Диана Уайтсайд - Синеглазый дьявол

– Неужто? А может, вы встретите такого, которому вы никак не сможете отказать? – предположила Салли.

Прежде чем ответить, Виола помешала кофе, глядя, как тонкие крупинки гоняются друг за другом на поверхности.

– Я не выйду ни за кого в Рио-Педрасе, особенно за такого, кто охвачен золотой лихорадкой, как Пол Леннокс.

– Не все мужчины такие, – возразила Салли.

– Назовите мне хотя бы одного, который не смотрит на женщину как на средство облегчить себе погоню за золотом или серебром, – бросила в ответ Виола.

Салли раскрыла рот, но закрыла его, когда Лили Мей подняла бровь. В комнате, залитой солнцем, наступило тягостное молчание.

– Еще бисквит, миссис Росс? – спросила Салли, своим тоном превращая их разговор в дамское чаепитие, а не в горестное перечисление мужских недостатков. – Вы не поверите, но Перл попросила разрешения взять мой рецепт бисквита с собой, ведь она уезжает завтра утром.

Выйдя во двор, Виола скормила остатки своего бисквита Джейку. Стряпня Лили Мей превосходна, но после неприятного разговора он утратил всю свою первоначальную привлекательность.

Прежде чем опустить кошелек с деньгами в карман, она задумчиво взвесила его на руке. Он стал тяжелее, чем обещанный один доллар на чай, может, там два доллара? Она быстро вознесла благодарственную молитву: теперь она сможет расплатиться с бакалейщиком и даст несколько пенни падре Франциско, единственному оставшемуся здесь божьему человеку, чтобы помочь его бездомным животным.

Виола спустилась по ступенькам во двор и проделала быстрое танцевальное па.

Когда она открыла калитку, до нее долетел голос Салли:

– Может, если я выпью только два стаканчика, Донован выберет меня.

Зазвенел смех Лили Мей, и Виола плотно закрыла калитку и поставила корзину на плечо. Конечно, женщины преувеличивают ради собственного удовольствия. Все, кого она знала, после того как вышла замуж, говорили, что ни один мужчина не может своими ласками утомить ни одну женщину, не говоря уже о двух, так, чтобы она проспала полдня. Но пять раз в неделю действительно звучит очень интригующе.

Один последний вопрос щекотал ее ум, пока она шла, лениво насвистывая менуэт Моцарта. Может ли женщина быть такой же похотливой, как мужчина?

Уильям медленно водил бритвой по щеке. Бритье всегда успокаивало его, потому что пробуждало воспоминания о семье. Отец научил его этому искусству в некоей лачуге рядом с Коб-оф-Корком, где наличие горячей воды означало, что в комнате достаточно тепло, чтобы отец мог работать. Он был кузнецом.

Еще подростком Уильям уничтожил в своем английском все следы гэльского произношения, тем самым не став самой легкой мишенью для антиирландских предрассудков. Сначала он научился произносить слова на манер высших классов, потом научился говорить протяжно, как говорят на американском Западе, и достаточно бегло, чтобы сразу же вызывать к себе одобрительное отношение. Но он вспоминал о своем происхождении всякий раз, когда подносил бритву к лицу.

Рядом стоял и ждал Абрахам Чан, держа белое полотенце. Для китайца он отличался слишком высоким ростом и бесстрастием до такой степени, какую предписывает молва его расе. За те пятнадцать лет, что они знали друг друга, он мало изменился. Самой большой переменой, случившейся с ним, стал унылый черный костюм слуги и аккуратно подстриженные волосы, сменившие блестящие шелка и длинную косу члена тонга – тайной китайской преступной группировки.

Знакомый ритуал умиротворял Уильяма, пока незаметно его мысли опять не соскользнули в сон прошлой ночи. Волшебная королева появлялась и в его прежних фантазиях, и всегда представала в виде нимфы с синими глазами и волосами цвета лунных лучей. Он слегка скривился, вспомнив некоторые из своих снов, в которых необычайно храбрый и сильный паренек находил красивую даму либо в древней дубовой роще, либо на травянистом холме. События последнего сна происходили в лесу, где он поймал ее сетью, и она оказалась в его власти.

Уильям слегка улыбнулся и откинул голову назад, чтобы захватить нижнюю часть подбородка. Он ритмично тер щетину и вдруг вспомнил о том, чем закончился сон.

Она в экстазе кричала и выгибалась под ним, ритмично отвечая на его удары. Пленительные изгибы ее тела наполовину скрывались под его сетью. Голова откинулась назад, а синие глаза, от страсти ставшие почти лиловыми, широко раскрылись и стали походить на чистое индиго – такая окраска бывает у крокусов, у сумеречного неба над кромкой гор.

Виола Росс лежала под ним, содрогаясь от наслаждения.

Внезапно чьи-то пальцы сомкнулись вокруг его запястья, как железные тиски, и он встретился в зеркале взглядом с Абрахамом. У обоих глаза от потрясения широко раскрылись, увидев алую кровь, окрасившую острую бритву и бежавшую по подбородку Уильяма. Мгновение – и Уильям осторожно отвел бритву от лица так, чтобы перевести дыхание.

Абрахам отпустил его руку и начал спокойно вытирать кровь, лицо у него снова приняло бесстрастное выражение.

Если бы не быстрая реакция Абрахама, он перерезал бы себе горло.

Но Иисусе сладчайший, плотские отношения с Виолой?!

Короткими рывками Уильям стянул с себя испачканную в крови белую нижнюю рубашку. Сон о Виоле Росс, подумать только! Вряд ли можно себе представить мечту, которую труднее осуществить. Он заставил себя вернуться к реальности.

– Спасибо, ты спас мне жизнь. – Его голос в тишине прозвучал хрипло.

– Считаю за честь, сэр, заплатить хотя бы за маленькую часть того, что я вам должен. – И Абрахам низко поклонился, а Уильям кивнул, не желая начинать давнишние пререкания.

Абрахам, молчащий, но ставший более внимательным, достал чистую нижнюю рубашку. Уильям взял ее, но от предложенной накрахмаленной белой летней рубашки отказался.

– Красную фланелевую, Абрахам. Сегодня мы грузим повозки для армии.

– Прекрасный выбор, сэр.

Уильям поднял бровь, и Абрахам уточнил:

– Красный – цвет процветания, удачи и богатства в моей стране.

– Благородное чувство, Абрахам. Но я надену ее, чтобы напомнить себе о том, кто я такой на самом деле: возчик, хозяин повозок, дитя Ирландии. – И он и дальше будет держаться подальше от аристократических женщин, которые даже подолом платья не хотят коснуться бедных ирландских парней.

– Мудрый человек хорошо себя знает, – пробормотал Абрахам.

Уильям предпочел отнестись к его высказыванию как к пословице, а не как к комплименту.

Наконец он закончил одеваться, всячески стараясь не отвлекаться на праздные мысли. Подкрепившись превосходным омлетом Сары Абрахам и стремясь отвлечься трудной работой, он направился к своему грузовому депо.

Уильям шел мимо нескольких кварталов лавок, на окнах большинства из них висело предупреждение: «Ирландцы могут не обращаться». Знакомое зрелище заставило его губы слегка сжаться. Даже в глухом поселке, где большинство шахтеров ирландцы, до сих пор не любили нанимать их на работу в более солидные заведения, такие как лавки, торгующие всякой всячиной, или в банки.

Он уже подходил к депо, когда мимо него проехала повозка, в которой сидели мужчина и женщина. Мужчина поднял шляпу, приветствуя Уильяма, и Донован мгновенно насторожился. Чарли Джонс и Мэгги Уотсон сидели бок о бок, уезжая из поселка.

Почему Виола Росс не сопровождает Мэгги Уотсон, если учесть, насколько Мэгги привержена соблюдению всяческих приличий?

– Доброе утро, Джонс. Миссис Уотсон, – поздоровался с ними Уильям.

Оба кивнули в ответ, Джонс улыбнулся, а Мэгги наклонила голову.

– Доброе утро, мистер Донован, – проговорила она в своей обычной трепещущей манере.

– Я надеялся увидеть тебя, Донован, чтобы поделиться хорошей новостью, – пророкотал Джонс. – Сегодня утром Мэгги стала моей женой.

– Поздравляю, мистер и миссис Джонс. Желаю обоим удачи, – ответил Уильям. Что же здесь происходит? Для свадьбы еще очень и очень рано. И почему Виола Росс разносит стирку, а не празднует вместе с ними? – Можно узнать, кого вы взяли свидетелями, чтобы я мог поднять с ними стаканчик? Полагаю, миссис Росс?

Мэгги быстро заморгала и начала заикаться, а Джонс поспешно проговорил, избегая смотреть в глаза Уильяму:

– О нет, нет, миссис Росс ушла по какому-то делу. Мы едем с караваном преподобного Чамберза до Тусона, так что никак не могли ждать, когда она вернется. Нельзя терять время на ожидание, когда опасаешься попасться на глаза апачам.