Татьяна Успенская-Ошанина - Следующая остановка — жизнь

В первый раз мы встретились с Юлей много лет назад.

Высокая, тоненькая, молодая, красивая. А в глазах — беда.

Недолгой была встреча. Лишь несколько слов сказала Юля о себе.

Мне не хотелось расставаться с ней, и я придумала её историю. Как бы проводила с ней день за днём. Выдумала всё от начала до конца.

По существу вроде и не выдумывала — рукой моей кто-то сверху водил. Помню ощущение: не хочу этой сцены, а она сама складывается, не хочу этого героя, а он сам, помимо моей воли, начинает действовать.

Поудивлявшись странному явлению, происходившему со мной, не найдя ему никакого объяснения, я отложила написанное — пусть полежит.

Через несколько лет случилось чудо — Юля пришла ко мне домой. Узнав, что я в Америке, оставила номер своего телефона, попросила позвонить. Я позвонила.

Странным был наш разговор — словно мы вчера расстались.

По электронной почте я послала ей придуманную мной историю её жизни.

Юля долго не отвечала, а потом пришло от неё несколько удивлённых слов: «Как вы узнали, что я чувствую и что было?»

Скоро я вернулась в Москву, мы встретились. И оказалось: всё было именно так в Юлиной жизни, как написалось у меня. Даже женщина, проклявшая героя, — реальна. Мороз по коже…

Странные отношения сложились у меня с этой девочкой — будто мы чем-то по жизни сильно связаны.

Ей — семнадцать лет. Все эти годы Юля прожила в селе.

В семье она и мама — работницы, отец и брат Бажен — хозяева: руководят ею, мамой и теми, кого нанимают делать тяжёлую работу…

Работать Юля умеет и любит.

Может быть, потому, что её работа — тёплая. Кормишь ягнят, лошадей — греешься: животные тычутся в колени, в руки, трутся о тебя, лошади мягкими губами целуют. И смотрят на тебя преданно влажными глазами. Вяжешь свитер или рейтузы, шерсть овец греет руки. В огороде копаешься — солнцем пропитываешься. Ковёр ткали с мамой для гостиной. Цвета подобрали тёплые: оранжевый, жёлтый, светло-зелёный.

А может быть, потому любила Юля работать, что ничего интереснее в жизни не знала. До восьмого класса на всех уроках скучала. И всегда хотела спать. Допоздна вместе с мамой набивала гусиным пухом подушки, одеяла, выделывала шкурки ягнят на каракулевые шапки, да и шапки они с мамой шили сами. Всё это на продажу.

Отец прикуривал сигарету от сигареты и торопил:

— Заканчивай, Юлька, по-быстрому, послезавтра отправляем.

Помогала Юле работать печка. Нравилось распахнуть её дверцу и сидеть перед ней, слушать треск дров да краем глаза ловить разноцветье огня, вспышки искр…

— Закрой печку, доча, — кричал ей отец, а то вспыхнешь вместе с рейтузами и свитерами!

Но Юля печку не закрывала, лишь чуть отодвигалась. Когда же дрова прогорали, прижималась с другой стороны к тёплой её стене. Печка подпитывала терпением и силой.

Пока зимними вечерами они с мамой работали, Бажен с отцом смотрели телевизор. Сквозь его крики и грохот Юля умудрялась улавливать гул и гуд печки и в них, и в потрескивании дров слышала голос давно умершей бабушки, нараспев говорившей сказку, ещё какие-то весёлые и грустные голоса: кто-то жаловался на свою судьбу, кто-то что-то обещал.

В душе Юли всегда было спокойно и чисто, словно утренняя вода не только тело, но и душу омывала. Ощущала Юля себя частью окружавшего её мира. Ей казалось, она понимает язык ягнят, слышит просьбы земли… Только между нею и отцом с некоторых пор вскинулся невидимый забор, и это вызывало недоумение и боль.

До перестройки отец часто носил её на руках, даже и тогда, когда она уже в школу пошла. Носил и пел, словно скрёб железо ржавой пилой: «Собачка лает, кошка мяучит, Юлька растёт…» Все его припевки были такого рода. Ни кошки, ни собаки, о которых он пел ей, у них не водилось.

— Юльку не стричь! — приказал отец матери. И, когда волосы выросли, часто держал их, тяжёлые, в руках, а иногда и сам сплетал в косы. В его пальцах косы получались тугими, как плети.

Такие же крепкие он плёл верёвки.

Ревновал он её и к школе, и к подружке Неле, с которой Юля сидела за одной партой с первого дня школы. Неля — добродушная толстушка с кренделями из кос по бокам круглого лица.

— Отслушала уроки — сразу домой, нечего тебе с Нелей без толку болтаться! — часто повторял отец.

Юля легко подчинялась — ей нравилось подчиняться ему, смотреть на него, слушать его густой, словно ветром продуваемый голос. Даже дым глотать нравилось.

Она любила сидеть у него на коленях, виснуть на его шее и болтать ногами. Любила тереться щекой о его всегда выбритую щёку, играть с его волосами, замирать в его объятиях.

Когда была дома одна, любила разглядывать его картины.

Потухший вулкан с широким зевом. Что таит он?

Перегруженные лепестками и пухом яркие цветы.

Сказочный герой побеждает злого гиганта. Другой герой совершает чудо — превращает птицу в красивую девушку.

Уходит вдаль дорога посреди зазеленевшего поля. Куда уходит?

Рыжая гора. А что за ней — в люльке золотистого неба?

Дерево посреди каменистого серого пространства. Несколько оранжевых листков. Солнце из-за горизонта освещает прежде всего их, и они словно колышутся. Что такое свет, как рождается ветер?

Картины отца не нарушали, помогали сохранять внутреннюю радость. Что бы ни делала, Юля видела яркие краски восхода отцовской картины, лицо сказочного героя, совершившего чудо. Есть тайны и чудеса. И всегда побеждает добрый и честный.

В голосах печки, ветра, в шорохе ветвей и травы слышала Юля то ли стихи, то ли речитативы, то ли песни. Грустные и тихие мелодии включали её в процесс чужой, не известной ей жизни, заставляли томиться.

Спросить отца, что это… отец всё знает.

Что-то удерживало.

До перестройки отец был председателем колхоза, целыми днями разъезжал на «Волге» — во все проблемы сложного хозяйства вникал. Не успевал войти в дом, подхватывал её на руки, сажал к себе на колени и во время ужина включал всех в жизнь колхоза. Сложности с опылением садов, поломки поилок или кормушек на фермах… — он подробно рассказывал о возникших за день проблемах и что сделал он: как исправил поломки, кого с кем помирил, кому помог.

Началась перестройка, и отец вскоре ушёл из председателей. Взял в аренду большой кусок земли, закупил овец, коров и лошадей. Слово «моё» стало для него главным. На глазах он стал меняться. Говорил теперь только о том, что надо сделать в первую очередь, что во вторую.

На руки её больше не брал и, когда давал ей задания, требовал, чтобы она их тщательно выполняла. С перестройкой кончились и объятия, и ласки — теперь каждую минуту Юля должна была работать.

Он очень обрадовался, услышав, что в УПК-1 ввели в программу специальность бухгалтера.

— Пойдёшь учиться на бухгалтера, — приказал.

— Я хочу быть медсестрой, — заикнулась было Юля.

— Ты что, доча, Бог даёт семье возможность научиться экономить каждую копейку, счёт денежкам вести. Я собрался расширить хозяйство. Сейчас только Гришаня и Пален на меня работают. Найму ещё человек шесть: трое разъедутся по городам — продавать то, что наработаем, самого ленивого поставлю гнать самогон, двух — готовить вина. Гришаню, как своего единственного друга, сделаю надсмотрщиком над всеми! Он обеспечит качество продукции. А ты соберёшь копейку к копейке! — Отец плеснул ей в лицо дымом и глубоко затянулся.

Бажену он добился освобождения от армии, приказал окончить курсы механизаторов. Купил трактор и сеялку. И в восемнадцать лет брат со своей техникой стал одним из самых главных людей в селе. Появились деньги — не всё отец забирал себе.

Бажен подражал отцу. Пропускал «с устатку» стаканчик. Сидел перед телевизором развалившись. Ходил чуть вразвалочку… Начал курить. Но курил немного лишь для того, чтобы покрасоваться: пускал вверх кольца из дыма.

Всё, что делал Бажен, вызывало у отца восторг. Маму отец никогда не ругал и не торопил. А Юлю погонял, как лошадь во время сева, и постоянно ругал. Однажды даже ударил, но ударил не сильно, словно боялся испортить, как боялся бы испортить свою машину или поилку для скота. Было не больно, но она заплакала.