Татьяна Бочарова - Соло для влюбленных. Певица

Послышался скрип половиц. В кухню заглянул Сережка, увидел беззвучно рыдающую мать, остановился на пороге, нахмурился. Потом подошел ближе.

– Ты чего? – Он покосился на две пустые тарелки, стоящие на столе. – Был дядя Тема?

Мила вместо ответа всхлипнула.

– И что? Опять ушел?

В голове у Милы мелькнула мысль, что, наверное, ей должно быть стыдно перед сыном за то, что она такая мать, за то, что он все видит, все понимает, уходит для нее из дома. Но стыда не было. Лишь усталость и горечь.

. – Ну и дурак, что ушел, – с неожиданной злостью произнес Сережка и, подхватив со стола тарелки, с грохотом швырнул их в мойку. – Перестань реветь! Он потом еще пожалеет, вот увидишь. Мам! – Он сел рядом на табуретку, мягко коснулся Милиной руки. – Мам, давай мы тебя женим, то есть замуж выдадим, а? За Семена Ильича, из третьего подъезда? Он, ей-богу, от тебя тащится, ну, я хочу сказать, ты ему очень нравишься. Правда, правда, он мне сам говорил. Недавно, позавчера… Мам!

Мила улыбнулась сквозь слезы, ткнула Сережку кулаком в плечо:

– Пошел твой Семен Ильич куда подальше! Старый козел! Я еще себе молодого найду! Вот женю тебя и найду. Не веришь?

– Да верю, верю, – Сергей засмеялся. Потом покосился на кастрюлю на плите. – Вы борщ-то мне оставили или как?

– Или как, – ласково проворчала Мила, вставая. – Садись уж, ладно. Один толк от сегодняшнего дня, что кучу еды наготовила, на три дня хватит.

Репетиции «Риголетто» уже полностью перенеслись с малой сцены в концертный зал. К оркестру присоединился хор, балетная группа и все солисты, занятые в эпизодах. Прогоны следовали почти каждый день, приближалась премьера, и Лепехов становился неумолим, когда очередной спектакль готовился к сдаче. Теперь за кулисами с самого начала репетиции присутствовали все без исключения певцы, даже Богданов, только-только вышедший с больничного.

Подтянулась и дисциплина: прогоны начинались точно в назначенное время и ни минутой позже. Глеб больше на репетиции не опаздывал, приходил к сроку и вообще стал несколько серьезней и сдержаннее, перестав смешить Ларису за кулисами, перед самым ее выходом и откалывать разные забавные номера.

С одной стороны, Ларису это радовало, так как она давно чувствовала неудобство перед певцами труппы по поводу Глебовых опозданий. С другой стороны ей немного не хватало прежней его непосредственности, когда он мог запросто, безо всякого стеснения обнять ее на глазах у всех солистов, поцеловать, сказать какую-нибудь веселую глупость, которая из его уст звучала не пошло, а естественно.

Так или иначе, но теперь в театре он вел себя по отношению к Ларисе просто как партнер, и ей приходилось довольствоваться этим. Его отлучки стали чаще, они почти перестали ездить домой с репетиций вместе. Обычно Лариса уезжала одна, а Глеб приезжал позже, к вечеру, и на ночь частенько исчезал. Однако те часы, что он проводил у нее дома, искупали все остальные негативные моменты. Оставшись с Ларисой наедине, Глеб становился ласков и предупредителен. Иногда в его взгляде, обращенном на нее, Лариса читала настоящую нежность, ту, которой не было в первые недели их знакомства. За такие минуты она готова была забыть все: его неожиданные уходы, таинственные ночные исчезновения, а главное, то, что Глеб – преступник, и не просто преступник, а убийца, пусть и невольный.

Она все больше привязывалась к нему, начинала отчаянно скучать, когда Глеб отсутствовал, чувствовала себя на вершине блаженства, если он был рядом, держал ее за руки, бережно прикасался губами к ее волосам. Тогда жизнь казалась Ларисе праздником.

В остальное же время с ней стало твориться нечто странное. С некоторых пор Ларису не покидало ощущение, что за ней пристально и внимательно наблюдают чьи-то невидимые глаза. Ощущение это появлялось в самых различных местах: на улице, в транспорте и даже в театре. Лариса была почти убеждена, что Бугрименко не отступился и его люди незримо преследуют ее, полностью контролируя все ее перемещения. Напрасно, очутившись наедине с самой собой, в спасительных домашних стенах, она пыталась внушить себе, что такого быть не может, что все это просто фантазия, плод не в меру разыгравшихся нервов, что следователь давно забыл о ней и никак не мог подослать шпионить за Ларисой в театр. Стоило ей выйти из дому, ощущение слежки возникало вновь. Лариса отчаянно крутила головой в поисках агентов Бугрименко, но рядом никогда не было никого подозрительного.

Она сходила с ума от страха и каждый день ждала, что вот-вот раздастся телефонный звонок и Бугрименко вызовет ее на очередной допрос. Он не звонил, но от постоянного напряженного ожидания было еще тяжелее.

В свете всех этих событий Лариса даже радовалась, что Глеб не ездит по городу вместе с ней. Она понимала, что в принципе против него нет никаких улик, но все равно боялась. Бугрименко казался ей фигурой почти мистической, обладающей какими-то сверхъестественными знаниями и возможностями.

Самым скверным во всем этом было то, что Лариса ни с кем не могла поделиться наболевшим. Никому, ни Миле, ни родителям, ни Артему, с которым привыкла иногда обсуждать свои проблемы, не решалась Лариса открыть страшную тайну о Глебе.

Артем повернул в двери ключ, и тотчас же из прихожей раздался ликующий Стешин визг.

– Ну что, соскучилась? – Артем с улыбкой смотрел, как обезумевшая от радости собака волчком вертится у него под ногами.

Надо сказать, он сегодня действительно припозднился – после общего прогона они с Лепеховым еще часа полтора проходили отдельно почти всю партию Риголетто. Умотался Артем вконец, но зато наступило долгожданное удовлетворение, когда знаешь, что роль получается на все сто процентов. Каждое движение стало в точку, каждый жест оправдан. Они оба, и он, и Михаил, мучились, ночами не спали, продумывая все эти детали, необходимые для того, чтобы образ был полностью завершен. Риголетто – первая главная роль у Артема, обычно композиторы пишут основные партии для басов и теноров. Баритон – голос всегда не такой выгодный, второстепенный, и только Верди нарушил эту традицию. Лепехов хотел доказать, что не напрасно нарушил, что певец-баритон такой же солист, как и другие певцы, обладающие более популярными голосами.

Кажется, доказал. Во всяком случае, лепеховский Риголетто – фигура оригинальная и нестандартная, а это уже плюс всей постановке.

Артем потрепал Стешу по холке и прямиком направился в душ. Собака тихонько царапалась под дверью и подвывала.

Освежившись, Артем покормил ротвейлершу, поужинал на скорую руку и сел смотреть футбол. Начало встречи «Локомотива» с «Реалом» он уже пропустил и теперь хотел досмотреть хотя бы последний тайм.

Вечер летел незаметно, игра оказалась на редкость острой и интересной, Стеша уютно посапывала в ногах у Артема. Он не заметил, как стемнело, как стрелка на часах перескочила за двенадцать.

Матч кончился, Артем расстелил тахту, собираясь лечь и хорошенько выспаться перед завтрашней репетицией. Завтра необходимо закрепить все, что сегодня они нашли с Лепеховым. Завтра…

Артем вдруг отложил подушку, которую держал в руках, вышел в коридор, глянул на висящий на стене календарь. Ну конечно, так и есть! Завтра у Милы день рождения. А он, свинья, совершенно об этом позабыл. Как раз неделя прошла с того вторника, как он обедал у нее в гостях. В нынешний вторник Лепехов отменил выходной и назначил очередную репетицию. Завтра в девять уже нужно быть в театре да еще распеться успеть. Все приличные магазины начинают работу с десяти, и что он купит Миле в подарок?

У него и так на душе кошки скребут после визита к ней. Вел себя, как последняя сволочь, прекрасно видел, что с ней творится, а все равно пришел. И от обеда не отказался. Конечно, вовсе не от голода, скорее от безволия, от неумения вовремя сказать «нет». Вот и получилось, что тогда, когда надо было, Артем это «нет» не сказал, а потом получилось гораздо больнее и грубее.

Мила всю неделю и не смотрит в его сторону, ходит притихшая, непривычно мрачная. Сегодня на остановке стояла, заметила Артема, но ждать не стала, юркнула в подошедший троллейбус.

Может, так оно и лучше, да только не поздравить Милу он не имеет права. Она ж сама ему говорила, намекала. Что делать? Купить цветы с утра пораньше? Мало одних цветов, хочется что-нибудь такое, от чего бы осталась память. Киоски около остановки тоже так рано не откроются, дома у Артема ничего нет, что можно было бы подарить неравнодушной к тебе женщине.