Но, тем не менее, несмотря на все её вопросы, Амбер всегда была готова проявить сочувствие. Она никогда не была обвиняющей или сердитой. Она расспрашивала меня мягко, терпеливо и постоянно. Она говорила о своём опыте и том, как он на неё повлиял. Она относилась ко мне с невероятной и безграничной добротой, хотя моя способность видеть мир с её точки зрения и подводила меня.
А вопросы продолжались. «У меня есть вопрос», — сказала она однажды вечером. «Ты говоришь, что любишь, что в твоей жизни есть другие люди. Но почему ты не придаёшь значения их стремлениям?»
Я почесал в затылке. На первый взгляд, вопрос казался абсурдным. Разумеется, я придаю значения стремлениям моих любимых, их праву жить свои собственные жизни! Я спросил:
— Что ты имеешь в виду? Я не хочу контролировать своих партнёрш. Я не хочу, чтоб они были моей собственностью. Как я могу не ценить их стремлений? Они могут делать всё, что хотят!
— Они могут делать всё, что хотят, кроме как любить тебя так, как они хотят этого. Разве это не самое главное?
Она была права. К этому за время отношений с Амбер мне следовало привыкнуть. В вопросах эмоциональной мудрости она часто была права. Я никогда не замечал, что Целести не ценит моих стремлений (или, возможно, не доверяет им). Я не замечал, как соглашаясь на все эти ограничения не пригласив за стол переговоров никого из моих любимых, я договариваюсь о действиях других людей без их влияния и согласия, что демонстрирует, как я не придаю значения их стремлениям.
Это не значит, что наши отношения целиком состояли из того, что Амбер тыкала в стены моих предубеждений и ломала их. Даже в начале мы не только обсуждали природу связывающих нас любовных отношений. Мы провели множество пятничных и субботних ночей танцуя до утра в местном клубе, называвшимся Замок. У нас были сходные вкусы в музыке, и я стал регулярно танцевать впервые с тех пор как я покинул колледж. Я заново открыл в себе радость от танцев.
Марианна и Амбер впервые встретились в середине декабря. Они сразу приглянулись друг другу, и вскоре Марианна присоединилась к нашим экскурсиям в Замок. В один особенно запоминающийся вечер, мы трое пошли танцевать вместе, все одетые в чёрное с ног до головы. На нас с Амбер были надеты ошейники и Марианна держала нас на поводках. Непросто заставить людей оборачиваться на вас в готическом клубе, но нам это удалось.
Примерно за наделю до Рождества, Амбер провела ночь в нашей гостевой комнате. В соответствии с договорённостью, я спал с Целести, а когда она встала, переместился в гостевую комнату. Тем же утром, задолго до того, как мы снова встали, к нам пришла Марианна и заползла к нам в постель, в то время как Целести готовила завтрак. Мы обнаружили, что душ в лаборатории/ванной на втором этаже достаточно велик, чтоб вместить нас троих, хотя и едва-едва. Мы провели чудесное, эротичное время, стиснутые вместе под струями горячей воды. Позже, Целести добродушно прервала нас при помощи тостов и поджареного бекона.
Все мы четверо: Целести, Марианна, Амбер и я достигли точки равновесия. Отзвуки вето всё ещё звучали в наших с Целести отношениях, но они уже затихали. Я начал убеждать себя, что наложение вето на Элейн было отклонением. Я не понимал, почему она это сделала и мне было по-прежнему больно, но начал прощать её
В январе 2003-го я совершил свою ежегодную поездку на MacWorld. Целести работала в новой стоматологической лечебнице и не могла взять отпуск, чтоб поехать со мной. Однако, Амбер работала в интернет-провайдере, что означало, что она могла работать из любого места, где можно было найти подключение к сети. Она предложила мне провести эту неделю в Сан-Франциско со мной.
Мы поселились в маленьком отеле в европейском стиле всего в двух минутах ходьбы от места выставочного центра. Комнаты в нём лишь немного превышали размером размещённые в них кровати, а ванные комнаты отсутствовали, вместо них в каждом холле были общие душевые. Такое размещение было очень уютным, кто-то даже сказал бы — тесным. Но оно было совершенно прекрасным.
Проведённое нам вместе в Сан-Франциско время было чудесным. Амбер всё сильнее и сильнее впечатляла меня тем, с какой полнотой и изобилием она вкладывалась во всё, что делала. Дни мы проводили на конференции, а по вечерам исследовали город. Однажды днём на Маркет-Стрит мы увидели на тротуаре проповедника, держащего огромный плакат: «Нет незаконному сексу». Он оборонялся от грехов «промискуитета, полигамии, презервативов и порнографии». Я сфотографировал его, насвистывая старую песенку из Улицы Сезам: «Одна из этих штук не похожа на другие». Амбер усмехнулась и мы пошли дальше.
Как-то вечером мы шли вдоль пляжа. Мы обнаружили крохотный музей старых компьютерных игр, прямо рядом с руинами бассейна Сутро. Когда мы вошли туда, я с ликованием увидел старую игру Звёздные Войны для компьютеров Atari — я любил её со школьных дней. Я опустил в автомат четвертак. Время не слишком милосердно к игровым навыкам. Ребёнком я мог набрать три миллиона очков с одного четвертака, но теперь — увы. После того, как я убедился в том, что мои славные дни миновали, мы гуляли вокруг развалин, рассматривая сложную систему каналов, по которым вода когда-то попадала в здания и выходила из них. На закате перед нами оказался впечатляющий вид на линию горизонта.
Это была трансформация. В тот момент мы доверяли друг другу интуитивно и безоговорочно. Всё казалось возможным. Любить Амбер было совершенно естественным. Она бросила мне вызов, вынуждая жить сознательно. Её мягкие вопросы, её сочувствие и энтузиазм, всё это вдохновляло мнея стать самой лучшей версией себя.
Конференция закончилась. Мы сели в самолёт, вылетающий обратно во Флориду. Когда вы садитесь в самолёт, вам говорят, что карточка с правилами безопасности находится в кармане сиденья перед вами. В том полёте из Сан-Франциско они забыли предупредить нас о том, что там может также оказаться целая совершенно новая жизнь.
Заглянув в карман сиденья, Амбер нашла в нём книгу, забытую предыдущим пассажиром. Она называлась Каталог будущего и состояла из статей о новейших технологиях в самых разных областях: нанотехнологии, продление жизни, энергетика, генетика. Она читала её, пока мы летели домой. Эта книга воспламенила в ней жадность к знанию о науке и технологии. Где-то далеко-далеко бабочка взмахнула крыльями и изменила будущее.
Приземлившись в Тампе, мы сразу почувствовали как все ограничения, вытекающие из моих договорённостей с Целести, навалились на нас всей своей тяжестью. Противоречие между отношениями, которых мы оба хотели и отношениями, которые нам было позволено иметь, буквально разрывало Амбер на части. Разрывало нас обоих.
Масштаб дисбаланса власти между Целести и Амбер с особенной остротой проявился в тот момент, когда однажды ночью я проснулся от ужасной боли в нижней части спины. Она становилась всё хуже и хуже, пока не стала такой сильной, что я мог только лежать свернувшись на полу содрогаясь и стеная. Целести вызвала скорую, которая доставила меня в больницу.
Оказалось, что это камни в почках. Врач сказал, что с этим мало что можно поделать, кроме обезболивающих и покоя, пока они не пройдут. На несколько дней я стал совершенно беспомощен. Амбер хотела помочь ухаживать за мной. Но Целести не допустила этого. Она сказала: «Нет и никогда! Я его жена. Ухаживать за ним — моё дело.» Посягательство на её территорию было неприемлемым. В споре о том, кто будет за мной ухаживать, мои потребности каким-то образом оказались отброшенными в сторону. Однобокость нашей иерархии стала видна со всей ясностью.
Мы были не единственными, кто играл в полиаморию таким способом, достойным Мюнхаузена. В местном полиаморном сообществе было ещё несколько человек, у которых были похожие правила, чёткие границы того, кому разрешается ухаживать за больным или травмированным человеком, а кому нет. Как и правила вводящие право вето, они казались мне разумными и логичными, до тех пор, пока я не столкнулся в реальности с их последствиями.
Когда здоровые люди обсуждают что произойдёт, если кто-то заболеет, легко настолько запутаться в ожиданиях и ролях, что оказывается забытым самое важное: потребности заболевшего. Мои камни в почках не имели никакого отношения ни к Целести, ни к Амбер. Когда Целести зарезервировала за собой и только за собой право ухаживать за мной, это не было проявлением любви, потому, что мои потребности не были учтены. Теперь, когда я оглядываюсь назад, кажется очевидным, что когда кто-то болен или травмирован, его потребности — самые важные. В кризисные времена полиамория должна быть спасением, а не проблемой, с которой приходится справляться. Если её правильно готовить, она даёт большие возможности для поддержки, когда возникает такая необходимость.