Я помню, как был поражён умом Амбер, но даже больше того я был впечатлён её мудростью и пониманием себя. Помимо этого, похоже, она была способна к самому глубокому сочувствию из всех, кого я когда-либо знал. Даже в то время, когда они разъезжались с мужем, я был поражён её состраданием к его переживаниям.
Та вечеринка стала знаковой для нас обоих. Эти проскакивавшие между нами электрические разряды побудили нас проводить время вместе. Как-то раз мы провели день, гуляя по маленькому пригороду Тампы с длинной и разнообразной историей. Сначала он был центром производства кубинских сигар, а позже, после кубинской революции стал центром ночной жизни Тампы. Там есть множество клубов и баров, многие из которых располагаются в бывших зданиях сигарных фабрик, построенных в девятнадцатом веке. Я сфотографировал Амбер в винтажном голубом платье из пятидесятых, прислонившуюся к фонарному столбу. Она выглядела удивительно счастливой.
После того, как её брак распался, Амбер покинула Орландо и переехала в небольшую квартиру в Тампе. Из-за сокращения расстояния нам стало проще проводить время вместе. Она настороженно относилась к структуре моих отношений с Целести и это было совершенно разумно. В конце концов, мы впервые встретились на собрании, где я рассказывал о трёхлетних любовных отношениях, на которые без какой-нибудь ясной причины было наложено вето. Ситуация явно не из тех, что способствуют доверию к потенциальному новому партнёру. «Нет уж», — говорила она после той встречи своим друзьям: — «Я ни за что не свяжусь с этим Франклином. Только не все эти их правила. Никогда.»
Но нас всё равно тянуло друг к другу. Было чудесно встретить кого-то, чьи взгляды настолько совпадали с теми, что постепенно сформировались у меня после вето: взгляд на отношения не через призму иерархии. Признание права всех вовлечённых в отношения людей выражать свои потребности и просить о том, чтоб они были удовлетворены.
Трудно переоценить то, насколько революционной была эта идея. Отношения, включающие троих, четверых, возможно, пятерых и каждый может свободно говорить о своих потребностях? Никакой структуры доминирования, подчиняющих одних людей другим? Что-то глубоко внутри меня говорило: «Да! Именно так! Почему нет?»
В декабре 2002-го наши с Амбер встречи стали любовными. Это было абсолютно не похоже на все те отношения, которые у меня были до этого.
Однажды днём, когда мы сидели на чёрном кожаном диване у нас дома, Амбер рассказала мне одну историю. Живя в Калифорнии и страдая от одиночества и депрессии, она обратилась за помощью к психотерапевту. После нескольких сеансов, он сказал ей: «Знаете, ваша депрессия не связана с тем, что с вами самой что-то не так. Вы одиноки, потому, что вы жираф, живущий среди аллигаторов. Разумеется, вы чувствуете себя изолированной! У жирафов и аллигаторов разные потребности и они предпочитают жить в совершенно разных средах. Вы общаетесь с аллигаторами, но не чувствуете с ними общности. Аллигаторы не понимают жирафов. Ищите людей, похожих на вас. Окружите себя жирафами и вы не будете чувствовать себя такой одинокой.»
Амбер была моим жирафом. Из всех, кого я когда либо знал, она первая по настоящему принимала меня, понимала меня, видела меня по-настоящему глубоко. Целести пыталась, но многие вещи во мне были ей совершенно непонятны… а я не понимал многих вещей, важных для неё. Амбер видела меня. Невозможно объяснить, насколько это меня преображало.
Дело в том, что я тоже был жирафом. И я никогда не верил в то, что существуют другие жирафы. Так же как и Амбер, я ощущал себя живущим в мире, населённом аллигаторами. Встретить другого жирафа… да, это прямо-таки пьянило.
Амебер относилась к тому, чтоб начать со мной отношения скептически, так как её собственный брак загнулся потому, что её партнёр хотел ограничивать и контролировать её общение с другими людьми. Она была не особенно уверена в том, что после выхода из этих отношений следует вступить в другие, такие, в которых её возможность быть вместе со мной будет ограничиваться и контролироваться. Я думаю, что получил свой шанс только из-за совершенно экстраординарной ситуации, сложившейся из-за того, что мы обнаружили друг у друга столь схожие взгляды.
Но чего Амбер делать не собиралась, так это хранить молчание, когда у неё имелся вопрос или соображения по поводу отношения к ней. Она была готова бросать вызов всем имевшимся у нас с Целести допущениям, основаниям, идеям и правилам. Мои предыдущие партнёрши всегда просто принимали мою ситуацию и мои условия, даже если они были болезненны и неработоспособны.
Мои отношения с Амбер начались на шестнадцатом году отношений с Целести. Все эти годы я принимал как должное то, что любовь всегда идёт рука об руку со страхом. Моя любовь к кому-либо, кроме Целести означала, что Целести будет бояться потерять меня, а все остальные, кого я любил, всегда жили под угрозой возможного вето. Мы с Целести были вместе бОльшую часть моей жизни, так что представление о том, что любовь и страх это две стороны одной монеты всегда было частью моих любовных отношений. Я не только никогда не ставил эти допущения под вопрос, мне и любому из нас никогда не приходило в голову, что их можно вообще ставить под вопрос.
Мы с Целести принимали как должное идею, что если события принимают серьёзный оборот, над всей суетой должна возвышаться одна единственная пара. Я провёл всю свою взрослую жизнь, говоря людям, что они могут сближаться со мной, но не слишком. Что они могут любить меня, но никогда не могут быть уверенными, что я буду с ними. Могут быть частью моей жизни, но только вот настолечко и никогда — больше.
Думаю, что Целести не доверяла мне полностью с самого начала наших отношений. Она любила меня — в этом я совершенно уверен. Она хотела быть со мной. Но не доверяла полностью. Каждый день в каком-то смысле начинался для неё с мысли, что может быть именно сегодня я брошу её ради другой. Провести почти двадцать лет с кем-то, кто каждый день просыпается с такой мыслью — невероятно болезненно.
Жизнь с партнёром, который считает, что одной ногой вы всегда уже за дверью, разъедает душу. Так как Целести никогда полностью не доверяла мне, я никогда полностью не доверял себе самому. Она считала, что без строгих ограничений я поведу себя как пресловутый ребёнок в магазине сладостей, безрассудно упиваясь новыми отношениями. Она считала, что я не способен на сочувствие, поэтому я тоже верил в это. Она не верила в то, что без всех этих ограничений я буду хорошо обращаться с ней. В результате, в это не верил и я.
У Амбер был способ ставить под вопрос мои допущения. Это всегда начиналось одинаково. Она поднимала палец, её лицо становилось задумчивым, после чего она произносила: «У меня есть вопрос». И неизбежно следующие произнесённые ею слова проходили через мой мысленный пейзаж подобно машине с шаром на тросе, предназначенной для сноса зданий.
«У меня есть вопрос» — сказала она как-то вечером. Мы сидели на длинном чёрном кожаном диване в нашей жилой комнате. Я прислонялся к её плечу, наслаждаясь соприкосновением. «Если ты говоришь, что хочешь любить других людей, почему ты загоняешь их в ситуацию, в которой для них небезопасно любить тебя в ответ? Если Целести может прекратить их отношения в любой момент, как эти люди вообще могут чувствовать себя в безопасности?»
Вопрос в том виде, как она задала его, казался таким простым. Но у меня не оказалось ответа. Я привык отвечать на вопросы о вето в интернете и на дискуссионных встречах. Даже после вето, наложенного Целести и моего последовавшего отказать принять новое вето, я всё равно защищал его как необходимый инструмент, позволяющий паре чувствовать себя уверенно. Я считал, что моё недоверие к вето происходило только из непонимания того, почему оно случилось. Я не видел проблемы в вето как идее. Но за все шестнадцать лет, проведённых мной с Целести к тому моменту, я ни разу не посмотрел на право вето с точки зрения кого-то другого.
— М… почему бы им не чувствовать себя в безопасности?
— Это оказалось безопасным для Элейн?
— Нет.
— Выполняла ли она правила?
— Да.
— Таким образом, если любить тебя не безопасно даже для того, кто следует правилам, действительно ли нормально побуждать кого-то тебя любить?
У меня не было ответа.
Подчас, я отчаивался понять её вопросы. Я понимал каждое слово в отдельности, но сложенные вместе в выбранном ею порядке, они образовывали такую загибающую мозги штуковину, загоняющие меня ровно в мои собственные предубеждения. У меня никогда не было опыта участия в отношениях в качестве «дополнительного» партнёра, так что я не мог полностью осознать каково это, когда мою любовь к кому-то должна быть всегда починена кому-то другому.