Мейвис Чик - Собачьи дни

Перед тем как спуститься вниз, я решила заглянуть к Рейчел. Дочь сидела в кровати — жизнерадостная, нагулявшаяся на свежем воздухе, — и читала ежегодный выпуск «Бино».

— Это мне Люк одолжил, — похвасталась она. — Люк хороший. Я обещала, что мы, наверное, возьмем одного из щенков.

— Нет, — твердо ответила я.

— А мы не можем поселиться в деревне?

— Нет, не можем.

— Почему? — спросила Рейчел, расширенными от удивления глазами уставившись на ту, которая так редко говорила «нет».

— Потому что у меня работа в Лондоне.

— Найдешь работу здесь. Мама Люка разводит собак, ты тоже сможешь. Я не стану возражать, чтобы ты снова вышла замуж, если мы переселимся в деревню.

На лице Рейчел появилась мина, с которой дочь нередко пытается шантажировать меня отказом выполнять домашние дела за карманные деньги. Эта ситуация требовала жестких мер при полном игнорировании тонкостей детской психологии и собственного чувства вины.

— Я не собираюсь ни жить в деревне, ни выходить замуж.

— Ты говорила, ничего нельзя знать наверняка, — отпарировала Рейчел почти мгновенно.

— И я ненавижу собак! — крикнула я.

На этом я выдохлась и замолчала, ожидая ожесточенного сопротивления.

— Не глупи, — спокойно сказала моя ничуть не шокированная дочь. — Ты же любишь Брайана?

Пес, неожиданно отреагировавший в конце концов на свою кличку, поднял голову. Неужели возвращается к жизни? Непостижимо…

Будьте честными с детьми, припомнила я призыв миссис Лич или доктора Спока. Вытянув руку, я почесала наименее неприглядное из двух плешивых ушей:

— Да, его я люблю.

Я поднялась с кровати и разгладила юбку, боясь разрыдаться, что уже не лезло бы ни в какие ворота. Наверное, это все гормоны.

— Но только его, — отрезала я. — Чтобы свет был погашен через полчаса.

И с тяжелым сердцем стала спускаться по лестнице.

Предчувствия меня не обманули.

Едва приехав, Стив заявил: «Пожалуй, я буду держаться от вас подальше» — и сдержал обещание, за что я осталась ему очень благодарна. Птицевод из Норвича оказался толстым коротышкой-силачом, явно осведомленным о моей доступности (Вандина забота). Он намертво приклеился ко мне, то и дело наполняя мой бокал. Я потихоньку выплескивала вино в близстоящую юкку. Каждый раз, когда кавалер отворачивался, чтобы захватить новую горсть сырной соломки, фаршированных яиц или сосисок на шпажках (таковым оказалось обслуживание — Ванда знала свою территорию!), я спаивала растение.

— Ух ты, — удивлялся птицевод. — Вот что значит уметь пить!

У новоявленного кавалера оказался ужасный запах изо рта. Я гадала, как его партнерша (они ставили пантомиму «Золушка», где птицевод был принцем) смогла обойтись без бельевой прищепки. Может, он съел что-нибудь этакое, но, боюсь, причина была в слишком активном кишечнике или какой-то другой патологии. При первом удобном случае я извинилась и отсела к Люси Тернер, с которой промучилась остаток вечера, обсуждая собак и детей (именно в таком порядке), в душе мечтая почитать Маргарет Дрэббл и завалиться спать.

В конце концов мы вернулись в родные пенаты. Мое сердце (хотя Ванда всячески старалась убедить меня в обратном) осталось девственно нетронутым, зато с Рейчел ситуация оказалась прямо противоположной. Они с Люком разыграли прелестную маленькую сцену прощания через стекло автомобиля, и мальчик пообещал ей писать. Рейчел поклялась, что тоже будет писать, а я подумала: держу пари, не будешь. Бьюсь об заклад, напишешь, только если я напомню. Однако я ошиблась: едва войдя в дом, дочь попросила писчей бумаги, опрометью кинулась наверх в свою комнату, провожаемая пристальным взглядом Брайана, и принялась с усердием выводить строчки чудесной сверкающей ручкой. Ирония была столь жестокой, что я даже не смогла порадоваться, что дочь наконец сделала что-то самостоятельно, без маминого понукания. Я распаковала вещи, отложила блузку для химчистки, повесила юбку на вешалку, рассортировала рождественские покупки на две кучи и закрылась в ванной. Отмокая в теплой воде, я старалась ни о чем не думать, в первую очередь о Роланде и запахе его рубашки, но это оказалось очень трудно. Не помогало даже искусственно вызванное воспоминание о дыхании птицевода. Погрузив лицо в воду, я начала пускать пузыри. Хорошо, что завтра на работу. По крайней мере у меня есть свое дело… Когда я вошла, чтобы напомнить Рейчел о том, что пора ложиться спать, она уже сидела в постели, почесывая Брайана за ухом и перечитывая написанное.

— Можно взглянуть? — спросила я, присев рядом.

— Конечно, нет, — возмутилась дочь, точно скопировав мою интонацию. — Я же не лезу в твою личную жизнь!

Черта с два ты не лезешь, удрученно подумала я, спустилась вниз и налила себе выпить, раз уж у Ванды даже не пригубила вино.

Снова поставив «Немецкий реквием», идеально подходящий к моему настроению, я довольно долго просидела, горестно сгорбившись, прежде чем сдалась и пошла спать. Единственное письмо, которое мне предстояло написать, — карточка с благодарностью Ванде за прием, но мне не очень хотелось это делать. Истина заключалась в том, как я призналась себе под одеялом, что в моей жизни образовалась пустота. Правда, я не могла с точностью сказать, чем именно она должна быть заполнена.

Тоскливое настроение затянулось почти на весь декабрь, хотя я пыталась стряхнуть тоску, окунувшись в предрождественские хлопоты. Вся проблема в том, что Рождество — чудесная пора (я не шучу!). Несмотря на то что бабушки и дедушки яростно соперничают за внуков и всех поголовно косит какой-нибудь вирус — насморк, грипп, расстройство желудка, — вспышка которого, как по расписанию, приходится на канун праздника, — все равно это прекрасное время, если ваше эмоциональное равновесие ничем не нарушено.

Мне не пришлось решать проблему бабушек-дедушек: родители, живые и здоровые, живут в Австралии с моей младшей сестрой Джулией, поэтому приглашение от них — чистая проформа. Они, как обычно, позвонят в Рождество, спросят, получили ли мы их подарки, позабавят Рейчел историями о барбекю из индейки на пляже и в тысячный раз скажут: «Пэт, ты обязательно должна к нам приехать». Я отвечу: «Угу, вот прямо сейчас и начну копить деньги на поездку», и все останется как есть еще на год. Я никогда не была особенно близка с родителями, поэтому не усматривала в происходящем особой драмы. Рейчел они видели еще младенцем, когда она даже не умела ходить, внучку с дедом и бабкой связывали в основном фотографии и слова «бабуля» и «дедуля».

Призрак вируса Марли не явился ни мне, ни Рейчел, зато бедняга мистер Харрис слег с неведомым недомоганием, в чем обвинил меня. Очень хотелось сказать, что он ошибся, что я страдала не от инфекции, но заявить об этом означало бы признаться, что я получила выходные под фальшивым предлогом, поэтому я сочла за лучшее взять вину на себя, послала начальнику фруктов (очень полезно для сердца) и пару раз позвонила, попросив совета, без которого якобы не могла обойтись. Я подумала, что бухгалтеру понравится чувствовать себя при исполнении, даже лежа в постели. По традиции болезнь подкосила начальника за два дня до закрытия офиса на праздники, поэтому делать мне оказалось практически нечего. Хотя я предпочла бы полную загрузку.

Мне хотелось с головой уйти в работу, ибо на эмоциональном фронте дела шли с переменным успехом. Я отложила и «Немецкий реквием», и Рода Стюарта, но это мало подняло настроение. Тогда я с рвением включилась в подготовку к Рождеству — бумажные цепочки, снежок на окнах, елка до потолка. На перемены изумленно взирал Брайан, которого дерево в доме, видимо, тронуло до глубины души — пес подошел к елке и помочился на ствол. За это его пришлось отшлепать, что вызвало горячие дебаты между мной и Рейчел. «Он делает лишь то, что для него естественно», — заявила дочь, и я с отвращением подумала, что воспитала новую Хилари. В наказание за дерзость я велела ей идти в свою комнату, чего Рейчел на самом деле не заслужила, и отослала Брайана назад в его гроб на кухне, откуда пес безучастно следил, как я, налив себе чересчур много бренди, опустилась на табуретку с театральным жестом отчаяния. Это нехорошо, твердила я себе, это совсем нехорошо, ты должна пересилить такое настроение, хотя бы ради Рейчел. А затем подумала, отставив бренди (которое, как я решила, гораздо лучше вылить на пудинг и зажечь в темноте): да что же это такое, все Рейчел да Рейчел, а как же я?