– Как хорошо… нет, как прекрасно снова оказаться дома! – тихо произнесла она скорее для себя, чем для отца, и повернулась, ожидая встретить его теплый, понимающий взгляд.
Однако на лице Уинтропа Маллоя снова было то самое выражение, которое так встревожило ее по дороге домой. Нахмуренные брови, отсутствующий взгляд – все говорило о том, что хотя сам он рядом, но мысли его где-то далеко. Что-то, без сомнения, глубоко расстраивало его.
– Что случилось? Папа, скажи!
Тот вздрогнул, выведенный из глубокого и не слишком приятного раздумья. Смущение заставило его покраснеть, что случалось нечасто.
– Извини, дорогая. Тебе совершенно не о чем беспокоиться.
– Значит ли это, что тебе есть о чем? Если так, это касается и меня.
– Конечно, я обеспокоен. – Отец приблизился и легонько щелкнул ее по носу, как в детстве, когда хотел показать, что все в полном порядке. – Да и как иначе? Как только в округе прослышат, что ты вернулась такой красавицей, сюда валом повалят ухажеры. И что тогда? Отпугивать их холостыми выстрелами?
– Папа! Ты пытаешься сменить тему!
– Сейчас не время для разговора. – Уин передернул плечами. – С дороги в первую очередь нужно как следует отдохнуть. Увидимся внизу.
И Эмма осталась одна в своей детской, окруженная знакомыми вещами, запахами и воспоминаниями.
«Папа, должно быть, обдумывает какие-нибудь дела, связанные с ранчо, – успокаивала она себя, пристраивая шелковую сумочку на столе среди безделушек. – Ничего, за ужином я его разговорю».
Уже с более легким сердцем она подошла к окну и отдернула занавеску в надежде, что закат еще не вполне догорел. Но загадочный полумрак уже окутал окрестности. Чистый вечерний воздух Монтаны коснулся лица, словно нежнейшая и прохладная шелковая ткань, колеблемая легким ветерком. Спешить было некуда. Великолепные скалы и каньоны, долины, поросшие густой, сочной травой, звенящие водопады – все это уже никуда не ускользнет от нее и утром будет ждать за порогом, как годы назад.
Постройки ранчо лишь смутно угадывались в сумерках, и тем более едва различимы были горы в отдалении. Уиспер-Вэлли, подумала Эмма, самое прекрасное место на земле.
– Я никогда, никогда больше отсюда не уеду, – произнесла она едва слышно, словно давая клятву всему, что находилось за окном. И сразу вслед за этим ей вспомнилось письмо, всю дорогу пролежавшее в сумочке между носовым платком и кошельком.
Это было не просто письмо, а предложение руки и сердца, изложенное безупречным стилем и начертанное каллиграфическим почерком Дерека Карлтона. Глубокое чувство, казалось, так и сквозило в каждой строчке. Эмма выучила письмо наизусть, но до сих пор на него не ответила. «Отвечу не раньше, чем пойму, что и сама люблю его», – подумала она немного огорченно.
Любовь. Что же это такое? И как узнать, любишь или нет? Лучше Дерека не найти, когда нужен кавалер для бала, или званого вечера, или для выезда в оперу. С ним весело и легко, он хорошо целуется… но почему тогда она не испытывает той безумной страсти, о которой столько говорится в романах?
Допустим, романы далеки от реальной жизни. Допустим, любовь и есть то, что она чувствует к Дереку. Тогда дело за малым – уговорить его перебраться в Монтану или – еще лучше – на ранчо «Эхо».
Вот это и было непреодолимым препятствием. Упрямый и честолюбивый, единственный сын железнодорожного магната, Дерек заранее распланировал свою жизнь, и Монтана в эти планы отнюдь не вписывалась. Если бы любовь была таким ослепляющим безумием, как представлялось Эмме, она, вероятно, приняла бы условия Дерека. Но для нее все блага, которые сулил брак с ним, проигрывали в сравнении с жизнью в Монтане.
Сама того не замечая, девушка постепенно переводила взгляд все левее, все дальше к югу – туда, где, занимая изрядную часть прекрасной долины, находилось ранчо Гарретсонов. Она осознала, что происходит, лишь упершись взглядом в раму окна. Синие глаза раздраженно сузились. Еще чего не хватало – в первый же день думать об этих людях! Вся семейка не стоит и ломаного гроша!
Эмма торопливо задернула занавеску и отошла от окна, словно сами мысли о Гарретсонах заражали чистый воздух. Это была единственная часть ее прошлого, о которой она нисколько не скучала! Что же касается Такера… будем надеяться, что он давно уже покинул отчий дом и она его никогда не увидит. Это была бы большая удача.
Удача!.. Сбросив туфельки, Эмма забралась с ногами на кровать и задумалась.
Именно с удачи началась ссора между Гарретсонами и Маллоями. Шестнадцать лет назад к Уинтропу Маллою пришла удача – к Уинтропу, а вовсе не к Джеду Гарретсону.
Словно нарочно, чтобы оправдать прозвище Уин (Победитель), шестнадцать лет назад отец Эммы обставил соседа в покер. И не просто обставил, а отыграл у не в меру азартного Джеда половину всех его земель, тем самым превратившись за один вечер из ранчеро средней руки в крупнейшего скотопромышленника в округе. И заодно нажив себе врага на всю оставшуюся жизнь. Вернее, трех врагов сразу, а именно самого Джеда и двух его сыновей – Бо и Такера. Поморщившись, девушка вздохнула, распустила волосы и откинулась на подушку.
Гримаска скоро уступила место задумчивому, несколько неопределенному выражению. Против воли в памяти Эммы возник образ Такера Гарретсона. Он был не просто ее ровесник – он был ее заклятый враг. Вражда вошла в их жизнь еще в школьные годы, завладела всеми помыслами, ожесточила друг против друга. И так было всегда… кроме одного-единственного дня, о котором девушка предпочла бы не вспоминать, но не в силах была забыть. Какой ужасный, унизительный день!
Это случилось незадолго до ее отъезда в Филадельфию. Ей было тогда почти четырнадцать – тот малоприятный возраст, когда девочка-подросток еще не вполне превратилась в девушку, когда она кажется особенно неуклюжей и угловатой. Такеру Гарретсону исполнилось восемнадцать.
Уже тогда он выглядел как настоящий мужчина – широкоплечий и сильный, – уже тогда он был привлекателен и обещал стать еще красивее. Такое вроде бы обычное сочетание белокурых волос и синих глаз в нем казалось особенным. Солнечный свет пронизывал его густые волосы насквозь, отчего они казались золотистыми… а глаза были так загадочно глубоки…
В тот душный майский день – настолько душный, что цветы поникли в траве и аромат их повис в неподвижном воздухе; настолько душный, что четырнадцатилетняя Эмма закрутила волосы повыше, в надежде, что хоть легкий ветерок коснется влажной от испарины шеи, – она стремительно шла по тропинке, вьющейся вдоль деревьев. Ей не следовало так торопиться: оступившись на некстати подвернувшемся камне, она тяжело упала ничком. Лодыжку пронзила такая боль, что на несколько секунд все вокруг померкло.
Полежав и оправившись от падения, девочка попыталась встать, но боль вернулась с той же яростной силой. Встать не получилось. Не меньше полумили отделяло ее от дома и столько же от школы, откуда она возвращалась. Тетради и книги разлетелись во все стороны, а лучший рисунок Эммы – котенок в амбаре – порвался и испачкался.
Что же дальше? Деревья росли в стороне от тропинки, нисколько не мешая солнцу палить непокрытую голову. В лодыжке пульсировала боль. Но Эмма никогда не плакала от боли. Она ползком собрала книги и тетради, а потом заставила себя встать, с трудом удержавшись от крика. До боли стиснув зубы, она сделала первый из множества шагов, которые надо пройти до дома. Еще шаг, еще… Каждый был мукой, но что оставалось делать? Не ползти же!..
К моменту, когда она спустилась с пригорка, слезы уже застилали глаза, а между тем предстоял новый подъем. Каким-то чудом Эмме удалось перенести вес на больную лодыжку и все же устоять на ногах, но уже в следующую секунду боль словно утроилась. Окружающее затуманилось, и девочка рухнула на землю с криком отчаяния.
И надо же было Такеру появиться как раз в это время! Несмотря на слезы, Эмма все же разглядела его злорадную усмешку и разозлилась достаточно, чтобы почувствовать себя самую малость лучше. Торопливо смахнув слезы тыльной стороной ладони, она яростно уставилась на возвышавшегося над ней недруга.
– Что тебе нужно? – От злости ее голос дрожал не меньше, чем от боли.
– Вопрос не в этом, а в том, что нужно тебе. Добраться до дома, быть может?
– Нет, до Африки, дурак ты набитый! Убирайся отсюда! Поразительно, но ей еще раз удалось встать и даже не уронить при этом книги. Должно быть, праведный гнев придавал ей сил, но и его было маловато, чтобы возобновить путь. Боль стала невыносимой. Эмма пошатнулась, Такер сделал шаг вперед. Она была уверена, что он подставит ей подножку, но вместо этого Такер подхватил ее на руки. Он сделал это с такой легкостью, словно вместе со всеми своими книжками она весила не больше, чем маргаритка, которую он, не замечая, раздавил сапогом.