— Но, Настенька. Я ж честно… Я же замуж… Хотел… Тебя…
— Куда ты хотел? Замуж? — Она рассмеялась. — Все, Валек, секс окончен.
В гробовом молчании походкой „Бронзового короля“ Настя направилась в прихожую и щелкнула замком. Когда Валентин вышел, она тихо, удивительно тихо затворила дверь. Потом снова вернулась на кухню, завернула в пакет злосчастного угря и выбросила в мусорное ведро. Последнее, что она успела заметить, расправляясь с не повинной ни в чем рыбиной, это то, что страсть из-под ее плавников не дымилась.
Секс окончен… В верхнем ящике стола лежала папка, куда Анастасия, в надежде, что когда-нибудь доведется писать женские романы, собирала, аккуратно скопированные на ксероксе, наиболее страстные страницы из творений ее собратьев по перу. И в этот вечер, возможно, в качестве компенсации за несостоявшуюся, изжившую себя „любовь“ ей вдруг захотелось переворошить содержимое папки. Сначала ей попалось несколько страниц „женских“ текстов:
„Его губы следовали за ее руками, вновь и вновь дразня ее своими ласками, пока наконец она не застонала от восторга и не заметалась беспокойно в его объятиях. Она дышала с трудом, все сильнее прижимаясь к нему и мечтая только об одном — раствориться в этом сильном, горячем и нежном теле. И наконец они воспарили вместе на невообразимые высоты блаженства, трепеща в экстазе в объятиях друг друга…“
„Его губы коснулись мягкой благоухающей впадинки на ее груди, и она утратила способность думать. Его язык, лаская ее твердый розовый сосок, кружил, останавливался и манил ее так, что она впилась пальцами в его растрепанные волосы. Пальцы его нежно скользили по изгибам ее до боли жаждущего тела, заставляя ее извиваться от удовольствия. Вот его пальцы скользнули на трепещущий живот и стали ласкать ее там, где ей больше всего этого хотелось. Сладкая нега стремительно наполняла ее, и, почувствовав его руку там, откуда из нее тек теплый мед, она застонала, полностью отдавшись удовольствию, волной охватившему ее тело. Опустив ее, он горячим поцелуем заглушил готовый сорваться с ее губ крик, когда он, как накатившаяся мощная волна, вошел в нее. Его сильные и простые, как сама природа, движения, довели ее до такого состояния, когда она готова была кричать во весь голос. Сейчас для нее существовала только жгучая потребность ее тела, сотрясаемого в экстазе. Они слились воедино, они стали одним существом…“
„Он покрывал легкими нетерпеливыми поцелуями ее лицо, губы, шею, наконец, ложбинку между грудей. Повернув голову, он провел кончиком языка по ее напряженному соску. От этого прикосновения сосок больше отвердел и восстал, как и горячая пульсирующая пружина меж ее ног; он глухо застонал и втянул в себя губами трепетный розовый лепесток.
Позабыв обо всем, она смело отдалась сжигающему ее пламени и потянулась губами и руками к его восставшей мужественности, еще более возбуждаясь от затвердевшего бархата мучительно прекрасной плоти. И только когда она стала умолять его войти в нее, он оседлал ее сверху и с силой развел ей ноги. Но даже теперь он еще сдерживал свое желание, медленно проводя раскаленным жезлом по влажно курчавящемуся треугольнику внизу ее живота, то чуть входя, то снова убирая свое жало, пока наконец, не выдержав, она не выгнулась ему навстречу и не захватила в плен желанное сокровище. Он судорожно вздохнул и со всхлипом вжал ее в кровать, отдаваясь древнему ритму любви. Она растворилась в восторге безумного вихря, чувствуя лишь мощные толчки внутри себя, от которых все ее существо уносилось в горные выси, и руки с неистовой одержимостью терзали его плоть. Наконец из его груди исторгся болезненный стон, и он содрогнулся всем телом, излив в нее горячую лаву своей жизненной мощи. В тот же миг ее естество ответило мучительным оргазмом, и, вместе завершив бег любви, ослепленные вспышкой страсти, они медленно опустились с сияющих вершин в тихую долину умиротворенного блаженства…“
А это уже писал мужчина, но, как, наверное, счел бы Удальцов, „находящийся под женским знаком“:
„Бархатная, мягкая кожа на внутренней поверхности бедер переходила в покрытое чудными волосками возвышение внизу живота. Смыкаясь в верхней части и обычно представляя собой узкую щелку в спокойном состоянии, большие губы раздались, набухли, стали толстыми и мягкими, из них показались нежно-алые лепестки, тонкие волнистые лепестки розы с капельками женской росы. Они были живые, они шевелились, раскрываясь все больше и больше. Мой язык, пересохший от возбуждения и страсти, медленно погрузился в этот цветок, этот алый бутон счастья и нежности. Я знаю, он был живой, этот бутон, он дышал непередаваемым ароматом, для которого не придумали еще эпитеты и сравнения. Сверху, над входом в мир блаженства, стремительно увеличивался маленький поначалу бугорок. Это был клитор. Он тянулся мне навстречу из другого мира, желая близости. И этот контакт произошел. Я взял его губами, нежно и мягко. Он весь затрепетал и запульсировал. Другим участком женского тела, реагирующим так же сильно, является ромбик вокруг шеи. Его наиболее чувствительной частью считается область от плеча до уха, от плеча до середины горла, середины шеи. Горло и места вдоль шеи, к примеру плечо, не так чувствительны, как место под ухом и имеющаяся там впадинка. Одной из очень эрогенных зон является грудь. Чувствительность сосков зачастую такова, что может привести многих женщин с плоской грудью в состояние непреодолимого желания. Однако чувствительность груди для каждой женщины глубоко индивидуальна. Некоторые испытывают любовное возбуждение, когда их соски берутся в рот, тогда как другим приятно после утренней зарядки и прогулки по лесу встать на лыжи, чтобы к вечеру с новыми силами участвовать в зимних забавах и игрищах“.
„Вот как надо писать, — подумала Анастасия, — безо всяких перьев и паланкинов, но зато в полном соответствии с советами Рут Диксон, изложенными в труде „Техника современного секса“. Какие уж тут сказки! Как говорится, мы рождены, чтоб сказку сделать былью“.
В папке оказалась вырезка из какого-то журнала, возможно, из „Вокруг света“. В ней сообщалось: „Не кто иной, как граф Оноре Мирабо, депутат Национального собрания от третьего сословия, описал в эротическом романе 1786 г. так называемый godemiche („наслаждайся мной“) — механический искусственный фаллос: „Этот инструмент в точности походил на естественный мужской член. Единственная разница заключалась в том, что сверху донизу он имел волнообразную поверхность с той целью, чтобы трение ощущалось сильнее. Он был сделан весь из серебра, но благодаря очень прочной лакировке имел натуральный цвет. Он был легок, с тонкими стенками, а внутри был полый; посредине проходила круглая серебряная трубочка, приблизительно вдвое толще гусиного пера, а в ней поршень; трубочка была плотно привинчена к стержню, просверленному и припаянному к основанию головки.
Таким образом, вокруг этого маленького шприца внутри стенок оказывалось пустое пространство. Член плотно закупоривался отлично пригнанной пробкой с отверстием посредине, пропускавшим только начальный конец маленького шприца. Стальная спиральная пружинка, раскручиваясь, приводила стержень поршня в движение. Godemiche наполняют горячей водой такой температуры, чтобы она только не обжигала губ, затем закрывают отверстие пробкой, к которой приделано кольцо, чтобы можно было вытаскивать ее, и наполняют маленький шприц, вытягивая поршень, жидким раствором рыбьего клея, окрашенного в белый цвет.
Теплота воды тотчас же передается рыбьему клею, очень похожему на человеческую семенную жидкость…“
„То, что в женских романах называют „теплым медом“ или „медовой сладостью“, тоже очень напоминает рыбий клей“, — догадалась Настасья. А еще возникла зрительная ассоциация. Майонезный полиэтиленовый пакетик, у которого ножницами отщипнули кончик, извергает содержимое почти как фаллос…
Так или иначе, но после столь массированной „психической“ атаки ей подумалось, что неплохо было бы держать этот самый godemiche на полочке среди бигуди и щипцов для завивки волос. Иногда сей предмет вполне бы мог пригодиться.
Прошло несколько дней, ничем не примечательных и по-осеннему серых. Казалось, ничего не происходило, если не считать повсеместных явлений отставного фотографа-мазохиста. Сначала Валек поджидал Настю по утрам на автобусной остановке, но она изменила маршрут. Тогда он стал караулить у подъезда, предоставив ей выбор: либо находиться в осаде, либо периодически подвергаться попыткам выяснить отношения. К счастью, по вечерам „караул уставал“, и она могла вздохнуть свободно.