К тому времени матери стало немного лучше. Она уже могла шевелить правой рукой, хотя и с трудом, и пальцы у нее достаточно окрепли, чтобы держать карандаш и написать несколько слов. Еще никогда Сюзанна не испытывала прилива такой гордости, когда приходила к матери в палату и объявляла, что заготовила еще двадцать банок слив и десять банок черной смородины и яблок.
«Моя славная девочка», — написала однажды мать, и Сюзанна воспарила в небеса, позабыв о своем одиночестве.
Но она сама определила свою судьбу. Если бы у нее все валилось из рук, если бы сливы превращались в кашу, если бы она обожглась, если бы банки начали взрываться, может быть, отец воспринял бы ситуацию иначе. Но достижения дочери показали ему, на что она способна.
Когда отец спросил Сюзанну, сможет ли она ухаживать за матерью, если он перевезет ее домой из больницы, она даже представить себе не могла, чем это для нее обернется. Она любила свою мать, и больше всего на свете ей хотелось, чтобы она вернулась домой. И уж точно она не желала, чтобы в их дом вошла незнакомка.
Кроме того, предложение отца выглядело достаточно привлекательно. Он сказал, что будет платить ей пособие и каждый день на час к ним будет заходить сиделка, чтобы помочь искупать мать и выполнить физиотерапевтические процедуры. Он также пообещал, что по субботам у Сюзанны будет выходной, и на эти дни она сможет уезжать из дома.
— Не вини их, — произнесла Сюзанна вслух. — Тебя никто не заставлял силой.
И все-таки она не могла отделаться от чувства, что они должны были более трезво взглянуть на ее будущее. Ведь они наверняка знали, что она позволила увлечь себя на эту стезю только потому, что боялась окружающего мира.
Через пару лет Мартин со свойственным ему сарказмом заметил, что она собиралась стать еще одной Флоренс Найтингейл и что, дескать, так ей и надо. Он также сказал, что денег у отца более чем достаточно, чтобы оплатить услуги квалифицированного медицинского персонала, и что у матери не случилось бы инсульта, если бы он вообще не привозил бабушку домой.
Что касается первых двух вещей, то Мартин, без сомнения, был прав. Сюзанна теперь понимала это, хотя и не рассчитывала, что брат встанет на ее сторону, ведь он всегда презирал ее. Но как она могла знать в шестнадцать-то лет, что означает ухаживать за инвалидом? Или что мать ее никогда не поправится окончательно? Ведь отец всегда говорил, что она непременно выздоровеет.
Глава четвертая
На следующий вечер Бет только-только вернулась с работы в шесть часов, когда зазвонил телефон.
Сегодня после обеда Сюзанна Феллоуз ненадолго предстала перед судом магистрата Бристоля, и полиция подала ходатайство о продлении содержания ее под стражей для проведения дальнейшего расследования. Бет надеялась, что ночь в тюремной камере заставит Сюзанну разговориться, но этого не произошло — та выглядела еще более отчужденной. Она упорно отказывалась отвечать на любые вопросы и даже не смотрела в сторону Бет.
— Алло, — устало промолвила Бет, но слегка оживилась, услышав голос Роя. Повинуясь минутному порыву, она дала ему номер своего домашнего телефона на тот случай, если он получит какую-нибудь дополнительную информацию о Сюзанне и не сможет связаться с Бет в течение дня.
— У вас очень усталый голос, — сочувственно произнес он. — Тяжелый день?
— Кошмарный, — призналась она. — Сюзанна Феллоуз по-прежнему не желает со мной говорить. Казалось бы, когда вся Англия ополчилась на нее за то, что она сделала, можно было бы поласковее отнестись к тому, кто желает встать на ее сторону.
Разумеется, сюжет об этом убийстве показали во вчерашнем выпуске телевизионных новостей, и утренние передовицы всех крупных национальных газет пестрели кричащими заголовками. В Бристоле это стало главной темой разговоров и пересудов на улицах, в магазинах и конторах.
— Ну, может быть, тогда мне удастся немного подбодрить вас, — сказал он. — Во-первых, у нее раньше не было неприятностей с законом, и мы установили, где она живет. Мои мальчики осмотрели ее квартиру сегодня после полудня.
— Отлично, — Бет воспрянула духом. — Где это? Вы нашли что-нибудь полезное?
Он коротко рассмеялся, почувствовав ее энтузиазм.
— Это всего лишь комнатка в Клифтон-вуд. Почти пустая.
— Выкладывайте! — настаивала она. — Как она жила? Там, наверное, было полно всякого хлама и пустых бутылок? Дайте же мне что-нибудь, чем я смогу воспользоваться!
— Вовсе нет, обстановка спартанская, — отозвался он со смешком в голосе. — Я позвонил, потому что мне вдруг подумалось, что вы сами захотите на все посмотреть.
Бет даже растерялась от такого предложения. Полиция никогда не приглашала адвокатов защиты или обвинения на место преступления или домой к подзащитному, если только на то не было какой-либо важной причины.
— С большим удовольствием. Но у вас не будет из-за этого никаких неприятностей? — спросила она.
— Нет, если вы не станете рассказывать об этом. — Он снова рассмеялся. — Вы должны понимать, что, если хотя бы словом обмолвитесь о том, что были там, я стану все отрицать. Договорились?
Теперь Бет была озадачена.
— Договорились, — согласилась она. — Но почему вы готовы ради меня нарушить правила?
— Я думаю, вам нужно побывать там, — сказал он без объяснений. — Вы поймете почему, когда увидите все своими глазами.
— Хорошо, — ответила она, сгорая от любопытства.
— Отлично, я заеду за вами через десять минут. Ждите меня на Парк-роу.
Сидя в машине, Рой объяснил, что Белль-вю — это ряд больших домов, построенных в стиле короля Георга. Когда он только начинал работать в полиции Бристоля, многие из этих домов представляли собой настоящие трущобы, но постепенно торговцы недвижимостью выкупили их, и теперь они превратились в роскошные квартиры.
— Хотя несколько домов с сомнительной репутацией все же осталось, — добавил Рой, с трудом втискивая машину на единственное оставшееся на улице свободное место. — Дом, в котором жила Сюзанна Феллоуз, как раз такой.
Уличный фонарь напротив дома под номером тридцать освещал сваленные у перил мешки с мусором, содержимое которых кое-где вывалилось на тротуар. Из подвала пробивались огромные сорняки и доносилось отвратительное зловоние.
Передняя дверь была открыта. Из освещенного окна на первом этаже на них с интересом уставились две молоденькие девушки.
— Как вы узнали, где она живет? — поинтересовалась Бет, когда они вошли внутрь, обходя кресло-каталку и пару велосипедов в холле.
— Нам позвонил мужчина, — сказал Рой. — От кого-то он услышал, что та женщина, которая сидела на Доури-сквер, устроила стрельбу, а он знал, что она живет на этой улице, потому что сам живет через три дома отсюда.
Чем выше они поднимались, тем грязнее становилась лестница, и свет одиноких лампочек не рассеивал темноту. Последние пролеты, которые вели к комнатам в мансарде, не имели даже перил. Комната Сюзанны окнами выходила на улицу.
Лестница хорошо подготовила их к тому, как должна выглядеть комната. Она была холодной, мрачной и сырой, с отставшими от стен обоями и шаткой, старой мебелью. На двуспальной кровати с провисшей сеткой, которая, казалось, стояла тут со времен последней войны, не было даже покрывала: вероятно, его сорвали во время полицейского обыска. Под потолком сквозняк раскачивал голую лампочку на проводе, освещавшую все это убожество. Контраст между этой квартирой и ее собственным теплым, уютным жилищем заставил Бет содрогнуться.
— Мы еще ничего не забирали отсюда, если не считать коробки с патронами, — сказал Рой. Он передал Бет пару полиэтиленовых перчаток. — Надевайте и можете взглянуть. Мне хочется услышать, что вы обо всем этом думаете.
Для начала Бет осмотрелась.
— Что тут может быть интересного? — спросила она, пораженная унылой неприветливостью места. — Здесь нет никаких личных вещей. Ни радио, ни какой-нибудь безделушки, ничего.
Рой ничего не ответил, и она открыла шкафчик над раковиной.
— Даже посуда и все остальное выглядят так, словно их взяли взаймы у домовладельца. Но здесь чисто и опрятно, — с некоторым удивлением продолжала она.
Она повернулась к комоду и выдвинула ящик. Там лежало всего несколько очень поношенных вещей, но они были чистыми и аккуратно сложены. Собственно говоря, и вся комната была чистой, то есть настолько чистой, насколько это возможно, если учесть, что оконные рамы почти совсем сгнили, а сквозь ковер просвечивали доски пола.