И вдруг, не успел он моргнуть, как она взъерошила ему волосы.
Дождь начался несмело, робко, вкрадчиво, любовно лаская теплый воздух, осторожно облизывая листья, всасываясь в нежную зелень травы. Этот дождь, казалось, был наполнен нерастраченной чувственностью, страстью. Он медленно спускался все ниже и ниже, с каждой минутой ускоряя свой темп, пока не превратился в неистовый ливень и, наконец, взорвался бешеным раскатом грома.
– Я с детства боюсь молнии, – прижимаясь к Сереже, прошептала Юля.
– Почему?
– Страшно. Мне кажется, что если ударит, то в нас. Мы ведь с тобой грешные.
– Если стукнет, то по дереву, – заметил Сережа и подумал: «Совсем не грешные». По его, грехом следовало считать только то, что происходит не по любви.
– Откуда ты знаешь?
– Деревья от нас недалеко и выше нас.
– Как хорошо все знать, – то ли в шутку, то ли всерьез заметила Юля, посматривая на него любящими, блестящими глазами.
Крупные капли с силой продолжали бить по земле, заволакивая ее мелкой водяной пылью. Перед стогом замутилось, стало совсем темно. Налетевший вдруг свежий ветер в брызги разбивал сплошные струи дождя и, казалось, какие-то тени стали носиться перед ними.
Молнии то и дело сверкали малиновым светом, гром весело катался по небу из конца в конец. Перед стогом образовалась большая лужа; она росла, вздувалась и, обогнув кусты, поползла, оставляя за собой пенистый след, к реке.
И вдруг, не прошло и получаса, все стихло; лишь только мелкие капли беззвучно продолжали капать на землю.
– Как свежо, сказала Юля, высунулась из норы и, проверяя, идет ли еще дождь, протянула к небу маленькую ручку. Сережа последовал ее примеру.
– Озон, – заметил он.
Дождя уже не было и, казалось, земля вздохнула с облегчением от многодневного зноя. Лужи около стога не стало. Проснулись твари, были слышны шорохи, которые волновали, словно кто-то нашептывал на ухо, задорил, звал к иной беспечной жизни.
Черная туча, предвещая изменение погоды и похолодание, медленно уходила на юг. Над ними таяли мутные клочья облаков, а дальше уже просматривалось звездное небо.
– Тебе не холодно? – обнимая Юлю за плечи, нежно целуя ее в изгиб шеи, участливо спросил он.
– Нет. – Она освободилась от его рук и как-то странно посмотрела на него. Глаза ее вызывающе блестели, и вся она задышала чем-то порочным и увлекательным.
Изогнувшись гибким красивым телом, щурясь и ласково улыбаясь, она, видимо решив, что в ее волосы может набиться сенная труха, запрокинула руки и, инстинктивно чувствуя, что эта ее поза сводит Сережу с ума, стала собирать распущенные волосы в узел.
Сережа не сводил лихорадочно блестевших глаз с ее выступающих холмиками грудей, со стройных, красивых, обтянутыми брючками ножек. Они были согнуты в коленях и чуть раздвинуты.
Юля перехватила его взгляд, как-то по-озорному посмотрела на него и сомкнула колени. Она, видимо, догадывалась, что это ее движение в еще большей степени возбуждает его. По ее губам пробежала еле уловимая загадочная улыбка.
Наконец, волосы были у нее уложены. Юля обхватила колени и, как бы спрашивая: «Ну, что же дальше?» – посмотрела на него. Ее ноздри расширялись от пряного запаха сухого и мокрого душистого сена, мелкая сенная пыль уже ассоциировалась у нее с чувственностью, возбуждала ее и приятно щекотала ноздри.
Ночь, проливной ливень, сверкающие молнии, раскаты грома и они, спрятавшиеся в стоге сена, все это придавало их любви особую новизну, свежесть и неповторимость.
Сережа горел. Пока она укладывала волосы, он не знал, чем занять руки, губы и теперь, сразу повалив ее на спину, стал горячо целовать в шею. Его руки сжимали, ласкали ей плечи, от чего она, все больше и больше возбуждаясь, сладостно застонала.
Через тонкую ткань блузки он не прощупал лифчика, – это совсем вскружило ему голову. Желая зацеловать, прижать к груди холмики ее грудей, он стал расстегивать, в очередной раз думая, почему человечество ничего более подходящего не придумало, выскальзывающие из-под его пальцев пуговки. Ему хотелось не просто распахнуть на ее груди блузку, а полностью сразу же снять ее, вновь в полной мере насладиться, обладать ее телом.
Не сопротивляясь, Юля прогнулась, блузка слетела с ее плеч. У нее мелькнула мысль, что блузку следовало, чтобы не помять, отложить в сторону, но Сережа, уже куда-то ее закинув, стаскивал рубашку с себя, а затем повалился на нее.
Юля издала негромкий, манящий, возбуждающий его сладостный стон. Отдаваясь его поцелуям, она как обычно запрокинула голову. У нее возникло желание быть зацелованной не только в шею, лицо, холмики грудей, но и в каждый уголок ее тела. Она, извиваясь, подставляла под поцелуи то руки, то груди, то плечи, а когда он спустился ниже и стал целовать животик, ее маленькие ручки зарылись у него в волосах. Они то прижимали его голову к животу так сильно, что он не мог дышать, то опускали ее для новых поцелуев.
Чтобы перевести дух, Сережа на мгновенье замер, и Юля неожиданно отстранила его. Он даже не успел сообразить, что к чему, как она перевернулась и легла на живот, подставляя ему для поцелуев спину.
Это было что-то новое в их любовной игре. Сережа на мгновенье замер, но скоро очередная волна страсти подняла их на гребень.
Он, словно искусный массажист, то, лаская, скользил ладонями вдоль позвоночника, то его руки прощупывали ей хрупкие ребрышки, то сжимали подрагивающие плечи, то опускались на бедра и ягодички, то вновь скользили ладонями вдоль позвоночника, а она постанывала.
А затем он грудью стал поглаживать ей спину, порой зажимая ее так сильно, что ей трудно было дышать, но пик наслаждения еще не был достигнут.
Словно подсказывая ему, что нужно сделать, Юля убрала из под себя прижимавшиеся к грудям ручки, разметала их по сторонам и лежала теперь на животе распростертой. Следуя сладострастному инстинкту, Сережа подвел свои руки под ее груди, и нежные холмики оказались у него в ладонях, которые он то нежно сжимал, то разжимал, а она, словно мурлыкающая кошечка, которую гладили, продолжала постанывать. Только вот как с нее стянуть обтягивающие ее ножки брючки, ведь в этой позе сделать это так неудобно!
И Сережа вдруг, крепко обхватив Юлю, и прижимая ее к своему телу, перевернулся. Теперь он лежал на спине, а она лежала спиною на его груди. И в этом тоже была какая-то непознанная еще ими новизна.
Его руки скользнули вниз к ее животу, погладили его, устремились вверх, сжали холмики грудей, а затем он сильно-сильно прижал Юлю к себе, так что она, выдыхая, испустила сладострастный стон, затем это повторилось еще и еще раз.
«Сегодня ее брючки на ремешке», – подумал Сережа, в то время как его руки то гладили ей животик, то спускались на бедра. Но как его расстегнуть?! Ему казалось, что у ремешка имелся какой-то особый секрет.
Но в эту ночь для него не было ничего невозможного. Сережа нащупал пряжку и попытался определить запор на ощупь, но Юля зашевелилась. В том ее движении он усмотрел признак недовольства. И потому вновь стал ласкать ее груди, затем его руки опустились ей на животик, на бедра; он вновь нащупал пряжку и, как ни странно, она щелкнула, расстегнулась.
Сережа вновь стал ее целовать, но на этом их влечение друг к другу не могло остановиться, ибо их неистовое стремление к взаимному обладанию могло утолиться, только если бы каждый из них на самом деле впитал в себя и усвоил каждую частичку тела и души другого.
Сережа потянул брючки вниз. На этот раз Юля приподняла стан, прогнулась, брючки съехали…
Она лежала перед ним совсем нагая и как-то естественно не стеснялась своей наготы. И он был нагой. Любовная игра продолжалась. Сережа вновь прильнул к ней, чтобы еще и еще раз насладиться манящим, волнующим, свежим, испускающим благоухание телом.
Их руки словно не находили себе места в ласках: то скользили по плечам, спине, то оказывались на бедрах. При этом каждый из них, ощущая под ладонями шелковистую, горячую кожу, испытывал непередаваемое словами чарующее чувство.
Юля, чувствуя, как к ее животу прижимается и трется «дружок», на этот раз не только подумала, но прошептала: «Я умираю!»
А у Сережи возникло инстинктивное желание погладить ее тело своим «дружком», но перед этим он поймал ее маленькую ручку и подвел ее к «дружку». Пальчики скользнули по всей его длине. Не иначе как ее интересовала его величина. Ручка отдернулась. Юлю охватил восторг и в трепете она забилась. А он, следуя зову природы, не без гордости и удовлетворения стал гладить «дружком» ее животик.