А еще она заботилась о нас с Мэдоком.
– Я тоже по тебе соскучилась, – ответила Эдди, подбирая с пола мою одежду.
Я отрезала от яйца кусочек и положила на тост.
– Перестань. Это лишнее. Я уже взрослая и вполне в состоянии убрать за собой.
Я пока не оплачивала свои счета, но во всех остальных вопросах давно заботилась о себе сама. Вот уже два года. Мать отправила меня в школу-интернат, а отец не очень внимательно следил за каждым моим шагом. Я сама вызывала себе врача, ходила в магазин за одеждой, стирала белье в прачечной по соседству. Никто не говорил мне, какие фильмы смотреть, как часто есть овощи и когда подрезать волосы. Я со всем этим справлялась.
– Ты и правда уже взрослая девушка. Еще и очень красивая, – Эдди улыбнулась, и я почувствовала приятное тепло в груди. – У тебя появилось несколько новых тату, зато ты вынула пирсинг, как я вижу. Мне нравились проколотая губа и септум.
– Тебе нравились, а вот руководству моей школы – не очень. Мне сказали все это снять и носить только за пределами школы.
Не могу сказать, что с последней встречи с Эдди я совсем не изменилась, но тяга к различным способам самовыражения никуда не делась. У меня была проколота носовая перегородка – в ней было маленькое колечко, – а еще сережка в губе и штанга в языке. Но все это, увы, пришлось вынуть. В школе Святого Иосифа ученикам не разрешался «нетрадиционный пирсинг». Можно было носить сережки в ушах, но не больше двух на каждое ухо. А у меня в левом было целых пять: технически индастриал – это одна сережка, хоть для нее и требуются два прокола. А в правом – шесть, учитывая трагус, две в мочке и три в хрящике сверху. Их меня тоже пытались заставить вынуть.
Но после того, как они позвонили матери, чтобы на меня пожаловаться, а она так и не взяла трубку, я попросила их отстать от меня. Тогда они позвонили отцу. Он пожертвовал школе здоровенную сумму денег… и тоже попросил их отстать от меня.
– Вы с Мэдоком оба так сильно вы… – она осеклась. Я перестала жевать. – Извини, – закончила она, не глядя на меня.
Если бы в этот момент кто-то вырвал мое сердце, его пришлось бы держать обеими руками: такое оно было тяжелое. Я проглотила все, что было во рту, не разжевывая, и глубоко вздохнула.
– Почему ты извиняешься? – пожала плечами я, хотя знала ответ.
Эдди это прекрасно понимала.
В конце концов, мы с Мэдоком жили в доме не одни, и все знали, что произошло.
– Не переживай, – успокоила меня Эдди, присаживаясь на край кровати. – Я же тебе еще вчера вечером сказала. Его здесь нет. Он не вернется, пока ты не уедешь отсюда.
Нет.
– Эдди, ты думаешь, у нас с Мэдоком какие-то проблемы? – усмехнулась я. – С нами все нормально. Все в полном порядке. В тот раз наше глупое соперничество зашло слишком далеко, но мы же были детьми. Я хочу двигаться дальше.
Мой голос был спокойным. Я сидела, расслабленно расправив плечи. Язык тела никак не мог меня выдать.
– Хорошо, но Джейсон все равно считает, что это небезопасно. Хотя он сказал, чтобы ты оставалась в доме, сколько захочешь. Мэдока здесь не будет.
Именно для этого мне и нужна была Эдди. Ее можно было уговорить пустить Мэдока в дом. Только нельзя было говорить об этом сразу и напрямую.
– Я здесь всего на недельку или около того.
Я отхлебнула сок и поставила стакан обратно на поднос.
– Осенью поеду в колледж при Северо-Западном университете, но остаток лета до начала учебного года планирую провести с отцом. Так что я здесь проездом, только чтобы повидаться со всеми вами.
Она взглянула на меня по-матерински, и в ее взгляде ясно читалось сочувствие тому, как много мне еще предстоит узнать о взрослой жизни.
– Хочу с ним увидеться, – Эдди кивнула и посмотрела мне прямо в глаза. – Чтобы расставить все точки над «и».
Расставить точки над «и»? Ничего подобного. Увидеться и посмотреть ему в глаза? Да.
– Это здорово.
Я поставила поднос на кровать и встала.
– Пойду на пробежку. Тропинка вокруг карьера ведь еще не заросла?
– Нет, насколько я знаю.
В противоположном конце моей по-новому отделанной комнаты находилась дверь в маленький чулан, где я вчера бросила сумку с вещами. Туда я и направилась.
– Фэллон, ты всегда спишь в трусиках и футболке, которая даже попу толком не прикрывает? – смеясь, поинтересовалась Эдди.
– Да, а что?
На несколько мгновений, что понадобились, чтобы наклониться за сумкой, в комнате повисла тишина.
– Хорошо. В конце концов, Мэдока здесь нет, – пробормотала Эдди милым голосом и оставила меня одну.
Одеваясь, я разглядывала свою старую комнату, в которой был сделан свежий ремонт.
Вчера вечером, когда Эдди проводила меня сюда, я не смогла узнать ее. Не было больше моих скейтерских плакатов, вся мебель стояла на новых местах, а красные стены стали кремовыми.
Кремовый цвет? Да уж.
У меня была целая стена, полностью залепленная наклейками на бампер. Теперь на ней красовались банальные фотографии Эйфелевой башни и мощеных французских улочек.
Постельное белье было светло-розовое, а кровать и гардероб стали белыми.
Стол для рисования вместе со всеми рисунками, полки с лего-роботами, CD– и DVD-диски – все исчезло. Не могу сказать, что скучала по всему этому последние два года, но чуть не разревелась, увидев перемены. Возможно, потому, что мне было тяжело принять тот факт, как легко мою прошлую жизнь вынесли на помойку.
– Твоя мать сделала ремонт почти сразу после твоего отъезда, – объяснила мне Эдди.
Разумеется, она сделала.
Всего на каких-то пару минут я позволила грустным воспоминаниям увлечь себя.
Но быстро пришла в себя. Да пошло оно все к черту! В конце концов, надо признать, что теперь моя комната больше походила на комнату взрослого человека, да и у мамы со вкусом все в порядке. Никаких тебе обоев в цветочек. Шторы и постельное белье в мягких розовых тонах, мебель в невинно-романтическом стиле и черно-белые фотографии в ярких рамках заставили меня почувствовать себя настоящей женщиной.
Но я все равно готова была убить маму за то, что она выбросила все мои вещи.
Больше всего в браке моей матери с Джейсоном Карутерсом мне нравился его дом, располагавшийся в Севен Хиллз Вэлли, огромном закрытом коттеджном поселке. Если, конечно, его можно назвать поселком, ведь до ближайших соседей как минимум полмили езды.
Богачи любят простор. А еще они любят окружать себя красивыми женщинами и красивыми вещами. Даже если ничем из этого не пользуются. Думая об отчиме, я сразу вспоминала Ричарда Гира в «Красотке». Помните? Парень, который снимает пентхаус, несмотря на то, что боится высоты. На хрена ему тогда, спрашивается, пентхаус?
Джейсон Карутерс вел себя так же: скупал дома, в которых редко появлялся, машины, на которых не ездил, и женился на женщине, с которой не жил. Почему?
Я сама не могла найти ответ на этот вопрос. Может, ему было скучно. А может, он все еще был в поиске чего-то.
Или он просто богатый придурок, что тоже не исключено.
Честно говоря, моя мать была ничем не лучше. Патрисия Фэллон вышла за моего отца, Киарана Пирса, восемнадцать лет назад. Через два дня родилась я. А еще спустя четыре года они развелись, и с тех пор я чувствовала себя участником одной большой авантюры под названием «жени на себе богатого мужика». Она вышла за предпринимателя, но его бизнес прогорел. Потом – за капитана полиции, но его работа оказалась недостаточно высокооплачиваемой для моей мамы.
Правда, через него она познакомилась со своим нынешним мужем. Карутерс был именно тем, кого она искала: при деньгах и с высоким статусом.
Конечно, отец тоже отвечал этим требованиям. Но в жизни ему приходилось слишком часто нарушать закон, и, чтобы обезопасить семью, он старался держаться от нас подальше. А это никак не укладывалось в тот образ жизни, который мечтала вести мамаша.
Несмотря на абсолютный эгоизм, который двигал всеми ее решениями, я была довольна тем, где, с кем и как она осела. Мне тут нравилось. Всегда нравилось.
Дом Карутерса находился вдалеке от больших дорог и густонаселенных районов. Я обожала бегать, да и просто гулять по тихим, уединенным улочкам, но еще больше мне нравилось, что поселок вплотную примыкал к огромному парку, где ряды деревьев соседствовали с глубокими карьерами. Песчаник, зелень и идеально голубое небо над головой делали это место великолепным. Я могла пропадать там часами.