— Мой отец находится внизу, — говорит она тихим голосом, а глаза выглядят страдальческими. — Я не долго с ним, ты подождешь меня в комнате Сораба?
— Конечно, — быстро отвечаю я, соскальзывая с барного стула.
— Все хорошо?
— Да, да, я в порядке, — она кажется расстроенной. Телефон звонит снова, увидев от кого идет звонок, она быстро отвечает:
— Все хорошо. Нет, пожалуйста, не приходи, мой дорогой. Я в порядке... правда. Все будет хорошо... я обещаю... я тебя тоже люблю...конечно, так... увидимся вечером.
Раздается звонок в дверь, и она вздрагивает. Мы смотрим друг на друга. В ее глазах застыло странное выражение тоски и боли, которое неожиданно делает ее опять похожей на ребенка. Господи, я же ее ненавижу, так почему же мне хочется обнять ее и утешить? Я делаю шаг ей навстречу. Она отрицательно качает головой и исчезает в направлении входной двери. Какую-то минуту я еще стою в кухне, потом следую в коридор и вхожу в комнату Сораба. Я неуверенно замираю у двери, мальчик крепко спит. Если я оставляю чуть-чуть приоткрытой дверь, то ничего не увижу, но зато услышу все.
— Привет, пап, — ее голос какой-то далекий и звучит как-то странно, отличаясь от того, что я слышала весь день.
Я не узнаю голос ее отца, потому что это было очень давно.
— Посмотрите-ка, как ты выросла. Ты такая красивая, прямо как твоя мать.
— Мама умерла в прошлом году, — голос звучит как-то безжизненно.
— Я сожалею, Лана.
— Зачем ты пришел?
— Я прочел о твоей свадьбе в газетах.
— Да.
— Я знаю, что у меня даже есть внук.
— Он спит.
— Мы не будем ему мешать.
— У тебя есть внуки, кроме моего?
— Да. Двое.
— Мило, полагаю, ты общаешься с ними все время.
Возникает небольшая пауза.
— Да, — тихо признается ее отец. — Но теперь я здесь. Сораб это еще один малыш, который также будет видеть своего деда, но гораздо чаще!!!
Лана ничего не говорит.
— Я хотел бы отвести тебя, свою дочерь к алтарю на свадьбе.
— Ты не сможешь. Отец Билли будет отдавать меня жениху.
— Это позор, потому что это полностью моя привилегия.
— Папа, ты когда-нибудь думал, что будет со мной, если умрет мама, когда ты ушел?
Он не увиливает, и в этом надо отдать ему должное. И хотя я не вижу его лица, но слова получаются у него какие-то гладкие и обтекаемые.
— Если бы твоя мать умерла, тогда социальные службы бы связались со мной, и ты стала бы жить у меня.
— Каким образом социальные службы могли связаться с тобой, папа? Ты разве оставил контактный телефон?
— К былому возврата нет, Лана. Теперь я здесь.
— Они бы отдали меня под опеку, папа. Ты знаешь, что происходит с детьми на каком-либо попечении? К ним не относятся, как к своим собственным детям, и подвергают насилию! Похоже тебя абсолютно не волновало то, что ты сделал? Ты просто двинулся дальше и создал совершенно новую семью. Ни разу ты не пытался связаться со мной. Я тебе ничего не должна.
— Но я здесь.
— И зачем ты сюда пришел?
— Послушай, я заботился о тебе в течение многих лет. Это же что-то значит, и мы все-таки кровные родственники.
— Сколько, папа? — ее голос звучит очень холодно.
— Мне не нужны твои деньги.
— Папа, у тебя никогда не будет никаких отношений со мной. Лучшее, что ты можешь сделать — это сейчас назвать свою цену или же просто молчать об этом.
— Хорошо. Сто тысяч.
Мои глаза расширяются от ужаса, но Лана очень медленно отвечает.
— Согласна. Завтра эти деньги будут переведены на твой счет.
— Теперь, когда я думаю об этом, ты намного богаче, чем я мог себе представить. Ты можешь перевести двести тысяч?
Лана, должно быть, согласно кивает, потому что он начинает ее благодарить.
— До свидания, папа.
— Я не прощаюсь со своей собственной плотью и кровью. Ты увидишь меня еще, девушка.
Я слышу, как закрывается входная дверь и быстро выхожу. Лана идет по направлению ко мне, остановившись на расстоянии пяти шагов. Ее плечи сгорблены, лицо бледное, но она все равно пытается держать себя в руках.
— Что же он хотел? – спрашиваю я.
— А как ты думаешь?
Я молчу.
— Ну, давай, наконец, выпьем чаю, — отвечает она, но ее настроение полностью изменилось. Она выливает воду, которую уже вскипятила в чайнике и наполняет его по новой. Кухня наполняется шумом льющейся воды. Вдруг она закрывает ее и опускает чайник на столешницу, делает глубокий вдох.
— Он никогда не любил нас, — шепчет она, ее глаза наполнены невыплаканными слезами. Я уговариваю ее присесть, и начинаю готовить чай, мы слышим, как открывается входная дверь. Прежде чем любой из нас делает хоть малейшее движение, на пороге кухни появляется Блейк. Какую-то минуту они пристально смотрят друг на друга.
— Как ты добрался сюда так быстро? — выдыхает она.
— Я был ближе, чем ты думаешь, — просто отвечает он.
С сильным всхлипываем она стремглав бросается к нему. Я становлюсь невидимой для них, они меня просто не замечают. Он прижимает ее к себе, обняв плотным кольцом рук.
— Прости меня, моя дорогая. Я виноват, — шепчет он ей в макушку. Она прижимается щекой к его груди и закрывает глаза. Полностью забытая ими, я наблюдаю за ними с жадным любопытством. Так вот каким этот великий мужчина, становится с ней — нежный, заботливым, словно она бесценная, незаменимая драгоценность. Это заставляет меня желать именно такой любви.
Лана медленно поднимает голову и смотрит ему в лицо. В его глазах появляется какая-то грусть, пока он смотрит на нее, словно это ему причинили боль, а не ей. Билли была права, он действительно, несомненно любит ее. Ни яхт, ни дорогих игрушек, ни вертолетов. Перед моими глазами сейчас совершенно реальная вещь. Им не нужен никто или еще что-либо, потому что они просто счастливы друг с другом.
— Он приходил за деньгами, — говорит она так тихо, что я почти не слышу ее.
— Я знаю, — мягко успокаивает он.
— Я пообещала ему их дать.
Он поднимает руку к ее лицу, и тыльной стороной ладони проводит по ее щеке, не спрашивая сколько, просто говорит:
— Ты знаешь, что он вернется еще за большей суммой.
— Когда я была совсем маленькой, он нес меня на плечах, и от этого мама смеялась, она так жизнерадостно смеялась. В конце концов, какая разница, любит он меня или нет? Это же не означает, что мне следует любить его меньше?
— Может мне стоит сделать так, чтобы он получал какое-то содержание?
Лана кивает.
— Да, дай ему денег. Разреши ему быть счастливым. У меня есть ты и Сораб, и мне не следует желать неприятностей кому-то еще? Мать простила его. Я нет, это чувство все эти годы поедало меня изнутри. Пусть ему будет хорошо.
Они не слышат, но я прочищаю горло, потому что ребенок уже проснулся, видно открыл свою дверь и сейчас топает по коридору, направляясь в кухню. Лана поворачивает голову в мою сторону.
— Боже мой, Джули. Прости. Я не для этого пригласила тебя сюда, чтобы ты стала свидетелем моей семейной драмы.
Но я смотрю не на нее, а на Блейка, глаза, которого стали холодными и застывшими, как только оторвались от Ланы. Он достает телефон из кармана.
— Том отвезет тебя домой, — говорит он и начинает набирать номер, скорость, с которой Том ответил, поражает. — Том, ты можешь забрать Джулию в вестибюле.
Ребенок все еще сонный появляется в дверях.
И я снова вижу, как лицо Блейка становится совершенно другим, как бы разглаживается, даже стальные плечи немного опускаются.
— Посмотрите-ка, кто пришел, — говорит он, сев на карточки и открывает свои объятия. Малыш топает к нему, также раскинув руки, словно миниатюрная копия Франкенштейна. Его маленькие ручки обвивают шею отца, который тут же целует его в макушку и поднимает высоко в воздух, заставляя визжать от восторга.
Лана поворачивается ко мне.
— Я позвоню тебе завтра, и мы договоримся по поводу поездки к стилисту, — говорит она. Я забираю свой подарок со столешницы, и мы направляемся к входной двери. Я чувствую себя как-то странно, мне не хочется уходить. Я хочу остаться и окунуться в те глубокие интимные моменты и в то счастье, свидетелем, которого случайно я стала. Я не хочу возвращаться в мой дерьмовый дом, в мою неотзывчивую, несчастную семью, заплывшую слоями жира.