Александра Лимова - Синекура

Приказал.

Ледяными пальцами протянула ему мобильный. Гена стоял и сжимал его. Велев Олегу расплатиться, пошел на выход. Я на деревянных ногах за ним.

Атмосфера в салоне автомобиля давила. Мертвая тишина. Хищники. И я снова на заднем сидении, только на это раз ни Гена, ни Дима не разговаривали. И они уже не были моими людьми.

Пустой и темный офис. Полоска света из приоткрытой двери моего кабинета, к нему мы и шли.

Я шагала твердо. Так, как идут люди, с убитой надеждой. Как идут люди, которых стая провожает до плахи. Внутри теплится протест, попытка удержать надежду, закрыть на ней кровоточащие раны и вдохнуть в нее жизнь. Но она только сильнее душится, потому что я знала, что я не потяну. Я знала, что нельзя, и все равно на это подписалась. Пришел счет. Приказ через его человека — счет неподъемный и время платить. Надежда в преагонии.

Сердце отбивало в ушах набатом, страх клубился внутри, набирал силу. Гена толкнул дверь, как только я протянула руку к ней — мне подана рука, чтобы взойти на плаху. Шаг в мой кабинет, обшитый деревянными панелями, от которых отталкивается веяние необратимости грядущего. Шаг в приглушенное освещение, которое уже пожирает тьма. Шаг в вязкую тишину. Кладбищенскую тишь. В удушение.

Здесь были люди. Его камрады и не только его.

У окна, за моим столом рядом с ним Давид, который смотрел в профиль Адриана, сидящего в моем кресле. Давид смотрел на него с напряжением, потом перевел на меня взгляд и его глаза потемнели. Но мне было на него срать.

Я смотрела на Адриана.

Лицо ровное, он разглядывал бумаги перед собой на столе. На подлокотнике его кресла бокал наполовину с виски. Мое дыхание душится холодом, взявшим в тиски сердце.

Почувствовала, как начинает внутри все сыпаться и прикрывать осколками надежду, хрипло застонавшую уже в агонии, когда он закрыл глаза и махом опрокинул в себя бокал не поморщившись и почти сразу же глубоко затянулся. Чтобы убило.

Бокал на столешницу, смотрит в бумаги, протяжный выдох дыма и он медленно поднял на меня взгляд зеленых глаз. А в них мертвенное равнодушие.

На этот раз настоящее. И именно ко мне.

Ведь Давид изловчился, как и обещал.

Я усмехнулась, отводя взгляд и качая головой, пытаясь принять факт, что вот и все, надежда мертва. Теперь окончательно финита аля трагедия. Прикрыла глаза, потому что палец холодит металл, давит болью, а слезы это глупейшее, что сейчас может быть.

Снова посмотрела на него. Я готова и я приму. Начинай.

Начал.

Тишина стала вязкой, пропитывалась ночью, снова царствующей в нем и всполохами темени напитывающей его глаза. Исходила из него, распространяясь удушливыми незримыми клубами тумана, вытягивающего напряжение из присутствующих, аккумулируя его, концентрируя так, что становилось трудно дышать.

Между нами метра три расстояния буквально, и пропасть, бездна эмоциональной тишины.

Его палец выдвигает по столу листы по направлению ко мне. Не шелохнулась и не посмотрела. Его голос негромок, ровен, равнодушен:

— Полтора месяца назад был создан траст. Его бенефициаром назначена некая Белякова у которой есть ИП. Только гражданки Беляковой в природе не существует, по факту ее ИП принадлежит Гартман Виктории Евгеньевне. Приоритетный бенефициар траста на Кайманах. Здесь. — Сверху ложится несколько листов. Глаза в глаза. — Результаты шести независимых экспертиз. Вердикт у всех один и тот же — это твоя подпись. Сделанная твоей рукой.

Я стояла твердо и смотрела в глаза, без линз, но настолько потемневшие от того, что спокойно и на полных правах витало в нем и говорило его голосом:

— Цена искупления крови на руках твоего мужа — предложенные им восемьсот миллионов. Всего лишь. Ну и отметенная страховая, как бонус, о котором он не знал. — Отвел взгляд, я поняла, что не дышала. Вдохнула и он снова посмотрел. — Виктория согласилась на результат траста, предусмотрительно в его создании и механизме не участвуя, так, только в общих чертах. Задача увести деньги сложна, нужна стая. Шакалов. Лучшие шакалята из официальной страховой, иначе все бы затянулось, вдвоем с мужем не потянули бы, необходима поддержка и рабочая сила. Шакалы преданно смотрели в лицо вожаку, но подчинялись Виктории, параллельно отметая страховую, и настолько в себя поверили, что забыли о хозяйской руке. Так бывает, когда вопрос касается больших денег и отсутствия контроля. В стае началась грызня, как только деньги осели на Кайманах, шакалы не только хотели страховую, они хотели денег и не хотели вожаков, но они не знали, у кого увели эти деньги, вожаки им не сказали. Когда прознали, убили финансиста и вожака, чтобы уже я ничего не узнал. Хотели забрать Викторию, чтобы был доступ к деньгам на Кайманах, но тут уже Виктория этого не хотела, она же видела, на что способны шакалы, которые друг друга начали грызть. Дальше выход у Виктории был один — втереться в мое доверие, чтобы шакалы ее не убили так же как ее мужа, когда распилят деньги. Цель достигнута блестяще. Виктория тормознула со схемой в решающий момент, перечеркнула нижнюю часть, чтобы я подумал, что она просто ошиблась, потому что не догадалась о трасте, но нет. Она о нем знала и готовилась к тому, чтобы увести стрелки в оффшор на Сейшелах, учреждунный отцом ее супруга и с неплохим активом, чтобы я им заинтересовался, подумал, что это часть моих денег, нашел оффшор и начал выяснять где же оставшаяся часть, а не стал искать шакалов которые непременно бы ее сдали. И пока я разбирался бы с оффшором на Сейшелах, Виктория успешно съездила бы на Кайманы и увела деньги в другой траст, исчезнув вместе с ними.

Он снова выпил виски, снова затяжка никотином и он откидывается на кресле, полуприкрывая глаза, едва заметно ведя подбородком и немного слегка склоняя голову вправо. Так же он смотрел на мертвого Артема. Анализирующее, равнодушно. Его голос был совсем негромок, сказано на выдохе дыма, вплетающегося в зазвеневшую от напряжения тишину:

— Ты знаешь, что таких как ты убивают с особой жестокостью, даже несмотря на редкость хороший интеллект? Вот именно из-за него и убивают.

В горле пересохло. Нет… Да быть не может… Я физически чувствовала реакцию изнасилованной нервной системы. Ощущала как перегорают нервные волокна, не справляясь с мощнейшими импульсами покореженной системы и все сосуды сузились. Урезая питание сердца. Чувствовала, как оно отмирает. Умирает.

Едва заметно кивнула, пока сдерживая себя. Титаническим усилием сдерживая. А он затянулся и произнес:

— Однако, даже при такой своей продуманности ты постоянно совершаешь одну и ту же ошибку — выбираешь не тех партнеров. Не только в бизнесе. Часть денег, которые вы украли, я должен был отдать своему начальству. Обязан. Мы в прекрасных отношениях, очень доверяем друг другу и я у них на хорошем счету, только поэтому они согласились подождать пока я все не исправлю. Эти люди, узнав обо всем, пусть и в меньшей степени чем я, но испытали то же самое желание, что сейчас испытываю я — очень хотят всех вас наказать. Но тебя ни я, ни тем более они не убьют, даже не тронут, я ведь дал тебе слово, а я всегда выполняю то, что обещаю. Поэтому просто уходи.

В моих ушах такой низкочастотный звон, когда не слышишь ничего, в голове только он звучит, а остальное как сквозь толщу воды. Он смотрел на тлеющий конец сигареты в пальцах на подлокотнике и сказанное им резало шум в ушах и онемение в теле. И не только это. Оно резало. Хотя он ничего не сказал, чтобы убить. Он же дал слово.

Шагая сюда я даже не смела на подобное надеяться. Я все поняла в ресторане по интонации Гены, по рефлексу хищников, и поняла еще и то, что у меня нет шанса, иначе Адриан бы не призвал. А оправдываться перед ним нельзя. Меня слегка покачнуло. Отступила назад, упираясь спиной в дверь и ожидая пока пройдет слабость в коленях. Рядом стоял Гена. Не шелохнувшийся. А Адриан затянулся и посмотрел на меня:

— Можешь предупредить оставшихся шакалов, что мое уже разозленное трастом начальство получило всю информацию. Разозлилось еще больше и сейчас вычисляет всех, кто был с тобой повязан, а когда мое начальство так злится, то наказывает очень жестоко, поэтому у шакалов не больше пяти суток, пусть попрощаются с близкими. На этом все. Свободна.

Свободна во всех смыслах, видимо. Призовой укол эвтаназии для надежды еще стенающей в агонии. Надежды, что он не законченный ублюдок. Но. Препарат введен. Все мертво. Навсегда.