Энн находила происходящее совершенно ужасным и считала, что это несмываемое пятно на репутации Уолдгрейвов, но Джордж только пожимал плечами. В прошлом ноябре его освободили из тюрьмы, проводив со всей торжественностью, а дома его встретили радостью и фейерверками. А затем он изъявил желание распродать драгоценную коллекцию, покинуть Строберри Хилл и отправиться за границу. Рядом с ним стояла Фрэнсис, которая стала еще прекраснее.
— Это ее рук дело! — разъяренно сказала Энн Элджернону. — Дрянная девчонка! Вот как она заботится о наследстве своего мужа! Впрочем, ее отец ведь продавал карандаши на улицах! Какое ей дело до английской аристократии?!
Элджи нахмурил брови, как мастифф.
— Тебе бы следовало быть поосторожнее, дорогая. Здесь слишком много посторонних ушей.
— Ничем не могу помочь, — всхлипнула Энн. — С тех пор, как в нашу семью вошла Фрэнсис Брэм, у нас сплошные неприятности. Сначала — смерть Джей-Джея, потом — заключение Джорджа, а теперь — еще и это!
Элджи хотел было рассудительно заметить, что Фрэнсис нельзя винить за первые два несчастья, но, взглянув в лицо Энн, передумал. Вместо этого он очень кротко произнес:
— В «Таймс» пишут, что коллекция ничего не стоит.
Элджи был прав. И мало того: пародии на каталог коллекции Уолпола, выдержавшие восемь изданий, включали в себя такие редкости, как бородавка с носа Оливера Кромвеля, зернышко яблока из Сада Эдема и кобылка от скрипки, на которой пиликал Нерон, любуясь на горящий Рим.
Энн, которой все это уже давно осточертело, накинулась на Элджернона:
— Этим газетчикам легко говорить! А нашему родственнику Горацию Уолполу пришлось потратить на это всю жизнь.
Когда Энн была хозяйкой Строберри Хилл, она испытывала настоящую гордость, показывая посетителям любопытное собрание рисунков, портретов, акварелей, драгоценных камней, мечей, урн, статуй, китайских ваз, книг, манускриптов, мушкетов, медалей, монет, гобеленов, колец и часов, — всю эту груду безделушек, накопленную одержимым коллекционером.
Но подделок в коллекции не водилось, и недооценивать уникальное собрание, как это делала «Таймс», было просто глупо и несправедливо. Ведь среди всякого хлама можно было найти портрет Екатерины Арагонской кисти Гольбейна, миниатюры Рафаэля, бюст Калигулы, сделанный при жизни императора, издание Гомера, принадлежавшее Александру Поупу, и множество редчайших драгоценных рукописей.
И вот теперь шла уже третья неделя распродажи и надвигалась четвертая; уже двадцать пять тысяч человек посетили аукцион. Лучшие рукописи, монеты и редкие издания книг заказал Британский музей, а подборка брошюр попала в Букингемский дворец.
— Леди и джентльмены, — произнес мистер Джордж Робине, аукционер из Ковент-Гардена. — Я предлагаю веер из страусовых перьев, ручка которого была наполнена крыльями бабочек. Говорят, что некогда этот веер принадлежал русской императрице и достался леди Лауре Уолдгрейв от неизвестного поклонника, предположительно, венецианского аристократа. Веер изначально не входил в коллекцию Уолпола и был добавлен к ней после смерти леди Лауры. Итак, пятьдесят фунтов?
— Да, — произнесла Энн, сидевшая в первом ряду и сжимавшая каталог затянутой в перчатку рукой.
— Пятьдесят фунтов предлагает вдовствующая графиня Уолдгрейв. Кто больше? Благодарю вас, сэр.
Начался торг. За спинами посетителей стояли Джордж и Фрэнсис; никто их не замечал. Снаружи их ожидала карета, готовая доставить молодую пару в Дувр: сегодня ночью им предстояло переплыть Ла-Манш, чтобы оказаться во Франции и начать новую жизнь. Они уже собрали двадцать тысяч фунтов на распродаже коллекции Уолпола, а мистер Робине утверждал, что сумма выручки может достичь тридцати пяти тысяч. Джорджу было все равно, что станется с домом его предков: он рассчитался с самыми крупными долгами, женился на вдове своего брата, и теперь уже больше ничто не удерживало его в Англии.
Он повернулся спиной к аукционеру, но Фрэнсис потянула его за рукав.
— Сейчас твоя мать проиграет торг, — прошептала она. — Ее противник представляет частного коллекционера, и он сейчас предложит двести фунтов.
— Пускай мистер Хикс сделает ей подарок.
— Джордж, как ты можешь быть таким жестоким? Из-за этого нас никто не любит.
— Двести фунтов, кто больше? — произнес мистер Робинс. — Кто-нибудь предложит двести десять фунтов? Нет? Двести фунтов — раз, веер леди Лауры Уолдгрейв. Двести фунтов — два…
— Двести десять фунтов, — отчетливо произнесла Фрэнсис.
— Двести десять фунтов предлагает графиня Уолдгрейв. Кто больше?
Четыре человека повернули головы, и Фрэнсис почувствовала на себе четыре гневных взгляда: надменный и гордый — Энн, презрительно говоривший Фрэнсис, что она всего лишь безродная выскочка; злой — Элджернона, похожего на огрызающуюся собаку; ледяной — Горации, чьи глаза блестели, как изумруды на снегу; наглый и дерзкий — Иды Энн, явственно прошептавшей: «Стерва».
— Никого? В таком случае, двести десять фунтов — раз…
Фрэнсис увидела, что мистер Хикс пытается поднять руку, но вдовствующая графиня удержала его и покачала головой.
—…продан графине Уолдгрейв. Следующий пункт…
Семейство Хиксов не собиралось оставаться в зале больше ни на минуту. Энн поднялась со своего золоченого стула и стала пробираться к двери, даже не помедлив у того места, где ее первый муж замертво упал когда-то к ее ногам. В дверях она столкнулась с Джорджем и Фрэнсис.
Энн вздернула подбородок и хотела было пройти мимо, но мистер Хикс прошептал:
— Энн, я думаю, следует попрощаться.
Впервые за все время Джордж почувствовал уважение к своему отчиму, которого до сих пор считал круглым идиотом, не умеющим связать двух слов. Он слегка поклонился Элджернону:
— Прощайте, сэр.
— Прощайте, милорд, — Элджи всегда был ужасно церемонен с Джорджем.
— Прощайте, мама.
Энн опустила подбородок и пристально взглянула на сына — ее глаза до сих пор сохранили редкостный синий оттенок.
— Прощай, Джордж. Прощай, Фрэнсис. Надеюсь, вы найдете в Европе свое счастье, — сказала она.
Она держалась очень надменно и высокомерно. Джордж поймал себя на мысли, что ему не хотелось бы расставаться со своей матерью врагами, что все могло бы быть по-другому. Он искренне огорчился, что ему до такой степени нравилось пьянствовать, играть и распутничать. Но больше всего он жалел о том, что влюбился во вдову своего брата настолько отчаянно, что навсегда опорочил свое имя в Англии незаконным браком.
— Надеюсь, вы тоже будете счастливы, — произнес он.
Горация, выглядевшая удивительно красиво в простом муслиновом платье, сделала шаг вперед.
— Вы дадите нам знать о себе? — спросила она.
— Да, мы напишем, — ответила Фрэнсис, потом добавила очень мягко: — Я купила этот веер для вашей матери. Вы вручите ей его на день рождения?
Горация и Фрэнсис взглянули друг другу в глаза и подумали о том, как каждая из них красива и умна, как в действительности они похожи друг на друга, что у одной из них было уже двое мужей, а у другой — ни одного.
Горация коснулась холодными губами щеки Фрэнсис.
— Спасибо, — прошептала она.
— Ну что ж, а я, — произнесла Ида, — я буду очень рада, когда вы вернетесь.
— Как ты смеешь! — в гневе воскликнула ее мать, потому что именно эти слова она сама бы с радостью произнесла, если бы ей позволила ее гордость. — Не забывай, что в твоем положении так говорить не следует. Жаль, что тебя в детстве мало пороли.
— Так сделай это сейчас.
— Пойдем, Фрэнсис, — сказал Джордж. — Здесь не место для нас.
Фрэнсис печально улыбнулась.
— Нет, — сказала она. — Я так не думаю.
И с этими словами она повернулась и не оглядываясь пошла к карете. Когда Джордж вскочил на подножку следом за ней и возница щелкнул кнутом, из галереи донесся голос аукционера:
— Продано!
— О, Господи, — вздохнула Энн, — старые дни уже никогда не вернутся. Бедный Строберри Хилл, бедный Саттон. Неужели им действительно суждено разориться?
— Сомневаюсь, — весело произнес мистер Хикс. — Обычно случается что-нибудь хорошее, и дела идут на поправку.
Несмотря на то, что было всего шесть часов утра и улицы Вены только что осветились первыми розоватыми лучами летнего солнца, все горожане, казалось, были уже на ногах. Тарахтели кареты, суетились дворники, куда-то спешили всадники, старомодные экипажи теснились у городских ворот. Повсюду стояли цветочницы, предлагая всадникам и пешеходам букеты свежих цветов, по улицам носились мальчики-газетчики, распродавая свой товар с веселыми криками.