Вот так и пришла любовь к хозяину поместья Саттон, человеку, который в последние годы считал себя неспособным на такое чувство. Не владея собой, он выкрикнул:
— Если я не вернусь через десять минут, поднимайте тревогу! — и галопом, будто за ним гнались черти, выскочил из лагеря, громко крича охрипшим от волнения голосом: «Горация, где ты?» Только теперь Джон Джозеф, наконец, осознал, что любит. Он страстно желал крепко обнять свою жену и сказать ей все то, что ей всегда хотелось услышать от него. Какой же он был дурак, что не сказал ничего раньше.
Он громко и горячо молился: «Пресвятая Богородица Дева Мария, пожалуйста, сохрани Горацию. Не дай мне потерять ее сейчас, когда я нашел ее».
Все вокруг было созвучно тому, что творилось в душе Джона Джозефа: любовь его устремлялась ввысь, как эти взметнувшиеся горы, лесистые долины таили в себе его сокровенные мысли, широкая река струилась потоками страстного желания. Он проскакал через реку по шаткому мосту, даже не задумываясь над тем, что делает. Ведь Горация наверняка не могла пройти здесь по сгнившим доскам. Но Джон Джозеф несся прямо к востоку, в рассветное утро, помня, что именно этим путем пошла Горация.
Свист пули над головой заставил его пригнуться к седлу, но лошадь резко шарахнулась в сторону, и ее ноги заскользили по старым доскам. Джон Джозеф пришпорил испуганное животное, побуждая его поспешить к другому берегу под укрытие деревьев. Там он придержал лошадь, осторожно оглядываясь и вытаскивая пистолет из кобуры. Кругом была абсолютная тишина, но Джон Джозеф внезапно вздрогнул, повернулся назад и увидел направленное на него дуло мушкета. За его спиной раздался голос:
— Руки вверх, капитан. Вы мой пленник. Позади стоял явно сгоравший от желания пристрелить его, но не отваживающийся это сделать мадьяр в красной накидке, вооруженный всеми мыслимыми видами оружия. Через седло его лошади был переброшен поводок собаки Горации.
— Элджи, — вздохнула вдовствующая графиня.
— Да, моя дорогая?
— Я так беспокоюсь о дочерях.
— Почему, милая?
Энн вздохнула опять, с некоторой долей раздражения:
— Ты знаешь, почему. Аннетта потеряла ребенка, Горри попала на эту ужасную войну, Ида Энн занята только мечтаниями после того, как Лаура вышла замуж за графа.
Энн до сих пор не забыла, как ее племянница использовала бал по случаю дня рождения Иды Энн, чтобы заманить в свои сети лучшую партию сезона — молодого графа Селборна. И увела его прямо из-под носа Иды Энн! Было просто не очень честно, что виновница торжества осталась ни с чем.
— Не годится все время тревожиться, — опять вздохнула графиня. — Моя жизнь — это сплошные переживания из-за детей.
Она была сейчас явно расположена к тому, чтобы жалеть себя, но так как ее высказывание было совершенно справедливым, Элджи опустил газету и приготовился слушать.
— Вначале — смерть Джей-Джея, потом — Джорджа. Нашу дорогую Фрэнсис ничего не трогает: она собирается женить на себе бедного старого Харкорта, несмотря на разницу в тридцать шесть лет между ними. А теперь столько волнений из-за девочек.
Элджи сочувственно приподнял голову. Женившись на Энн, он считал себя счастливейшим человеком на свете, несмотря на то, что жена любила поворчать.
— Я действительно думаю, что если Ида Энн будет продолжать вести себя подобным образом, она может остаться старой девой.
— О, вовсе нет!
— Я думаю, это вполне вероятно. Молодые люди сейчас не такие, как раньше, Элджи. В последнее время вокруг появилось так много странных людей. Выбор у девушек очень ограничен. Думаю, что могу быть благодарна, что сбыла с рук двух дочерей. Хотя так печально, что Горация вышла замуж за наемника иностранной армии. О, Боже! — Энн вздохнула снова.
— Не тревожься, моя дорогая, — сказал Элджи, угадав ее мысли. — Я уверен, что жены военных австрийской армии будут в совершенной безопасности и что закон и порядок будут скоро восстановлены. Так что о Горации тревожиться не стоит.
— Надеюсь, что так, — ответила графиня. — Очень надеюсь.
— Что вы сделали с моей женой? — закричал Джон Джозеф, не обращая внимания на то, что он был сейчас окружен шестью солдатами враждебной армии весьма злодейского вида, один из которых приставил к его горлу острие ножа. — Говорите, черт вас побери! Где леди Горация?
— Спокойней, англичанин, — послышался ответ. — Мы не знаем, о чем ты говоришь.
— Вы забрали поводок ее собаки. Я сам это видел. Что вы с ней сделали?
Последовал взрыв смеха:
— Так это твоя жена? Эта рыжая? Ну, она очень понравилась майору, и он допрашивает ее лично.
Явная двусмысленность слов привела Джона Джозефа в неистовство, и он двинул кулаком в живот солдата, захватившего его в плен, так, что тот скорчился от боли. Затем еще несколько сокрушительных взмахов кулаков оглушили двух венгров прежде, чем на капитана навалилась куча людей и изо рта и носа у него хлынула кровь.
— Я убью вас всех, если только она пострадала, — прохрипел он лежа.
— Значит, ты ее любишь? — спросил один из них со смехом.
— Да, — сказал Джон Джозеф, — да, клянусь Богом. Больше, чем я любил кого-нибудь в жизни.
— О, почему ты говоришь это сейчас? — спросила Горация, появившаяся у двери. — Я всегда надеялась, что это будет при более романтических обстоятельствах. О, Джон Джозеф, это правда?
— Я обожаю тебя, — сказал он и потерял сознание.
— Я самая счастливая женщина на свете, — заявила Горация изумленным врагам. — О, это благодаря вам все так произошло, спасибо вам всем!
С этими словами она, запечатлев поцелуи на щеках свирепых солдат, принялась от радости кружиться по комнате.
— Сумасшедшие англичане, — сказал майор. — Совершенно сумасшедшие. Но тем не менее это трогает. Заприте их вместе наверху, Коссер. Война будет долгой для них.
— Чепуха, — решительно сказала Горри. — Нас освободят моментально. Вот увидите.
— Я не вынесу этого, — рыдая, сказала Энн и уронила телеграмму на пол.
Вошел Элджи, весь пропахший вереском и сыростью после прогулки с Полли и Энфусом, и тут же бросился подхватить Энн, почти в обмороке падавшую в кресло. Они находились в Большой Зале; снаружи по цветным стеклам витражей хлестал дождь, вода стекала вниз мутными ручейками, и тенистые уголки замка выглядели мрачными в этот пасмурный день.
— Что, очень плохие новости? — испуганно спросил мистер Хикс.
— Прочитай сам.
Он наклонился, поднял скомканный лист, расправил его и облегченно вздохнул.
— Слава Богу, — сказал он, изучив содержание.
— Слава Богу?
— Они всего лишь в плену, я боялся худшего.
— Но, Элджи, дорогой Элджи, как они могут быть вне опасности в руках у захватчиков?
— Ну, любовь моя, я сказал бы, что там они находятся в самом безопасном месте.
— Нет, — возразила Горация, — не «апфелляция», а «апелляция». Попробуйте еще разок.
— Апфелляция, — упрямо повторил ее ученик, австрийский солдат лет шестнадцати, угрюмого вида.
Горация вздохнула.
— Так мы далеко не продвинемся, — сказала она по-английски Джону Джозефу.
— Да, — рассеянно ответил он, погруженный в свой журнал, который он, казалось, не собирался выпускать из рук до конца войны или, по меньшей мере, до освобождения из плена. — Да, дорогая.
Джон Джозеф стал выглядеть очень привлекательно, в его темно-синих глазах светилась особая теплота: ведь он никогда в жизни не был так счастлив, как в эти дни. Для него жизнь в плену превратилась в настоящий рай земной. Конечно, его с Горацией (и, само собой, вместе с преданной Лули) перевели в унылый гарнизон в Карлсбург с несколькими сотнями других военнопленных и плохо кормили, но зато он находился рядом с любимой почти неотлучно.
Помолчав немного, Джон Джозеф добавил по-английски:
— Думаю, дело вовсе не в том, как ты учишь. Просто он тупой.
Он улыбнулся и качнул головой в сторону солдата, делая вид, что похвалил его, и Горация ответила вполне серьезно:
— Не стоит этого делать. Может быть, он понимает больше, чем мы думаем.
— Апфелляция, — произнес солдат, и тут Джон Джозеф с Горацией не выдержали и расхохотались, а через несколько секунд к их дружному смеху присоединился и ученик. — Карошая шютка, да?