— Ну, ну, яйца курицу не учат! — заворчала советница, на самом деле сильно рассердившись. — Спокойно объяснила ему! Я? потомок Эриха? Да моя бабушка скорое сожгла бы павильон собственными руками, чем сказала бы доброе слово кому-нибудь из потомков Губерта! Никогда и не предлагай мне ничего подобного, Лили. Я состарилась с сознанием, что Губерт наложил пятно на наш род, и унесу с собой в могилу гнев и ненависть к ним... Слышишь, Лили, я не хочу никогда больше ничего слышать о нем, даже его имени, ни в шутку, ни всерьез! И еще вот что, дитя! — коли я умру, ты будешь здесь хозяйкой, так как все, что с незапамятных времен принадлежало Эриху, будет твое. Если бы я не была уверена, что после моей смерти ничего из моей собственности, даже ни одного дюйма садовой земли, не перейдет в его руки, я лучше учредила бы здесь госпиталь для бедных! Теперь ты знаешь мое мнение, которое неизменно, как символ веры, и в заключение я должна тебе сказать, что очень порицаю твое сегодняшнее поведение. Как могла ты вступить в разговор с совершенно незнакомым человеком, и притом с человеком, который... разве ты забыла, что вчера Дора говорила о нем? Такой человек не стоит, чтобы порядочная женщина с ним разговаривала, потому что он обыкновенно дурно думаете всех женщинах, считая их всех одинаковыми.

Лили покраснела до корней волос, но гордо откинула голову, и вокруг губ у нее появилась черта, совершенно изменившая ее наивное детское личико. В голове се промелькнуло все, о чем она говорила с господином Дорном, хотя, впрочем, она немного поздно вспомнила о правилах приличия, запрещавших вступать в разговор с человеком, который не был ей представлен, несмотря на то, что ее гувернантка англичанка постоянно внушала ей это. Мысль, что она была с ним так сурова и нелюбезна, еще несколько минут тому назад мучившая ее, была теперь для нее источником утешения.

Она не видела перед собой величественной фигуры Синей бороды, против воли, внушавшей ей уважение, и потому внушения и предостережения опытной тетки очень скоро одержали верх. Она бесповоротно решила не подходить близко к павильону, пока не будет сделана новая стена, которая разделит оба владения. Она хотела доказать Синей бороде, что действительно постарается избегать встречи с ним; тогда он убедиться, что она не принадлежит к числу «тех» женщин.

Больше об этом не было произнесено ни слова между молодой девушкой и надворной советницей. Картины и мебель были перенесены в зеленую комнату, а для кукол Лили очистила уголок в своей комнате. Вечером пришла одна старая приятельница тетки и осталась пить чай, который был накрыт в той беседке, где завтракали утром. Уже наступила ночь, а обе старушки все еще сидели там и беседовали о давно минувших временах, о юношеских мечтах, надеждах и разочарованиях. Лили сидела на низеньком садовом стульчике, сложив руки на коленях, и внимательно слушала их разговор, вглядываясь в густеющий сумрак.

Вдруг какой-то светлый предмет, отделившийся от куста ночных фиалок и медленно подвигавшийся вперед, приковал се внимание. Она скоро узнала ночного странника: это была белая курица, пробравшаяся и сад и спокойно прогуливавшаяся по грядкам с огурцами. К счастью Доры, так как она присматривала за птицей, надворная советница не видела курицы. Лили встала тихо и незаметно, чтобы вовремя отклонить собиравшуюся над головой старой кухарки грозу, но при ее приближении курица, как сумасшедшая, бросилась через грядки, исчезла в кустах изгороди и через минуту появилась в отдаленном углу сада. Все старания прогнать ее к дому были напрасны; вдруг она взлетела на крышу павильона, и сманить ее оттуда не было никакой возможности; она спокойно уселась там и, уверенная в полной безопасности, важно посматривала кругом. Ее белые перья светились еще больше от темноты, выходившей из беседки, в которую проникал слабый свет через отверстие в стене.

Молодая девушка, как прикованная, остановилась в дверях. Как призрачная картина, виделся белый дом сквозь отверстие в стене, его башня возвышалась, как поднятый вверх с угрозой, палец великана. Фонтаны журчали без умолку... В доме, казалось, все умерли — ни одного освещенного окна, ни одной открытой двери. Может быть владелец со всей прислугой уехал и свое имение Либенберг и там спрятал свое столь строго охраняемое сокровище, чтобы предохранить его от нового испуга; но в эту минуту отворилась та самая дверь на террасу, из которой вчера вышел негр; поток света хлынул из ярко освещенной залы и осветил апельсиновые деревья, стоявшие на каменной лестнице, и часть дерновой площадки. Лили увидела на пороге чужестранку, и сердце ее сильно забилось.

На светлом фоне залы благородная фигура чужеземки обозначалась, как силуэт. Великолепные полосы короной лежали на затылке, и черное покрывало, окутывавшее ее и сегодня, было прикреплено к волосам бриллиантовыми булавками. Судя по движениям, которые отличались девственной мягкостью и нежностью, дама была еще очень молода, но сегодня, еще больше вчерашнею, выражалось утомление в ее движениях, когда она медленно спускалась с лестницы. Тщетно Лили старалась разглядеть черты ее лица — темное покрывало падало густыми складкам на ее профиль и бюст.

Вдруг Лили невольно отступила назад, страх овладел всем ее существом, и кровь ударила в виски... Как это глупо! Чего ей было бояться мужчины, показавшегося там в дверях? Он шел теперь не как мстительный разрушитель! Все его внимание, казалось, было обращено на молодую даму. Со свойственными ему решительностью и уверенностью, особенно поразившими ее сегодня утром, сошел он с террасы и, догнав чужеземку на нижней ступени лестницы, заговорил с ней. Это были те же симпатичные звуки, которые так пленили слух Лили, что заставили ее вступить в спор с теткой насчет его характера. Она не могла понять, что он говорил, и слышала только, как он с невыразимой нежностью называл ее Беатриче. Он предложил даме руку, но она поспешно отдернула свою и, покачав головой, произнесла несколько слов нежным певучим голосом, в котором слышались слезы. Как хорошо знала Лили оттенки его голоса! — она не понимая того, что он сказал, тотчас узнала, что он был недоволен, хоть и не выразил этого никаким жестом. Потом он подошел ближе к даме и поднял руку; уж не хотел ли он ее обнять! Как электрическая искра ударила в сердце Лили, так оно больно забилось. Щеки ее горели, ей стало вдруг стыдно подсматривать, и она хотела удалиться, но то, что она увидела в эту минуту, приковало ее к порогу. При приближении Синей бороды чужеземка бросилась бежать неверными шагами, очевидно, боясь его прикосновения. Разве из этого не ясно, что он преступник, и она знает об этом? Или он ей противен и, несмотря на это, требует от нее взаимной любви? Лили сама не понимала, почему она так охотно останавливалась на последнем предположении; но ей некогда было размышлять, об этом, так как в это время в саду тети Вари поднялся страшный шум. Пока молодая девушка следила за происходившим в соседнем саду, курица покинула свое место и теперь, верно, попалась на глаза советнице, так как обе старые дамы, Зауэр и Дора, ломавшая в отчаянии руки, старались ее выгнать, и когда Лили присоединилась к ним, испуганная курица выскочила, наконец, во двор через калитку, которую тотчас захлопнули за ней. Дора не избегла своей участи. Она кончила день, начавшийся спором [14] тем, что получила строгий выговор. Это приключение нарушило течение мыслей старых приятельниц; они не вернулись больше в беседку, и гостья отправилась домой.

Через полчаса дом надворной советницы погрузился в глубокое молчание. Хотя крепко запертые ставни и двери служили надежной защитой от всякого постороннего вторжении, они все-таки не могли помешать звукам виолончели проникнуть в комнату Лили. Но эти звуки было совсем не те, какие она слышала вчера вечером. Они звучали то диким торжеством, увлекая [15][16] слушателя в бушующий водово[17] жалобно, причем в каждом звуке дрожала страсть. Лили открыла окно и прижалась горячим лбом к ставням. Она как будто чувствовала на себе пылающий взгляд Синей бороды и слышала его голос, говоривший о потерянном спокойствии.

Лили не понимала, что с ней происходит, и очень обрадовалась наступившим развлечениям. Визиты к многочисленным знакомым тетушки и прием гостей наполняли почти все дни; предпринимались даже поездки в окрестности. Частые отлучки из дому, свидания с приятельницами, посещение любимых отдаленных мест, прогулки, постепенно ослабили впечатления первого дня и возвратили ей прежнюю непринужденность. Это произошло тем легче, что о соседе больше совсем не упоминалось. Надворная советница, неуклонно державшая обещания не трогать ни одной черепицы в павильоне, никогда не ходила даже в ту часть сада, где он стоял, и не упоминала о нем ни одним звуком. Она намеревалась предоставить врагу докончить разрушение и потом загородить остаток домика стеной. Но старый Зауэр рассказал Лили по секрету, что отверстие в стене совсем не увеличивается; притом ему казалось, что кто-то часто пролезает через него, потому что щебень там на полу совершенно растоптан, и на дорожке он постоянно видит свежие следы известки, которая туда может попасть только с ног. Башня по-прежнему смотрела в сад, но на окнах, из которых можно было ее разглядывать, появились тяжелые шелковые занавески. Иногда, когда окна были открыты, Лили могла видеть из беседки, как складки занавесок тихо шевелились и между ними, клалось, появлялась темная узкая щель, и девушка вспоминала тогда о занавешенных окнах Востока, из-за которых сверкают глазки одалисок, и мысленно представляла себе, как две нежные ручки осторожно раздвигают шумящий шелк; она предполагала, что чужеземка живет теперь в башне. Звуков виолончели она не слыхала более. Странно! — казалось, что звуки прячутся от шума и людей! С тех пор, как Лили сделала визиты, целая толпа молодых девушек собиралась каждый день вечером пить чай к тете Варе; когда становилось темно, в беседке зажигали лампу и редко расходились раньше одиннадцати часов. В этом кружке никогда не упоминалось имя соседа: из уважения к строгому приказанию тети Вари; только иногда некоторые из молодых девушек шепотом спрашивали Лили, не видала ли она отшельника, заслужившего такую дурную славу, но она избегала ответа на этот вопрос. При этом всякий раз его образ вставал перед ней, как живой, и, несмотря на желание считать его порочным, ей всегда делалось тяжело и досадно, когда кто-нибудь произносил его имя с презрением. Но она не задумывалась над своими новыми ощущениями, и никому не могло прийти в голову, что она таит что-то в глубине души, когда она, как ребенок, бегала по лугу или мчалась с горы.