— И я тогда сказал тебе, что мне она тоже снилась, — Джекдо наконец обрел дар речи.

— Да. Хотел бы я знать, что все это значит. Но одно я знаю наверняка: проклятие Саттона до сих пор тяготеет надо мной.

К Джекдо вернулись силы. Он произнес:

— В день твоей свадьбы я сказал, чтобы ты не обращал внимания на дату. И вот теперь я говорю тебе вновь: ты должен бороться со злом. Пути судьбы не предрешены, Джон Джозеф.

В этот миг ударили в корабельный колокол и раздался крик: «Провожающим сойти на берег! Кто сходит на берег?» Времени уже не оставалось. Друзьям пришлось расстаться.

—…Вот видишь, Горация, о волнениях в Венгрии ни слова. Никакой войны.

— Да, — ответила Горация. — Джон Джозеф, ты действительно уверен, что это носят именно так?

Ее муж скользнул по ней взглядом, сидя в карете, которая должна была доставить их в королевский дворец Шенбрунн. Он подумал, что она никогда не была так обворожительна, и решил, что это, должно быть, замужество и волшебство супружеского ложа сделали ее улыбку такой сияющей.

Вместо того чтобы ответить на ее вопрос, он задал свой:

— Ты счастлива, Горация?

— Я буду счастлива, когда ты меня полюбишь.

— Но ведь я люблю тебя!

Горация раздраженно махнула рукой:

— Я тебе нравлюсь… как комнатная собачка. Но я не собачка, Джон Джозеф.

— Нет, ты — настоящая рыжая лиса!

И он потянулся, чтобы обнять ее. Горация засмеялась и оттолкнула его.

— Прекрати. Я и так растрепалась. Ты правда уверен, что именно так нужно было одеться для встречи с императором? — спросила она.

— Да!

Когда Джон Джозеф явился в казармы для женатых, находившиеся в самом центре Вены, он обнаружил в спальне целые горы разбросанной одежды и Горацию в парадном платье из золотой парчи, прихорашивающуюся перед высоким зеркалом. Он изумленно посмотрел на нее, а Горация воскликнула:

— Ах, разве это не чудо! Из дворца пришло письмо. Император хочет нас видеть. Сегодня вечером, кажется, за игрой в карты. Я и не знала, что у вас с ним такие близкие отношения. Мама будет в восторге.

Джон Джозеф рассмеялся, бросил на стул свой плащ и снял рубашку, чтобы умыться.

— Боюсь, что это не совсем так, как ты себе представляешь, Горри.

— Что ты имеешь в виду?

— Когда я говорил тебе, что император прост, как ребенок, я не преувеличивал. Он думает точь-в-точь, как восьмилетнее дитя, и даже подпись свою ставит с большим трудом. Не забывай, что империей управляет принц Меттерних.

— Так что, мы не поедем во дворец?

— Поедем, но не играть в карты. Это всего лишь приглашение на игру в солдатики.

Горация непонимающе взглянула на Джона Джозефа:

— Играть в солдатики? С королем?

— Да, почему бы и нет? — слегка раздраженно ответил Джон Джозеф. — Его любимого оловянного солдатика зовут моим именем, и в его военной комнате — он целую башню занял макетами сражений! — я веду в бой австрийскую армию против самых разных врагов — от гунна Аттилы до Наполеона Бонапарта. Я победил даже самого Чингизхана!

Горация недоверчиво покачала головой:

— Не знаю что и сказать! Это было бы забавно, если бы не звучало столь патетически.

— Что в этом патетического? Он совершенно счастлив в своем игрушечном мире. Я люблю императора. Он куда добрее, чем все эти блистательные заговорщики, что толпятся вокруг него. Уверяю тебя. Мне часто кажется, что я был бы счастлив не расставаться с ним.

Он повернулся, плеснул горячей воды в таз и начал умываться.

— Ты не хочешь, чтобы я поехала с тобой? Вдруг я испорчу вам игру… — Горация вдруг почувствовала необъяснимый укол ревности.

— Едва ли было бы разумно не повиноваться высочайшему приказу, — Джон Джозеф озабоченно скреб бритвой подбородок. — Но если ты чувствуешь, что можешь все испортить, я, пожалуй, мог бы придумать какие-нибудь извинения.

Сказаны эти слова были так легко, что Горация призадумалась: ей показалось, что Джон Джозеф любит императора больше, чем се, и она стала сомневаться, добьется ли когда-нибудь от мужа настоящей любви. На мгновение она почувствовала себя совершенно одинокой: ее муж был рядом с ней, но она его интересовала куда меньше, чем его собственные дела. Она вздохнула:

— Если меня приглашают, я поеду. Но если тебе кажется, что я могу вам помешать, то, прошу тебя, оставь меня дома.

Джон Джозеф был удивлен. Прежде он никогда не думал, что Горацию можно настолько уязвить подобной мелочью. Он принялся тереть лицо полотенцем.

— Горри, я не имел в виду…

— Прошу тебя, не говори ничего. Должно быть, ты думаешь, что я — гордячка, что я не способна отнестись с симпатией к безвредному старому простачку. Другой вопрос, смогу ли я полюбить его так же, как ты. Я дарю любовь щедро, Джон Джозеф, или не дарю ее вовсе. Возможно, в этом я кое-чему научилась у тебя.

При этом последнем замечании что-то сжалось в груди у Джона Джозефа. Подобное чувство в иных обстоятельствах он счел бы чем-то сродни гневу, но сейчас понимал, что это — чувство вины за то, что он расстроил свою жену.

— Прости, любимая. Я не хотел тебя обидеть. Прошу тебя, давай поедем вместе к императору. Он очень огорчится, если ты не приедешь. Когда я уезжал в Англию, он хотел, чтобы его английский солдат вернулся к нему с молодой женой. Прошу тебя, не разочаровывай его… и меня.

И снова сердце его сжалось, а выражение лица смягчилось, потому что Горация, пристально поглядев на Джона Джозефа, наконец улыбнулась:

— Прекрасно. Доставим ему удовольствие.

Джону Джозефу очень захотелось обнять Горацию, и он прижал ее к своей мокрой груди.

— Только надень другое платье, дорогая. Император играет, как маленький мальчик… возится на полу. Надень что-нибудь такое, что не жалко, — сказал он.

И Горация, скрепя сердцем, все же согласилась сменить парадное платье на простое муслиновое и надеть дешевую шляпку для встречи с Его Императорским Величеством Фердинандом, государем Австро-Венгрии и других областей обширной империи.

Впрочем, когда карета въехала на просторный двор, и перед Горацией предстал величественный дворец, сравнимый разве что с Версалем, она снова испугалась.

— Джон Джозеф, ты уверен, что можно явиться к императору в таком дурацком платье? Мне кажется, что я похожа на молочницу, — прошептала она.

— Ты похожа на принцессу из идиллической сказки. Потерпи, дорогая.

«Какого черта, — подумалось ему, — эти слова застревают у меня в горле? И почему, черт возьми, почему каждый поворот ее головки, каждый взгляд вызывают во мне такое желание?»

Но у него не было времени додумать эту мысль до конца. Лакеи в париках и голубых ливреях уже распахнули дверцы карсты. Горация, с блестящими от возбуждения глазами, уже ступила на порог дворца. Джон Джозеф торопливо шел за ней следом, гордый, как павлин.

Путь по бесконечному коридору длиной чуть ли не в целую милю был для Горации в новинку. Но еще большее потрясение она испытала в тот момент, когда золотые двери, украшенные купидонами и летящими лебедями, распахнулись, чтобы пропустить гостей императора в огромный зал, и мажордом, трижды ударив тростью об пол, объявил: «Капитан Джон Джозеф и леди Горация Уэбб Уэстон, Ваше Императорское Величество!»

Английский офицер со своей супругой застыли на пороге великолепной приемной, в которой, казалось, было совершенно пусто и стояла мертвая тишина. Наконец Джон Джозеф прошептал: «Сир?» И тут из-за спинки бархатного дивана с ножками в форме причудливых лап грифона раздался сдавленный шепот: «Тсс!»

Мажордом и Джон Джозеф переглянулись. Затем мажордом громко произнес:

— Будут ли еще какие-нибудь приказания, Ваше Императорское Величество?

— Тсс! — повторил император. — Ты здесь, мой английский солдат?

Из-за спинки дивана на мгновение показался нос и пенсне с огромными стеклами; потом император снова спрятался.

— Если она хорошенькая, можешь подвести ее ко мне, — послышался его голос.

Мажордом произнес уже обычным тоном:

— Мне уйти, сэр?

Эта фраза была обращена к Джону Джозефу, и тот ответил:

— Да, все будет в порядке. Мы с женой уйдем через два часа. Подготовьте для нас карету.