Эдуард Зубов - Случайная любовь

Сережа шел по улице и прислушивался, как и куры, и гуси, и овцы, вся живность, всё, что ходило, поклевывало, погогатывало, говорило по-своему, делало двор по-деревенски веселым. Он только что приехал на каникулы и теперь ему, выросшему в деревне, после двух лет пребывания в городе эта мелодия ласкала слух.

Сережа обогнул угол последнего дома, прошел вдоль забора, огораживающего засаженный картофелем земельный надел, и спустился по откосу к реке.

Солнце стояло уже высоко. Оно жгло и берег, и белевших на мелководье гусей, и полоскавшую в реке с мостков белье бабу, и отражалось от воды так ослепительно ярко, что у него жмурились глаза.

А если посмотреть дальше, то за поросшей по берегам камышом и тростником рекой, белевшей, как залысинами, песчаными отмелями, можно было увидеть, как тянулись вдоль берега вязы, а ещё дальше простирались луга, пшеничное поле, лес и перелески, за горизонт уходила дорога, и, где-то совсем далеко виднелся поблескивающий золотом в солнечных лучах крест на колокольне соседней деревушки.

Сережа подошел к поставленной неизвестно для чего у самой воды изгороди из жердей, и вдруг на него нахлынули воспоминания двухлетней давности. Теперь ему казалось, что это было давным-давно. Тогда, после окончания школы, они по традиции, всем классом, когда уже стемнело, вышли на берег, и первая его любовь стояла у этого забора. У неё была белая шея, светлые волосы, прическа по-особенному, алый румянец, тоже по-особенному, по-молодому…

Он не спускал с неё любящих глаз. Сердце билось тревожно и страстно, но она смотрела спокойно перед собой. Её черные изогнутые ресницы подрагивали. Сколько чистоты было тогда в них обоих, чистоты наивной, милой, влекущей.

Как безумно хотелось любви: озаренной, ласковой, чистой… Но её спокойные, ясные серые глаза мягко и с затаенной ласковостью говорили: «Нет».

«Где она сейчас?» – подумал, перелезая через забор, про свою первую безответную любовь Серёжа. С тех пор у него были с девочками лишь только мало чего значащие мимолетные встречи.

В надежде увидеть кого-либо из молодежи (особенно девочек) он взором окинул по обе стороны реку, но не увидел никого. Лишь только невдалеке, у поворота, барахтались на мели, играя в «ныру», чумазые, уже посиневшие до судороги, но не вылезавшие ещё на берег мальчишки.

«Скучно в деревне. В такую погоду даже девки сидят по домам. То ли дело раньше», – подумал он и, перелезая изгородь, спрыгнув на землю, зашагал по тропинке, которая вилась меж мелкорослого кустарника вдоль реки.

На повороте он увидел специально очищенное, метра на три в ширину, от камыша и тростника для рыбной ловли место. На удобном, в виде ступени, покрытом сухим сеном сидении, восседал Мамон – старик с заячьей губой. Его желтая, большая круглая плешь была не покрыта и блестела на солнце как медный таз, а сивые клоки давно нестриженых волос вздыбились, как у взъерошенной птицы.

Мамон был заядлым рыбаком и, несмотря на то, что все говорили, что рыбу в реке давно уже вытравили удобрениями, и в ней ничего не поймаешь, он почти никогда не возвращался с рыбной ловли без улова.

Сережа подошел и поздоровался. Мамон повернул в его сторону голову, вынул изо рта обсосанную до мокроты потухшую папиросу, вновь прикурил и спросил:

– Как у городе?

– Что?

– Жись, говорю, у городе как?

– Если деньги есть, жить можно, – ответил Сережа, обратив внимание на то, что удилишки у Мамона были не складные, как у городских рыбаков, и даже не бамбуковые, а всего-навсего из обычного, небрежно ошкуренного изогнутого орешника, и в этом ему показался какой-то особенный рыбацкий шарм.

По левую от Мамона руку на сене лежал тряпичный мешочек с подкормкой – распаренными отрубями; справа в траве стояла литровая стеклянная банка, прикрытая листом лопуха, в которой, свернувшись комком, шевелились в навозе красные черви. Под ногами лежала брезентовая сумка, в которой лежала краюха ржаного хлеба и два мешочка. В одном была распаренная пшеница, в другом – нарезанный кубиками недоваренный картофель – это для наживки.

Мамон, видимо, довольный ответом, скосил на Сережу подрагивающий глаз.

– Раки донимают, – сказал он, снимая с крючка объеденную насадку. Затем, порывшись загрубелыми, в трещинах, черными от грязи пальцами в банке с навозом, он достал извивающегося червя, ловким движением насадил его на крючок, сноровисто взмахнув удилищем, закинул метра на три от берега наживку, той же рукой отщипнул от буханки хлеба мякиш, сунул его в рот, разжевал, выплюнул на ладонь и бросил для приманки на поплавки.

– Здесь хоть огурчиков вырастишь, курочка яичко снесет, картошка своя, грибочков в лесу соберешь, я вот сазанов поймаю, а у городе все с базара, – сказал он.

– А ты, дядя Мамон, сегодня что-нибудь поймал? – поинтересовался Сережа.

– А вон, – Мамон показал глазами на поросшую осокой ложбинку, где лежали, один к одному, каждый килограмма на два, несколько отливающих желтизной сазанов.

– И так каждый день? – удивляясь улову, спросил Сережа.

– По-разному. Думал по весне место подальше сделать, на извороте под талиной, там солнце бы лысину не пекло и дно глубже, да ноги не ходят, болят, если ходишь далече.

– А что вы с рыбой-то делаете? Продаете?

– С рыбой, говоришь? Сам, вот не поверишь, не ем. На продажу ловлю. По улице все знают, которые заказывают. Летом в деревне скотину кто режет! Всем хочется свеженькой рыбки. Продам – выпью. Все жизнь веселей. А ты где учишься-то? Еще не закончил? – в свою очередь спросил Мамон.

– В университете. На третий курс еще только перешел. Удачи вам, дядя Мамон, не буду мешать, – сказал Сережа, заметив, что между кустов и прибрежного тростника, там, где была тропка, промелькнули белая шляпка и цветастый сарафан.

«Кто-то из девчат идет купаться. Это уже интересней!» – подумал он, сразу же теряя к Мамону интерес.

Сережа вышел на тропку и увидел идущую впереди себя девочку, которая, не оглядываясь, легкой походкой, неся в одной руке полиэтиленовый пакет, а другой срывая случайно росшие вдоль тропки полевые цветы, направлялась к месту, где обычно купались деревенские девчата.

«Кто же это может быть?» – подумал Сережа, обратив внимание, что девочка была среднего роста, с красивыми ножками, стройная и, судя по всему, в хорошем настроении.

Девочка облюбовала местечко не там, где обычно купались деревенские девчонки и ребята, а метрах в тридцати от берега, среди высокой травы. Она оглянулась, скользнула по Сереже безразличным взглядом, постелила покрывало, скинула, словно была одна у себя дома, сарафанчик и легла на спину. Теперь Сережа мог видеть только выглядывающие из травы согнутые в коленях ножки.

«Свеженькая, – отметил Сережа. – Наверняка студенточка. Деревенские не ходят по одиночке купаться. Приехала, очевидно, из города к родственникам на каникулы здоровье поправлять».

Сережу подмывало подойти к девочке или, по крайней мере, пройти мимо, под каким-то предлогом взглянуть на неё, хотя бы одним глазком, но он был робок с девочками, да и было не удобно, ведь не экспонат же для обозрения лежал в траве. Но она словно невидимыми нитями притягивала его к себе.

«На городских пляжах – кабины для переодевания, а здесь…», – подумал Сережа, залезая в прибрежные кусты и, раздевшись, осмотрел своё стройное тело. «Ну, чем не вышел?! Имею даже разряд по лыжам и плаванию, а она не удосужила даже взглядом!», – подумал он, а когда вылез из кустов, опять невольно свернул шею в её сторону, но девочка, видимо, повернулась со спины на живот, согнула в коленях ноги и из травы теперь виднелись только пятки.

«Ей до меня, как до фени! – подумал Сережа. – Как же, городская! Вся, видимо, из себя! А разница-то сейчас: что город, что деревня… В городе даже наоборот: и наркотики, и шпана!» Он открыл прихваченный с собой томик детектива, прочитал одну страничку, другую, но дальше этого дело не пошло – чтение про грабежи, убийства и насилия на природе, когда рядом загорает красивая девочка, было занятием противоестественным. Сережа отбросил в сторону с броской обложкой книжку, приподнялся и, вытянув шею, взглянул туда, где до этого из травы виднелись пятки загорающей незнакомки, но уже не было видно и пяток. «Может быть, она залезла в воду», – подумал Сережа, встал и прошелся вдоль берега. В реке никто не купался. В расстроенных чувствах он сел на берег и кинул в реку подвернувшийся под руку камень. По воде кругами пошли волны.