— Та видно, — ответил Тарас. — Линеечки и крючочки, шо ж я, не знаю разве?
— А ну показывай. — Андрей решительно шагнул в комнату.
Тарас нагнулся и вытянул из-под топчана картонный ящик.
— Что же ты молчал? — накинулась Алька на Тараса. — Мы весь дом перерыли!
— Я знал? — слегка растерялся под ее напором Тарас.
Андрей уже вытащил из коробки половину исписанных мелким кривоватым почерком широких нотных листов и, разложив их прямо на полу, принялся жадно изучать. Алька занялась оставшейся частью. Явно это были черновики — партитура пестрела зачеркиваниями и исправлениями. Алька откладывала один лист за другим, пытаясь найти разгадку, которую таили в себе эти потрепанные, заляпанные чернилами страницы. На дне ящика лежала пухлая папка, заклеенная скотчем. Алька с трудом отодрала клейкие полоски, раскрыла картонный переплет. Ее глазам предстал титульный лист моцартовского «Дон Жуана». Она нетерпеливо сунула его в руки сидевшего рядом с ней на корточках Тараса, схватила было следующую страницу, но вместо тонких обветшалых листков ее пальцы внезапно нащупали что-то плотное. Алька держала целую кипу голубых бланков. Их предназначение ей было прекрасно известно — это были паспорта на вывоз смычковых инструментов. Такой же паспорт на ее собственную скрипку лежал у Альки дома, без него при поездке на гастроли нельзя было пройти таможенный контроль. Алька растерянно перелистала бланки. Их было девять, восемь из них — пустые, а один — заполненный на имя Саврасенкова Петра Семеновича и его инструмент — скрипку работы Гваданини. В паспорт были вклеены фотографии инструмента в трех ракурсах: вид спереди, сзади и сбоку. На последней страничке стояли печати таможни о вывозе из России и ввозе в нее.
Господи, и тут Саврасенков! Значит, не зря его фамилия появилась в Васькиной записной книжке прямехонько под телефоном и адресом Кретова. Что-то есть тут, какая-то закономерность, которую Альке никак не удается ухватить. Чем же Петька Саврасенков так обеспокоил Чегодаева?
Алька еще раз, ничего не понимая, взглянула на паспорт. Чушь какая-то! У Петьки никогда не было Гваданини! Уж ей ли этого не знать — он сидел на четвертом пульте, за Таней Скворцовой, и скрипка у него была работы Ярового, такая же, как у самой Альки.
— Откуда здесь это взялось? — пробормотала сбитая с толку Алька, кивнув на бланк, и тут же вспомнила, как эту же фразу произнесла Вертухова, когда в пачке партитур Ленка обнаружила скрипичную паспортную фотографию. Ерунда какая-то. При чем здесь Гваданини? Что он делает среди нот? Или… или…
Алька вдруг глупо и тоненько хихикнула. Андрей, копающийся в последней стопке, поднял голову и вопросительно взглянул на нее:
— Ты что?
— Ничего. — Алька хихикнула еще раз.
— Сказилась! — заключил Тарас.
— Тихо! — Алька вскочила на ноги, веером раскинула на столе бланки. — Это же так просто! Так невероятно просто!
— Да что — просто? — Андрей отложил бумаги и в недоумении разглядывал паспорта.
— Кретов — никакой не гений! И ничего ценного в его партитурах нет! Ни-че-го!
— А зачем их украли?
— За этим. — Алька потрясла голубым веером перед носом Андрея.
— Не понял.
— Сейчас поймешь. Видишь вот это? — Она ткнула пальцем в заполненный бланк. — Это документ, свидетельствующий о том, что некто вывез за границу скрипку работы итальянского мастера Гваданини. Особо ценную скрипку, все передвижения которой контролируются государством и продажа которой за пределы России карается по статье. — Алька перевела дух и мельком взглянула на Тараса. Тот стоял с таким видом, будто при нем начали говорить по-тарабарски.
— У того человека, чья фамилия записана в формуляре, — продолжила Алька, — никогда не было скрипки Гваданини. Я его хорошо знаю, он работал раньше у нас в оркестре. Что это может значить? Только одно — он для кого-то вывозил эту скрипку. Понимаешь зачем?
— Продать? — неуверенно спросил Андрей.
— Конечно!
— Но ведь он привез ее обратно, вот же штамп. — Андрей постучал пальцем по печати в графе «ввоз».
— Нет, Андрюша, это было бы верхом идиотизма. Кто бы ему дал кататься туда сюда с чужой антикварной скрипкой? Так не бывает у струнников. Он, конечно, продал ее там и обратно ввез мастерски сделанную копию. А играть потом продолжал на своей, работы нашего мастера, Дениса Ярового. Сечешь?
— Кажется.
— Вопрос в том, что один он проделать такое не мог. Скрипку ему кто-то дал, за границей ждал мастер, с уже готовой подделкой. И Кретов знал об этом. Даже не просто знал, а…
— Он руководил этим? Ты это хочешь сказать?
— Факты говорят сами за себя. — Алька постучала ладонью по стопке паспортов. — По всему видать, дело было поставлено на поток, иначе зачем Кретову хранить у себя столько бланков? Остается гадать, что они не поделили?
— Может, он отказался работать на тех, кто поставлял инструменты для продажи?
— Вполне вероятно. Одно могу сказать точно — те, кто убил Кретова, вовсе не хотели, чтобы после его смерти бывшая жена и сестра отыскали в партитурах, которые выеденного яйца не стоят, документы, указывающие на то, чем он занимался на самом деле.
— Поэтому они обчистили квартиру жены?
— Именно. Им откуда-то было известно, что паспорта хранятся среди партитур. Но, видимо, сколько их точно, хозяева Крета не знали. Унесли все, что было у Вертуховой, а про то, что Крет увез свои черновики на дачу, они и не догадывались. А уж про то, что Тарасик поленится поставить ящик куда его просили, тем более!
Изумленный Тарас перевел взгляд с Альки на Андрея и обратно.
— Ну ты и чешешь! — проговорил он восхищенно. — Ничего не понять! Освободят теперь вашего приятеля?
— Вот этого я не знаю, — сказала Алька упавшим голосом. — По идее, должны бы если не освободить, то хотя бы начать рассматривать это убийство под другим углом. Доказательства кое-какие есть. — Она с нежностью погладила бланки, лежащие перед ней.
— Пожалуй, я понимаю, почему они уронили на твою голову софит, — покачал головой Андрей. — Надо срочно делать отсюда ноги, пока они не спохватились и не кинулись разыскивать и тебя, и оставшиеся партитуры. Ведь им в голову могло прийти, что они оплошали и уничтожили не все.
— Надо к Чегодаеву, — убежденно проговорила Алька. — Он, по-видимому, догадывался о том, что происходит, подозревал Саврасенкова, несколько раз написал его фамилию в своей записной книжке. Еще там была фамилия Омелевский. Значит, он тоже вывозил скрипки. А я-то себе голову сломала, что значат странные Васькины записи на страничке рядом с телефоном Кретова. Мы с Чегодаевым пойдем к следователю и все расскажем… Мы успеваем на электричку?
— Вполне. — Андрей вынул из кармана бумажник, достал сто рублей, потом подумал и прибавил к ним еще сто. — Держи. — Он протянул деньги Тарасу. — Век тебя не забудем, спасибо тебе огромное.
На лице Тараса возникло знакомое нагло-злое выражение, он с силой пнул пустой ящик ногой, загоняя его под топчан.
— Ты чего? — удивился Андрей. — Мало?
— Думаешь, купил меня? — сквозь зубы процедил Тарас. — Я их в чужой дом… собственной шкурой рисковал… а они мне бумажки! Да пошли вы!
Алька с изумлением заметила, что рассвирепевший Тарас неожиданно заговорил на чистом русском языке, перестав примешивать к нему малороссийские слова.
— Да не обижайся ты, — попросила она. — Это я виновата. Я решила, что вам мало тут платят, ну и…
— Позаботилась! — презрительно бросил Тарас.
— Разве это плохо? Ты же о нас заботился?
Тарас, ничего не ответив, развернулся и вышел из вагончика. Алька пожала плечами.
— Пошли, — поторопил ее Андрей. — Машину поймаем до станции. — Он положил сторублевки на стол, прижав их грязной миской.
— Забери, зачем его обижать!
— Ага, обижать! Пусть лежат, — засмеялся Андрей. — Сейчас увидишь.
Алька сгребла со стола бланки, засунула их в сумочку и торопливо вышла во двор. Тарас уже стучал топором по невысокой стене сруба.
— Пока, — прокричала Алька и помахала ему рукой, но он только кивнул, не оборачиваясь.
Алька с Андреем отошли на приличное расстояние, и тут Андрей ткнул ее в бок.
— Теперь смотри, — весело сказал он вполголоса.
Алька обернулась, невидимая строителям из-за деревьев. Тарас и Петро, оставив топоры, шустро двигались к бытовке. Через минуту в дверях показался довольный Петро с зажатыми в кулаке деньгами и чрезвычайно довольным лицом и стал поспешно застегивать ватник.