И эта ее ужасающая глухота была такой стыдной, такой тягостной, особенно на фоне одухотворенных, восторженных лиц и сияющих глаз, что Соня совсем приуныла. И что же с ней не так, если даже коровы и овощи…
Соня постаралась придать лицу соответствующее моменту выражение и вдруг с ужасом осознала, что глаза ее неудержимо закрываются, а рот, напротив, пытается распахнуться, раздираемый сладкой зевотой. Конечно, если вспомнить, во сколько она легла. А если вспомнить, во сколько встала! А какой чудовищный день выпал на ее долю! И надо же было ей наесться до отвала, развалиться в мягком кресле в теплом концертном зале и распустить уши. «Диалоги с Шостаковичем» – это, конечно, не «Колыбельная» Гершвина, но все же, все же, все же…
Она ругала себя последними словами, впивалась ногтями в ладони и рисовала жуткие картинки. Вот Гусев оборачивается к ней, спящей, и видит, как из ее разверстого рта стекает на грудь липкая струйка слюны. Вот она звучно всхрапывает на весь зал, или, того чище, громко пукает, или, совсем замечательно, тихо испускает кишечные газы. Она зажала рот ладонью. Вот-вот, можно еще заржать дикой лошадью.
В общем, когда смолкли последние аккорды, никто в зале не аплодировал так горячо, так искренне и страстно, как Соня.
…Они припарковались во внутреннем дворике и поднялись на свою площадку по темной, пахнущей жареной рыбой лестнице.
– Может быть, чашечку кофе?.. – предложил Гусев.
«Как странно, – подумала Соня, – еще вчера, еще сегодня утром я расценила бы это как невозможное счастье. А сейчас хочу только одного – спать».
Она шагнула на порог следом за ним, на миг зажмурилась от вспыхнувшего яркого света и с любопытством оглядела еще необжитую холостяцкую квартиру.
Гостиная была пуста, и Гусев усадил Соню на кухне, а сам занялся приготовлением кофе. А когда повернулся к столу с двумя чашками, дымящимися ароматным парком, гостья спала, положив голову на руки.
Арнольд Вячеславович поставил чашки и задумчиво посмотрел на нее. Потом легонько тронул рукой за плечо:
– Пойдем, я положу тебя в постель.
– Да-да-да, – пробормотала Соня, стряхивая его руку.
Гусев выудил ее из-за стола, подхватил на руки и отнес в спальню. Посадил там на кровать и помог снять сапоги.
– Щас, щас, щас, – говорила Соня. – Буквально несколько минут…
Он открыл форточку, впуская в спальню морозный воздух, и вышел, тихо притворив за собой дверь.
Собственно, заняться было нечем, поскольку телевизор тоже находился в спальне.
Гусев постоял у окна, глядя в непроглядную черноту двора. Можно, конечно, попробовать уснуть стоя, как боевой конь. Или сидя на стуле, как курочка, в смысле, петушок, на жердочке. Или свернуться калачиком на коврике у двери, как верный пес. Но зачем? Если есть огромная кровать, широкая, словно футбольное поле?
В спальне было прохладно и тонко пахло Сониными духами. Он постоял, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте. Сонины брюки и блузка валялись на полу, и Гусев аккуратно повесил их на спинку кровати.
Соня спала на боку, подложив под щеку сложенные ладони. Гусев осторожно убрал с ее лица непослушную прядку. И она наморщила нос. Смешно и трогательно.
«Сбылась мечта идиота, – невесело усмехнулся Гусев. – По определению нелепо».
Он лег на свою сторону кровати и закинул руки за голову. Сна не было. Ни в одном глазу.
Он лежал и слушал, как она дышит. Совсем рядом. Стоит только протянуть руку. И вдруг понял, что она не спит.
– Соня? – тихо позвал Арнольд Вячеславович. – Ты… не спишь?
– Да, – подтвердила она. – То есть нет…
– Я тоже, – сообщил Гусев на тот, видимо, случай, если она еще не догадалась. – Я разбудил тебя, извини. Но это пока единственное спальное место в моей квартире.
– Нет, нет! – горячо возразила Соня. – Это я сама виновата – вторглась к вам посреди ночи.
– Ну вот, теперь, когда мы оба повинились… – улыбнулся в темноте Гусев.
Фраза повисла в воздухе, волнуя недоговоренностью.
– А когда это мы успели перейти на ты? – запоздало спохватилась Соня.
– Все случилось само собой, просто и естественно, – глубокомысленно пояснил Гусев. – Смешно ведь лежать в одной постели и обращаться друг к другу официально. «Я не слишком вас стеснила, Арнольд Вячеславович?» «Ну что вы, что вы! Чувствуйте себя как дома, Софья Батьковна».
– А я не слишком вас стеснила, Арнольд Вячеславович? – лукаво поинтересовалась Соня. – Вы, по-моему, так меня боитесь, что вот-вот на пол сверзнетесь.
– Действительно, – удивился Гусев. – Что это я так стушевался? Жмусь с краешку, как бедный родственник. – И подвинулся на середину кровати, потянув на себя одеяло.
– Э, нет! Мы так не договаривались! – возмутилась Соня, пытаясь поплотнее завернуться в свою половину.
И неизбежно оказалась там же – на середине кровати. Почти в его объятиях.
– А мы еще вообще ни о чем не договаривались, – напомнил Гусев. – Но мне кажется, могли бы это сделать…
– Что именно…
– Все…
Он так медленно наклонялся, что Соня сама притянула к себе его голову.
27
Под утро приснился Соне странный сон, будто пришла она в какой-то спортивный клуб. Хотя никогда в жизни подобных заведений не посещала и понятия не имела, как они выглядят. Но во сне своем странном знала, что клуб этот именно спортивный.
И будто видит она, что полы в клубе грязные, и хочет их помыть. А народу толпится – невпроворот, и тряпки нет подходящей – один носовой платок. И так ей неловко тереть пол носовым платком! И люди смотрят на нее с недоумением. «Господи, – ужасается Соня. – Что я здесь делаю? Зачем?! Как я могла так унизиться…»
Она проснулась с тягостным чувством собственной ничтожности и не сразу поняла, где находится.
Голый проем окна, голые стены и она, Соня, тоже голая, в чужой постели, с чужим, практически незнакомым мужчиной, да к тому же еще и начальником, который снял ее на вечер, заполнив случайную пустоту. А она и рада стараться! Вот она я, Софья Образцова, одинокая гармонь! Весь вечер на арене! Всегда к вашим услугам! Может, вам еще чего угодно? Полы там помыть или окна законопатить? Так это мы мигом!
Гусев спал сном младенца. Она потянулась за своей одеждой и осторожно выбралась из-под одеяла. Так, куртка на вешалке, сумочка в кухне. Только бы не проснулся Гусев!
Соня с тихим щелчком прикрыла за собой входную дверь и даже домой заходить не стала – спустилась во двор, села в машину и поехала к Марте…
Дверь так долго не открывали, что она уже собралась уходить, недоумевая, где это носит тетку в столь ранний час в субботу?
Но тут послышались торопливые шаги, и на пороге нарисовалась взъерошенная Марта в запахнутом наспех халате.
– А почему ты не спрашиваешь «Кто там?», сразу открываешь?
– Я увидала тебя в глазок.
– А почему?..
– Послушай, иди на кухню и сиди там, пока я тебя не позову.
– Ты что, не одна?
– Угадала.
– Вот черт!..
Когда хлопнула входная дверь, Соня метнулась к окошку, чтобы увидеть теткиного бойфренда.
– Всю жизнь мне не везло с мужиками, – подошла сзади Марта, – но такой урод попался впервые.
– В смысле физический?
– В смысле моральный. Вот он! Смотри!
Соня увидела большого импозантного мужчину с портфелем, который, внимательно оглядев двор, двинулся к парковке, то и дело озираясь по сторонам. Прежде чем сесть в свою «восьмерку» цвета индиго, он еще раз осмотрелся и нырнул в салон – как в воду прыгнул.
– Он что у тебя, шпион или разведчик?
– Он мудак, прости, Господи.
– По профессии? – засмеялась Соня.
– По диагнозу, а по профессии профессор, пардон за тавтологию, доктор наук. Говорун, каких поискать. Он меня буквально уболтал. Самовлюбленный, чванливый петух с трусливой душонкой. Жена у него в командировку уехала, а он и пустился во все тяжкие – рискнул остаться у меня на ночь. О Боже! Что это было! «А вдруг Идочка узнает?» «А если Идочка неожиданно вернется?» «Ах, как я боюсь! Зачем я остался?!» А уж когда ты в дверь позвонила, с ним приключилась настоящая истерика. Решил, что это Идочка его выследила, и перетрухал до потери пульса. Буквально, слушай! Побелел, глаза безумные, весь дрожит как овечий хвост. Вспотел, просто взмок от ужаса! Волосенки дыбарем. «Ну все, – думаю, – сейчас его точно кондратий хватит». «Что это, – говорю, – вы, Алексей Петрович, так раскиселились? Возьмите себя в руки».