвалась наружу. Ей необходимо было рассказать кому-нибудь, чем полна была ее душа.

– О дорогая моя, – воскликнула она, – это удивительный человек!

– Кто? О ком ты говоришь? – спросила Гарриет.

– О Франке Ширли!

– Как! Вы познакомились?

– Познакомились! Мы ездили вместе верхом все утро, и он почти что сделал мне предложение.

– Сильвия! – изумленно воскликнула Гарриет.

– Да, – сказала Сильвия и вдруг притихла, задумалась и добавила: – Завтра он, быть может, окончательно объяснится со мною…

– Солнышко, – воскликнула ее подруга, – ты ангел или бесенок?

Сильвия ничего не ответила. Она села за рояль и запела любимую сентиментальную песенку.

Сильвия в этот день была вся во власти своих чувств. Помимо того, надо было все время быть на людях и исполнять свой светский долг: спуститься вниз к завтраку и извиниться за свое странное желание ездить верхом одной; участвовать в охоте на перепелов и напоминать Чарли Пейтону, чтобы он время от времени стрелял; надо было завить волосы и выбрать платье для обеда – и все это время сознание счастья было так сильно в ней, что порою едва не переходило в чувство мучительной боли.

Она находилась в состоянии неизъяснимого блаженства. Ей казалось, что она слышит дивную музыку – пение ангелов небесных, тихий нежный звон золотых колокольчиков. И во все ощущения, во все ее переживания вплетался образ Франка Ширли. Она видела его глаза, чувствовала на себе его взгляд. Слышала его голос, глубокий, грудной звук его голоса, когда он сказал:

– Подумайте, не встанет ли какая-нибудь преграда между нами?

За обедом она внезапно вспыхивала и много возбужденно говорила, чтобы скрыть свое смущение.

Едва она легла уже поздно вечером, она тотчас погрузилась в блаженное забытье и проснулась на рассвете смущенная, испуганная тем, что она вела себя слишком смело, без обычного достоинства и сдержанности. Она ведь чуть не бросилась на шею мужчине. И, конечно, он презирает ее и будет теперь избегать. Она выпила свой кофе, оделась, не переставая все время думать о том, как она будет держать себя с ним сегодня утром.

Выехала она из дома на полчаса раньше условленного времени. Светило солнце, которого она не замечала, пели птицы, которых она не слышала. А если он не приедет? Когда она увидела его далеко на дороге, она хотела повернуть лошадь и ускакать в другую сторону. Сердце ее громко стучало, щеки горели, в ушах звучал немолчный бубен. Она сжала руки, прикусила немного язык, и, когда он подъехал ближе, он увидел перед собою безукоризненную светскую даму.

Она с первого взгляда поняла, что и он тоже не такой, какой был вчера. Он, видимо, тоже много передумал и перечувствовал и приехал на условленное место сдержанный и решительный. Он вежливо поздоровался с нею, и, когда они поехали рядом, произнес два-три незначительных слова и замолчал. У Сильвии упало сердце. Он приехал потому, что обещал, но он, очевидно, раскаивается в том, что сказано было накануне. Ну, хорошо, хорошо, она покажет ему, что и она тоже умеет быть холодной. Она могла в своей уязвленной гордости становиться вдруг беспечным ребенком и совершенно не замечать чужих мучений.

Они молча ехали рядом. День был так прекрасен, сосновый лес так чудесно благоухал, птицы так радостно пели, что Сильвия скоро и на самом деле забыла про своего безмолвного спутника. Она улыбалась, тихо напевала песенку. Оглянувшись и увидев его, она отважилась обратиться к нему с незлобивой шуткой:

И так как у него не оказалось готового стиха для ответа, ей вдруг стало скучно с ним, она тронула поводья и пустила лошадь галопом. Пускай скачет за нею, если хочет! Какое ей, в сущности, дело до него? Она отлично ездила верхом, и не любоваться ею было нельзя. В это утро она была без шляпы, и ни один мужчина не мог смотреть на золотой венец ее волос без сердечного трепета.

Он пришпорил лошадь, догнал ее, поехал рядом с нею, и она почувствовала, что он смотрит на нее. Она повернула к нему голову, улыбнулась ему вежливой, рассеянной улыбкой и, решив еще больше наказать его, спросила, который час. Он посмотрел на часы и ответил на ее вопрос.

– Я хочу доехать до ключа, – сказала она, – потом должна вернуться домой.

Она ждала протеста с его стороны. Но он молчал. Она уезжает, а ему и горя мало. О, что за человек!

Когда они подъезжали к ключу, Сильвии опять стало не по себе. Она была огорчена, что ему безразлично – уедет она или останется. Она остановила лошадь, чтобы дать ей передохнуть и чтобы полюбоваться окаймленным мхом прудом, покрытым ненюфарами.

– Как красиво, – сказала она и повторила, – как красиво.

Он молчал, а она ждала, что он предложит посидеть здесь немного.

Ее раздражение росло. Лошадь отдохнула, напилась воды, что еще можно было предпринять?

– Мне бы хотелось несколько ненюфаров, – внезапно воскликнула она.

Что это с ним? Отчего он так странно смотрит в пространство? Неужели он совершенно не умеет обходиться с женщинами?

– Я хочу несколько ненюфаров, – повторила она. Он недвижно сидел на своей лошади.