Светка захохотала, а Тата подозрительно сощурилась:
— Хм… А ты откуда знаешь?
— Думаешь, привели в родное гнездо беглого уголовника? — рассмеялся Женя. — Не, я просто как-то пару лет назад рабочим в геологической партии был. Я тогда школу только закончил, предки доставали страшно — сиди учись, никуда не поступишь. Ну, я и завербовался.
— И что? Понравилось? — хмыкнула Тата.
— Еще бы! Впечатлений столько. Два альбома изрисовал. А потом вернулся — и сразу в Суриковское поступил.
— Вот видишь? — обернулась к подруге Светка. — Будешь меня сильно с поступлением доставать, я тоже сбегу!
— Угум, давай, — кивнула Тата. — Рабочим на Север. Тебе там самое место, заждались уже, поди.
Представить себе своенравную, избалованную, грациозную Светку где-то на Севере в рабочем бушлате было настолько немыслимо, что вся компания разразилась дружным хохотом.
Потом еще пили вино, ели печеную картошку, обжигаясь, пачкая пальцы в золе, болтали чепуху и смеялись. Светка совсем разошлась — вскочив на громадный пень, оставшийся в саду после того, как несколько лет назад молния расколола вековой дуб, пела арию Кармен, притоптывая ногами и щелкая в воздухе пальцами, как кастаньетами. Женя не мог глаз отвести от тонкой гибкой фигурки в коротком оранжевом платье. Тата ревниво пожирала подругу глазами: до чего хороша, чертовка, — быстрая, легкая, сама словно язык пламени. И как это ей удается, уж до чего Тата старается — и диетами себя изводит, и платья ее донашивает, а все равно дотянуть до Светы не может. И, пряча восхищенный взгляд, она неодобрительно качала головой:
— Ты шею себе свернешь. Женя, не вздумай ей наливать больше!
Не заметили, как из-за леса наползла на бледно-голубое июньское небо разбухшая черная, с сиреневым отливом туча. Первые тяжелые капли ударили по жестяной крыше дома, и Тата, охнув, принялась собирать разложенные на садовом столе продукты — нарезанные огурцы, помидоры, миску с пожаренным шашлыком. А Светка, расшалившись, сорвала с ветки дерева темно-синий Женин свитер и, крикнув на бегу: «Не поймаешь!», понеслась в дом, на ходу натягивая свитер через голову. Женя бросился за ней, и Тата осталась одна под начинающимся дождем…
— Пить хочу. Принеси, а? — попросила Света, не разжимая век.
Натянув джинсы, Женька пошел к двери. Наклонил голову, проходя под низкой притолокой, спустился по лестнице. Каждая ступенька отчаянно визжала под его поступью. Солнце уже зашло, в доме стало темно, и Женька двигался почти на ощупь. Наткнулся на что-то, чертыхнулся, зазвенело цинковое ведро.
— Вода на столе, в графине, — сказал откуда-то из темноты спокойный голос.
Женя вздрогнул, зажег спичку. По комнате заметались дрожащие тени, он увидел Тату, сидевшую у окна, на тахте, сгорбившись, притянув колени к подбородку. Лицо ее казалось чуть припухшим, ничего не выражающим, словно она только что проснулась, однако в глазах, цепких, безжалостных, сна не было. Ему сделалось не по себе под этим буравящим взглядом. Спичка обожгла пальцы, Женя выронил ее, и снова воцарилась темнота.
— Откуда ты знаешь, что я за водой? — спросил он.
Тата тихо рассмеялась, невидимая.
— Господи, да я все про нее знаю. Всю ее жизнь. И никогда не позволю, чтобы с ней что-нибудь случилось без моего ведома. Учти это.
— Ты при ней за няньку, что ли? — едко пошутил Женя.
— Может быть, — коротко отозвалась Тата. — А может, это она при мне. Это смотря с какой стороны посмотреть.
Женя передернул плечами. Жутковато было почему-то стоять тут, в темноте, и разгадывать загадки этого немногословного, на кого-то обиженного сфинкса. Он нащупал на столе графин, плеснул воды в стакан.
— Она что же, и попрощаться перед сном не спустится? — обиженно прогудела Тата.
— Она спит уже, — буркнул Женя. — Спокойной ночи. — И заспешил вверх по лестнице.
Светка все так же ничком лежала на соломе, укрытая его свитером. Он опустился на колени, оттянул колючую вязаную ткань и прижался губами к ее шее под темными, пахнущими цветами и дождем волосами.
— Я люблю тебя, — прошептал он еле слышно, куда-то ей в спину между лопаток, думая, что она спит.
Светка быстро повернула голову, и на Женю уставились упрямые смеющиеся глаза.
— Ой-ой-ой, когда же это ты успел?
— А на это много времени не надо. Я только тебя увидел и сразу все понял. Не веришь?
Женька откинулся на спину, поглядел на нее в упор. Светлана подалась к нему и быстро шепнула, зарываясь лицом в его волосы:
— Верю. Знаешь, почему верю? Потому что я тоже. — Она вдруг отстранилась и пристально посмотрела на него: — Мы ведь никогда не расстанемся, правда?
Он обхватил крепкими сильными руками ее плечи.
— А зачем нам расставаться?
— Ну, знаешь, как бывает? Люди любят друг друга, а потом случается какая-нибудь чепуха, они начинают ссориться, ругаться, расставаться и даже не помнят, что началось-то все из-за чепухи.
Лицо ее сделалось уморительно серьезным, глаза озабоченно блестели в темноте. И Жене она вдруг показалась совсем еще ребенком, маленькой девочкой, только играющей во взрослую жизнь. Он улыбнулся и крепче прижал ее к себе.
— Мы же с тобой не всякие там дураки, верно? Так что с нами ничего такого просто не может случиться, успокойся.
Он прижался к ней, уютно устраиваясь на ее теплом плече, и она, обнимая его, прошептала:
— И все-таки давай пообещаем, что чего бы там ни случилось, мы всегда будем помнить, как нам сегодня было хорошо, ладно?
— Ладно, — кивнул он, закрывая глаза.
— Если вдруг мы поссоримся. Или если ты на меня за что-нибудь обидишься. Или подумаешь, что я тебя разлюбила, ты мне просто скажи: двадцать девятое июня — и все тут же вернется, станет как надо. Хорошо? Обещаешь?
— Хорошо, — пообещал он, засыпая.
9
В дверь каюты коротко постучали. Я сдвинула с коленей стопку старых журналов, которые тщательно изучала на предмет выписки очередных дифирамбов талантам нашей прекрасной леди, спрыгнула на пол и открыла. На пороге стоял сосед Евгений.
Весь какой-то дерганый, нервный — видно, крепко его приложила нежданная встреча с прошлым. Глаза, коньячного цвета, в мелких изумрудных искрах настороженно уставились на меня. Он судорожно потер ладони, скрестил длинные чуткие пальцы и выговорил неуверенно:
— Добрый день, Алена. Вас ведь Алена зовут, я не ошибся?
— Не ошиблись, — я склонила голову к плечу, выжидательно уставившись на него.
— А я Меркулов, Евгений Владимирович, — представился он.
Я молчала, пытаясь угадать, зачем пожаловал этот побитый молью принц. Меркулов же тем временем прошелся по каюте — впрочем, в моем пенале особенно негде расхаживать, так что он просто сделал несколько шагов и тут же обернулся.
— Алена, скажите, пожалуйста, — сбивчиво начал он и вдруг заглянул мне в глаза с какой-то отчаянной решимостью. — Вы ведь солгали, правда? Эта женщина… та, у который вы работаете… она ведь никакая не итальянка. Она русская, эмигрантка из бывшего Союза, и зовут ее Светлана, так?
— Почему вы так решили? — неопределенно дернула плечом я.
— Бросьте, Алена, я узнал ее, — отмел мои возможные возражения Меркулов. — Дело в том, что она… Одним словом, эта женщина была когда-то моей женой.
Это его сообщение изумило меня не так сильно, как он, вероятно, рассчитывал. Действительно, где она — всемирно известная оперная дива — и где он — какой-то, судя по злобному клекоту его нынешней супруги, неудачливый рисовальщик. Однако, почитывая на ночь старую тетрадку в клеенчатом переплете, я успела уже кое в чем разобраться.
— Я понимаю, я, наверно, ставлю вас в неловкое положение. Наверняка она просила не раскрывать ее, и вы, как личный секретарь… Но сами посудите, не мог же я не узнать женщину, с которой прожил когда-то почти десять лет, — продолжал он.
Я хмыкнула:
— Даже если и так, что это меняет? Ведь, как я понимаю, с тех пор прошло двадцать лет…
— Восемнадцать, — поправил он.
— Ну восемнадцать, — согласилась я. — Все равно целая жизнь. Мало ли, кто на ком был женат в прошлом? Разошлись — значит, имелись на то причины. Зачем старое ворошить? И чего вы, собственно, от меня хотите?