— Я бы вынес атаку стрелы и в третий раз, если бы знал, что это поможет мне сохранить тебя.

— Не будь глупым, — проговорила она, сделав глубокий вдох.

Несмотря на ее слова, он увидел, что она дрожит, и, вопреки здравому смыслу, надежда вспыхнула в его сердце.

— Мне очень жаль, Эви, прости меня. Я был упрямым ослом.

Дрожащими пальцами она указала на его руку.

— Нам надо войти в дом и позаботиться о твоей ране.

— Прости меня, — повторил он, опустив голову так, чтобы заглянуть ей в глаза. Его голос прозвучал глубоко с нотками отчаяния. Он склонился к ней и коснулся своим лбом ее. Подняв руку, он обвил ее шею и притянул ближе к себе.

И едва она посмотрела на него, как ее дыхание участилось, о чем свидетельствовала быстро поднимающаяся и опадающая грудь.

— Не надо. Когда ты так смотришь на меня, мне трудно дышать.

— Прости меня, — снова повторил он, радуясь, что может говорить это снова и снова. И до тех пор, пока она не поверит ему и не простит его, он будет произносить эти слова.

— Почему? — спросила она, едва дыша. — За что ты просишь прощение?

— Мне следовало выслушать тебя. Я должен был понять.

— Но именно я лгала тебе. Как и все остальные в твоей жизни…

— И я был упрямым глупцом.

Ее губы дрогнули в слабой улыбке. Эви посмотрела на его кровоточащую руку.

— Что ж, мужчина, который согласен быть пронзенным стрелой в третий раз, действительно может считаться глупцом.

Он не улыбнулся, только посмотрел на нее своим тяжелым, пронзительным взглядом.

— Я не хочу жить без тебя.

Ее глаза встретились с его, и свет в голубых очах загорелся неистовым огнем. Спенсер сделал глубокий вдох.

— Я люблю тебя, Эви. Я люблю тебя, Эвелина Локхарт. Я никогда никого не любил до тебя. И никогда никого не полюблю после тебя.

Девушка поняла, что задыхается, и слегка покачала головой.

— Ты…

— Я сказал, что люблю тебя. Ничто больше не имеет значения.

Всхлипнув и улыбнувшись, Эви счастливо кивнула так, словно не могла подобрать слов.

А в следующую секунду он уже целовал ее, сжав ее в своих объятиях, безразличный и к своей ране, и к их многочисленным зрителям.

Весьма смутно, опьяненный вкусом ее губ, Спенсер услышал, как подруга Эви Маргарит пробормотала:

— Полагаю, это означает, что с этого момента он должен нам нравиться.

— О, Маргарит, — засмеялась рыжеволосая амазонка.

— Может, мне еще раз стрельнуть в него? — воскликнула тетя Герти.

— Мисс Герти, даже не думайте… отдайте мне эту вещь немедленно!

Эви улыбнулась. Спенсеру не надо было смотреть, чтобы понять, что у тети отбирают лук и стрелу. По крайней мере, он на это надеялся.

— Кажется, мне есть, о чем поговорить с твоими подругами.

— Они полюбят тебя.

— Несомненно, — он ущипнул ее за верхнюю полную губку. — Как ты можешь быть так уверена в этом?

Она накрыла ладонью его щеку.

— Очень просто. Потому что я так делаю.

Он сделал шаг назад, вглядываясь в ее голубые глаза.

— Скажи это.

— Я люблю тебя, Спенсер. Люблю тебя, — она снова поцеловала его, но тут же отступила от него, когда ее друзья и семья разразились громкими аплодисментами. — Возможно, нам следует удалиться в дом, где я смогу привести тебя в порядок.

— И где мы сможем побыть одни.

— Совершенно верно, — дерзко улыбнулась она.

Несколько часов спустя, Эви наконец смогла остаться одна со своим мужем. Девушка вздохнула с облегчением, потому что они оба жаждали этого уединения.

Спальня гудела от нарушившего тишину шума и гама. Каждый считал своим долгом заглянуть в их комнату по очереди, друг за другом, и убедиться в том, что Спенсер был устроен с комфортом и ему хорошо обработали рану. Последним визитером был Николас, которого на руках забрала Эми, чтобы уложить спать. Он прижимался к Спенсеру, довольный уверениями, что тот не покинет его в ближайшем будущем, и что, вероятно, он скоро поправится и сможет взять мальчика на рыбалку.

У Эви сладко защемило сердце, когда она вспомнила, как Спенсер глубоким голосом попросил Николаса назвать его папой. Никогда прежде она не видела картины более приятной, чем озарившееся радостью лицо своего сына. В своем сердце она почувствовала ту же радость. Она даже не думала, что когда-нибудь с ней произойдет нечто подобное.

— Наконец-то одни, — пробормотал Спенсер.

— Надеюсь, ты не имеешь ничего против всего этого. Уединение трудно заполучить, особенно когда рядом Николас.

— Теперь он мой сын. И я хочу, чтобы он был рядом.

У Эви сжалось сердце. Этого было достаточно. Достаточно того, что он полюбил ее сына. Неужели она с такой жаждой надеялась, что он любит и ее? По-настоящему любит ее? У озера он утверждал именно это, и она все еще цеплялась за эту реальность.

Приподняв подол своего пеньюара до колен, она взобралась на постель и устроилась рядом с ним. Прижав губы к его торсу, девушка испытала восторг от того, как дрожит его тело под ее губами.

— Здесь больно?

Когда он застонал, Эви приподнялась и посмотрела именно туда, где он так восхитительно раскинулся на ее кровати. Ворот его халата был широко распахнут, а простыня едва укрывала его до талии.

— Везде, — выдохнул он. — Везде больно.

Девушка улыбнулась, уткнувшись подбородком в его грудь.

— В таком случае, полагаю, я должна поцеловать тебя везде.

Он запустил руку в ее волосы, его зеленые глаза посуровели от желания, которое она помнила… почувствовала отклик этого желания, которое плавило ее кости.

— Полагаю, ты должна это сделать.

— А ты не устанешь от подобного лечения? — осведомилась она между долгими и протяжными поцелуями.

— Устану от этого? Устану от поцелуев жены, которую люблю? Обожаю? — его зеленые глаза потемнели. — Никогда.

Его слова заставили ее затрепетать, а сердце вздрогнуть. Эви слегка подалась назад, присев на колени, и нависла над его растянувшимся восхитительным телом.

— Почему, Спенсер? — покачала она головой, почувствовав, как волосы заструились по плечам. — Я лгала тебе…

— Только потому, что ты была поймана в сложной паутине лжи, которую сама же соткала, лишь бы спасти Линни, свою семью… Николаса. Это была большая жертва, Эви. Благородный поступок. Теперь я это понимаю, — он сглотнул, удивляясь тому, как сдавило горло, а глаза подозрительно заблестели. — Ты одна из самых сильных женщин, которых я когда-либо знал. И я самый везучий мужчина, потому что мне в жены досталась именно такая женщина.

— Ох, — выдохнула она, опустив дрожащую руку на его грудь прямо напротив сердца.

— Мои слова успокоили тебя? — усмехнулся он.

Она начала кивать головой, но затем остановилась. Прикусив губу, она посмотрела в сторону. Существовала еще одна вещь…

— Эви? — подтолкнул он ее к ответу. — Если у тебя на уме есть еще что-то, говори. Я не хочу, чтобы что-нибудь стояло между нами.

— Линни, — она произнесла имя сестры очень тихо, словно боялась упомянуть ее. — Я не она, ты это знаешь. Не та, о ком ты мечтал на протяжении всей войны. Не та…

Он приподнялся на локтях, вздрогнув от своих движений, потому что рана в руке дала о себе знать, однако не упал назад на подушки.

Ее рука немедленно оказалась на его повязке, однако на белизне ткани выступили красные пятна.

— Спенсер! Ложись сейчас же…

— Нам надо кое-что прояснить, — он взял ее лицо в свои ладони, поглаживая большим пальцем нежную щеку, а взглядом удерживая ее сверкающие глаза. — Ты намного больше того, о чем я мечтал. Больше, чем я заслуживаю. Вот почему я вернулся. Почему не мог держаться вдали от тебя. Мне следует провести всю нашу оставшуюся жизнь, любя тебя так неистово, чтобы ты не дышала ни единой секунды без сознания того, что ты любима, обожаема, и я цену тебя намного больше, чем все, что есть в моей жизни.

Изумленная до глубины души, она пристально посмотрела на него.

А в следующую секунду они уже целовались, безразличные к его ране, ко всему, за исключением друг друга.

Она знала, что он говорит правду, чувствовала правду в его словах, которая проникла глубоко в ее душу.

Она знала его. Он был ее сердцем. А она — его.