— Да, так и есть.
— Я того же мнения. Но и смелости ей не занимать. Устроила для тебя свободный вечер…
— Так это она устроила? — Шон выместил возмущение на подвернувшемся камне. — Я же знал, что не чокнулся. Проклятие!
— Окрутить тебя, вот что она задумала. — Кэррик взмахнул рукой, и маленькая звезда соскользнула с его пальцев и полетела над водой, оставляя серебристый след. — Приготовила ужин, накрыла стол, зажгла свечи, нарядилась. Никогда не встречал более хитрой женщины. К счастью, ты вовремя ее раскусил. Может, в конце концов, следовало обратить внимание на ее сестру. Она юна, зато более покладиста, что скажешь?
— Заткнитесь! — Шон вскочил, зашагал прочь и нахмурился, услышав за спиной смех Кэррика.
— Ты пропал, молодой Галлахер. — Кэррик запустил в небо еще одну звезду. — Ты еще не решаешься броситься в омут, но ты пропал. Смертные, почему вы предпочитаете страдать, а не радоваться и веселиться?
На этот раз, когда Кэррик взмахнул рукой, на его ладони появился кристалл, гладкий и прозрачный, как спокойная вода. Поглаживая его, Кэррик смотрел на возникший внутри кристалла образ. Красивое лицо, нежные глаза, зеленые, словно орошенная росой трава, и волосы, светлые, как свет зимнего солнца.
— Я скучаю по тебе, Гвен. — Прижав кристалл к сердцу, Кэррик подозвал своего коня и помчался по небу, как мчался сотни лет, ночь за ночью. В одиночестве.
Коттедж был пуст, когда Шон вернулся. А он и не ждал ничего другого, да и не хотел ничего, кроме одиночества. Бренна убрала еду, а вот это его удивило. При своей вспыльчивости она скорее бы швырнула в стену кастрюлю или сковородку, или что ей там подвернулось под руку.
Однако в кухне было опрятно, как в церкви, и витал в воздухе слабый запах свечного воска. Шон вынул из холодильника бутылку пива и прошел в гостиную. Он не стал разжигать потухший огонь в камине, решив просто посидеть наедине со своими невеселыми мыслями. Если уж ему обеспечили свободный вечер, можно провести его по собственному разумению.
Шон сел за пианино, коснулся пальцами клавиш и заиграл.
Мелодию, которую Шон подарил ей, и услышала Бренна, подходя к калитке, и вздохнула с облегчением оттого, что нашла его. Но тут же к ней вернулись тревога и боль, словно солью посыпали свежую рану.
Бренна надавила на калитку, не смогла открыть, подергала щеколду и отступила в панике.
Слезы застилали ей глаза.
— Шон, ты что, заперся от меня?
Музыка смолкла. В воцарившейся тишине Бренна пыталась справиться со слезами, она не хотела, чтобы Шон увидел ее зареванной. Когда дверь открылась, она крепко сжала кулаки и напряглась.
Шону показалось, что он слышал ее зовущий печальный шепот. Он знал, что она вернулась, а подсказали ему это чувства или магия, не имело значения. Бренна и правда стояла за калиткой. С мокрыми глазами и высоко вздернутым подбородком.
— Ты собираешься зайти?
— Я не могу… — Она всхлипнула. — Я не могу открыть калитку.
Озадаченный, Шон подошел, чтобы помочь, но Бренна покачала головой.
— Нет, не открывай, я останусь с этой стороны. Так даже лучше. Я искала тебя, а потом подумала, что рано или поздно ты же вернешься домой. Я должна была хорошенько подумать, и я… я, наверное, нечасто это делаю. Я…
«Он когда-нибудь заговорит? — в отчаянии подумала она. — Или так и будет стоять, глядя на нее глазами, в которых ничего невозможно прочесть?»
— Мне очень жаль, Шон. Прости меня за то, что я сделала, за то, что огорчила тебя. Поверь, я думала, что делаю это для тебя, что ты будешь рад. Но многое из того, что ты говорил, верно. Теперь я это понимаю. И я не знаю, что мне делать, — в панике проговорила она и отвернулась.
— Бренна, что все это значит?
Она собрала все свое мужество и ответила:
— Я прошу тебя не выбрасывать меня из твоей жизни за одну ошибку, даже за такую большую. Дай мне еще один шанс. И если ничего другого между нами быть не может, хотя бы останься моим другом.
— Я пообещал тебе сохранить нашу дружбу и не нарушу своего слова.
Она прижала ладонь к губам и не отнимала, пока не почувствовала в себе сил заговорить снова.
— Ты так много для меня значишь, я хочу сказать тебе начистоту. — Собравшись с духом, Бренна продолжила: — В чем-то ты был прав, но не во всем. Ты не понял самого главного.
— И ты объяснишь мне, чего именно?
Она сжалась от его ледяного, язвительного тона, но не ощутила в себе ни капли гнева для отпора.
— Ты умеешь бить в самое больное место, — тихо сказала она. — И от того, что ты делаешь это редко, получается еще больнее.
— Прости, мне жаль. — Сам того не желая, он в самом деле пожалел ее, поскольку никогда не видел ее такой несчастной. — Но я еще злюсь.
— Я упрямая. — Бренне нелегко далось это признание, но она не отступала: — Я даже упертая и бываю невнимательна даже к самым близким. Может, к близким невнимательна даже больше. Я думала: ладно, пусть он не делает ничего со своей музыкой, так я сделаю это для него. Теперь я понимаю, что была не права. Я не имела права навязывать тебе свое решение, не имела права обращаться с тем, что принадлежит тебе, как со своей собственностью. Ты высказался, и я не могла не высказаться.
— Справедливо.
— Но я не законченная эгоистка. Я хотела что-то подарить тебе, что-то важное, чтобы ты был счастлив. И я сделала это не из-за денег, я хотела для тебя славы.
— Мне не нужна слава.
— А я хотела, чтобы ты прославился.
— Бренна, зачем это тебе? Моя музыка тебе даже не нравится.
— Это не так. — От его несправедливых слов гнев ее подал голос. — Мало того, что я упрямая, так я еще глухая и бесчувственная? Я люблю твою музыку, она прекрасна. Я просто считала, что ты сам не ценишь ее. Боже милостивый, я годами подтрунивала над тобой, а ты так и не потрудился доказать мне, что я не права. Ты растрачивал дар, чудесный дар, и я безумно злилась на тебя.
Она смахнула слезы с лица.
— И я ничего не могла с собой поделать, но не потому, что недооценивала тебя, тупица, а потому что очень высоко тебя ценила. И вдруг ты написал песню, которая пронзила мне сердце, тронула душу, как ни одна прежде. Еще до того, как ты ее закончил, много недель назад, когда я нашла ее среди других на пианино, отброшенную, будто ты не узнал драгоценный алмаз, который лежал перед твоими глазами, я ее полюбила. Я должна была что-то с ней сделать, и мне плевать, если я была не права. Я так гордилась тобой, что не видела дальше своего носа. Иди к черту, Шон Галлахер.
Она с такой силой толкнула его в грудь, что он пошатнулся.
— Ничего себе извиненьице!
— Да пошел ты! Я забираю все свои извинения, какие имела глупость принести.
«Моя женщина», — подумал Шон. Он насмешливо смотрел на Бренну.
— Слишком поздно, я их уже получил и сохраню. И кое-что должен тебе ответить. Мне всегда было важно, что ты думаешь обо мне и моей музыке. Гораздо важнее мнения всех остальных на свете. Что ты скажешь на это?
— Ты просто пытаешься меня обхитрить, потому что я снова разозлилась.
— Я всегда мог обхитрить тебя, дорогая, злилась ты или нет. — Шон толкнул калитку, и та открылась плавно и бесшумно. — Заходи.
Бренна шмыгнула носом, пожалев, что у нее нет носового платка.
— Не хочу.
— Все равно тебе придется войти. — Шон дернул ее за руку и втащил в садик. — И выслушать меня.
— Мне неинтересно. — Бренна в сердцах пнула калитку.
— Ты выслушаешь меня, хочешь этого или нет. — Шон перехватил ее руки. Она даже не успела сжать кулаки, не говоря уж о том, чтобы замахнуться. — Мне не нравится то, что ты натворила и как ты это натворила. Но твои мотивы значительно ослабляют вину.
— И на том спасибо!
— Хватит упрямиться. — Шон приподнял ее от земли на пару дюймов, ногой легко захлопнул калитку. — И закрой рот. Если понадобится, я применю силу, а тебе это нравится, и не возражай.
— Ты…
Задохнувшись от возмущения, Бренна умолкла, и Шон понимающе кивнул.
— Ага, потеряла дар речи? Для разнообразия недурно. Я не нуждаюсь в том, чтобы кто-то направлял мою жизнь, но не возражаю, если кто-то поучаствует в выборе направления. Я не потерплю, чтобы меня подталкивали, обводили вокруг пальца или манипулировали мной, и если ты попытаешься, то сильно пожалеешь.