Стефани Данлер - Сладкая горечь

В своей квартире она была арт-директором и режиссером разом. Когда я пришла, Джейк меня уже ждал, горели свечи, на проигрывателе – пластинка блюзов Бесси Смит, и в воздухе витали – неожиданно – запахи вытопившегося куриного жира и картофеля. От работающей духовки в квартире было жарко, и Симона распахнула окна на улицу, и оттуда доносились слабые звуки, которые то накатывали волной, то стихали, показывая, что мы одновременно сопричастны внешнему миру и оторваны от него. Едва я переступила порог, она налила мне рюмку хереса «Фино» и усадила за стол, а сама продолжала суетиться в кухоньке.

В центре стола мисочки с оливками и миндалем стояли на тарелках с диковинным орнаментом («Танжер», – пояснила она, когда я спросила, откуда они), но сам стол так и остался завален разнообразным хламом. Книги, половинки грейпфрута, шкурки от авокадо, ручки, квитанции, калейдоскоп приставших к столу восковых пятен… И к тому же Джейк… Джейк слонялся по квартире, как хулиган в музее, перекладывал с места на место бумажки и книги. Когда я вошла, он вместо «здравствуй» вздернул бровь, показывая, что заметил и оценил десять минут, потраченные на макияж. Он комфортно чувствовал себя у Симоны – таким я не видела его даже в его собственной квартире.

– У сюжета языческие корни… но меня всегда интересовало, как мифы, которыми обросла премьера, вторят сюжету самого балета, а именно погружению в животное, в примитивное. Лихорадочное состояние героини вызывает сходную лихорадку в зрителях. Подумать только, беспорядки на балете!

– И с кем ты ходишь?

– М-м? – рассеянно протянула она.

Передник она повязала чуть выше талии, совсем как на работе, но волосы распустила. Она казалась элегантной даже в белой футболке, заправленной в застиранные мешковатые джинсы, – и я подумала, какая она храбрая, раз готовит в белой футболке. Из макияжа – только губная помада, мне хотелось думать, что она наложила ее специально к моему приходу.

– С кем ты ходишь на балет?

– С другом, – ответила она.

– С Говардом, – ответил одновременно с ней Джейк.

– Я бы предпочла не говорить о сослуживцах, – сказала она Джейку.

– Он не сослуживец, а босс, Симона.

– Хорошо, Джейк. А ты не мог бы перевернуть пластинку или ждешь, что мы будем тебя обслуживать? Твои фантазии, да?

– Вы с Говардом ходили на балет? – Я достала ножи с оловянными ручками. – Какие красивые!

– Ну, я с начала тысячелетия не могла уговорить Джейка пойти на балет, а Говард был так мил…

– Это было свидание?

– Какой глупый вопрос. Конечно, нет.

– Они добрые друзья, – сказал Джейк, переворачивая песочные часы.

– Мы все добрые друзья, разве нет, Джейк? – быстро отрезала она. – Нет, Тесс, мне нужно, чтобы ты заправила салат, Джейк закончит накрывать на стол.

Он взял с полки серебряную шкатулку и ее открыл, достал оттуда белую таблетку.

– Дозировка семьсот пятьдесят?

– Да, дрогой, – откликнулась она, не глядя.

Закинув таблетку в рот, он отхлебнул солидный глоток вина. Они с Симоной перешли на «Шенен Блан» с Луары. При мне он никогда не принимал таблетки или кокаин, но сейчас это показалось таким естественным, таким очаровательным, что мне тоже захотелось одну, пусть я и не знала, что это.

– Это вкусняшка?

– Это от болей в спине, – отозвался он.

Он снял с полки небольшой бюст и поставил его – лицо пусто греческое и аристократичное – на кухонный стол рядом со мной.

– Симона считает, что умрет за чтением Аристотеля. Ей это однажды приснилось.

– Один из наиболее удачных подарков Джейка. Можешь попробовать «вкусняшку»… – Симона переворачивала в духовке картофелины.

– Извращенная конфетница Симоны.

– Будь сладеньким, – предостерегла она.

– Лучше не надо. – Я как пай-девочка отпила хереса. – Не смогу после таблетки пить.

Двумя вилками я переворачивала листья в салатной миске, а они все норовили выпасть на стол.

– Не робей, – подстегнула Симона. – Перемешай руками.

И следуя собственному совету, гладкими движениями стала втирать в салатные листья заправку.

– Эскариоль? – спросила я.

– Твои любимые.

Вытащив из миски листик, я сунула его себе в рот.

– Верно, но я все люблю.

– Иными словами, ничего не любишь. – Джейк вывернул приборы грудой на середину стола.

– Анчоусы? – спросила я, смакуя заправку.

– Возможно, вкусовые рецепторы у тебя не развились, маленькая, – сказала Симона. – Возможно, они просто проснулись.

Мы перенесли тарелки на стол, Симона отодвинула в сторону четвертый стул и свалила на него шарфы, книги, рекламные проспекты и старый номер «Нью-Йоркера». Джейк поставил новую пластинку, прислонив конверт к проигрывателю: в комнату влетел саксофон Чарли Паркера. Звучал он именно так, как полагается звучать Нью-Йорку – знакомый и не привязанный к какой-либо эпохе.

– Тесс.

Симона щелчком пальцев указала на бутылку на кухонном столе. Я уже давно к ней приглядывалась: «Пюфенэ Арбуа», эксцентричное вино в нашей винной карте и любимая ее рекомендация для интеллектуалов среди гостей. Она говорила, что это вино впечатывается в память.

– Юра! – воскликнула я. – Я умирала от желания его попробовать.

– Это же от Папы Римского из Арбуа![43] Это же Троссо[44].

– Где ты ее нашла, Мони? – скептически спросил Джейк, выхватывая у меня бутылку.

«Мони»?

– У меня есть знакомый в «Розентале»[45].

– Кругом долбаные друзья! – откликнулся он, а мне сказал: – Оно восхитительное.

– Ты там бывала, Симона? В Юре?

– Конечно. Девственное, пасторальное местечко.

– Я хочу туда поехать, – сказала я, изучая выстроившиеся на стойке бутылки. Коллекция была скромная, но я предположила, что в холодильнике у нее есть еще.

– Куда это ты, мать твою, собралась? – сказал мне в шею Джейк, положив подбородок мне на плечо. Мне хотелось замереть и никогда больше не шевелиться.

– Не знаю. В Юру? Я столько времени провела за изучением карт, хочется увидеть вживую.

– Тебе уже надоел Нью-Йорк? Пора в Европу?

– Я быстро учусь. – Я чуть сдвинулась, чтобы прислониться к нему, но у меня за спиной его уже не было.

– Тебе обязательно следует поехать, – сказала Симона.

– Я не смогла бы поехать одна.

Я пристально посмотрела на них. Стоя на коленях, Джейк заглядывал в духовку, нажимал кнопки, а она нависла над ним.

– Там снова лампочка перегорела, Мони.

– Ну что тут сказать, милый? Я не одарена твоими навыками электрика-дилетанта.

– Завтра починю, – пообещал он.

– Где твой винный нож? – спросила я, взмахнув бутылкой.

– Ну уж нет, ты сегодня работать не будешь. Джейк ее нам откроет.

Я села, а Джейк, перекинув через локоть кухонное полотенце, подошел ко мне.

– Мадемуазель, «Пюфенэ Арбуа», две тысячи третьего года.

Он открыл его резким, почти грубым движением, – мне бы такое ни за что не сошло с рук, так бармены одним махом открывают дешевые бутылки. Они с Ником умели открывать бутылку за доли секунды. Он налил на пробу, и я чуть качнула вино. Оно было цвета дымных рубинов, льнуло к стенкам бокала. Полнотелое, с винным камнем.

– Такое красивое, когда нефильтрованное… Оно само совершенство.

Силуэты разных предметов в уютной квартире, бокал вина, моя кожа, стены, удовлетворение, совершенно для меня неведомое. У меня возникло такое ощущение, словно я вошла в дом, который только меня и ждал, и голос у меня в голове прошептал: «Вот как выглядит семья».

– Тост. – Симона подняла бокал. – Значение имеют только глубина жизни и ее высокие мгновения. Будем же измерять время мерой духовной!

– Эмерсон, – шепотом подсказал мне Джейк, но он подыграл ей, присоединившись к тосту.

– За нашу маленькую Тесс. Спасибо, что ты с нами.

Я рассмеялась, что она ввернула фразу, какой мы в ресторане прощались с гостями, а еще спросила себя, кто эти бесконечно праздничные «мы» и кто эти гости, которым мы разрешили ненадолго к нам присоединиться, прежде чем отправить назад в исполненный горечи и тусклый внешний мир.

– Спасибо, что приняли меня.

Тарелки мы передавали друг другу молча. В глубине души я ожидала, что они будут меня развлекать, но ведь на сей раз меня не выпроводили из ее дома на улицу. Я становлюсь необходимой.

– У меня сегодня было странное чувство, – осторожно начала я, недоумевая, и как же люди завязывают разговор. Неужели мне всегда будет казаться, что я лезу со своими глупостями?