Слушать его было одно удовольствие, его приятный низкий голос как будто завораживал, слова лились свободно и легко, погружая слушающего — в данном случае меня — в теплый гипнотический полусон. И я прикинула, что это его умение усыплять бдительность собеседника, отвлекать внимание занятной историей, должно быть, помогли его игровой карьере не меньше, чем пресловутые математические способности.
— Пересказывать мой творческий путь долго, да и неинтересно. Короче говоря, постепенно по иерархической лестнице я поднялся от простых уличных катал до… Ну, скажем, поднялся довольно высоко, стал, по советским меркам, очень обеспеченным человеком, располагающим к тому же полезными связями. Невозможного для меня было мало. И конечно, к тому времени я повидал уже много женщин, от грязных киевских уличных девок до холеных жен партийной элиты. В общем, удивить меня было сложно.
Мне отчего-то стало жалко, что я не могла быть знакома с ним в те годы. Видимо, он был тем еще колоритным персонажем. Сильный, бесстрашный, опытный, рисковый. Вести в совке жизнь профессионального карточного игрока, жизнь опасную, подпольную, непредсказуемую, мог только такой человек, для которого балансировать на грани, за один вечер превращаться из богача в нищего и молниеносно отыгрывать потерянное естественно, как воздух. Теперь, когда былой «пират» стал успешным бизнесменом, чтущим закон и уважающим общественное мнение, беседовать с ним тоже, конечно, весьма интересно и познавательно, а все-таки какого-то романтического флера не хватает.
— В тот вечер в Большой театр я попал не для собственного удовольствия, — продолжал рассказывать он. — Как вы уже поняли, время я обычно проводил совсем в других местах, не имеющих с театрами ничего общего. Тогда я пришел на премьеру, чтобы пересечься там с председателем КП одной из хлопковых республик, большим охотником до игры, богатым, как Крез. Мне не было никакого дела до того, что там происходит на сцене, пока не появилась Светлана.
Он откинулся на спинку кресла, взор его затуманился, хотя резкие черты патрицианского лица оставались все так же каменно спокойными.
— Какой я увидел ее в первый раз? Молодой, яркой, сильной, уверенной в себе, избалованной, взбалмошной, капризной и очень талантливой. И, конечно, голос… Описывать это бесполезно, достаточно сказать, что даже меня, не имевшего никакого понятия об опере, зацепило и пробрало до печенок. Она была… нездешней, не вписывалась в окружающую действительность. Представьте себе, Советский Союз, самый расцвет эпохи застоя — и вдруг такое экзотическое чудо. Женщина, для которой, кажется, никакие законы не писаны, нормы и правила не существуют. Сегодня она завтракает в Париже, завтра покупает наряды в Милане, а послезавтра едет вдруг в Новодевичий монастырь замаливать какие-то неведомые страшные грехи. Потому что ей так захотелось, и плевать, кто что подумает. Короче говоря, она сильное впечатление тогда на меня произвела, и я сделал все возможное, чтобы познакомиться с начинающей примой…
В этот момент в комнате, смежной с кабинетом, началась какая-то возня — приглушенные голоса, стук дверей, быстрые шаги. Голубчик замолчал, нахмурился, поднялся из-за стола и двинулся к двери — разобраться, что такое творится в его монарших покоях. Из соседней комнаты доносились голоса: истеричный женский, монотонно бубнящий — голубчиковского охранника, личного шофера и верного оруженосца Паши, и, наконец, властный, мощный — самого хозяина:
— Я не понимаю, с какой целью вы пришли ко мне! Эти вопросы решаются через менеджера по персоналу!
— Да я ж вам говорю, я у него уже была, — возбужденно булькала тетка, и, прислушавшись, я узнала по голосу «блистательную Натали». — Но этот Филиппов, он какой-то олух, прости господи. Ничего не понимает. Я ему — я больна, понимаете вы это? Озноб, температура! Мне в больницу надо, я не могу в таком состоянии выступать. А он заладил: где я вам найду замену посреди круиза? Идите в каюту, чаек там пейте. А к вечеру чтоб как штык! И слушать ничего не хочет. Вот я и прибежала к вам! Вы уж поймите, у меня самой все сердце изболелось, что я вас так подвожу.
— Наталья Григорьевна, чего конкретно вы хотите? — нетерпеливо прервал ее Анатолий Маркович. — Вам нужен врач?
— Да какой тут врач, мне сойти на берег нужно. И срочно в Москву — лечиться. Понимаете? А Филиппов не отпускает, грозит неустойкой, — плаксиво объяснила Наталья.
— А я чем могу помочь? Я с условиями вашего контракта незнаком. Все варианты развития событий в случае форс-мажора должны быть там прописаны. Вполне возможно, что Филиппов прав насчет неустойки…
— Да я же понимаю, что контракт, но чисто по-человечески… — заныла настырная бабища.
— Чисто по-человечески, — передразнил ее Голубчик, — мне не кажется, что вашей жизни и здоровью угрожает серьезная опасность. Выглядите вы здоровой и энергичной. А удовлетворять все капризы персонала я не могу.
— Ладно! — бухнула вдруг тетка. — Я вам как на духу. Как родному, всю правду скажу.
— Спасибо за доверие, — иронически заметил Голубчик. — Вы уверены, что мне это будет интересно?
— Понимаете, здесь на корабле я случайно встретила одну бабу… То есть она-то наверняка втерлась сюда не случайно, тварюга подлая! Специально выследила, явилась, как с того света. Мы и думать про нее забыли, а она-то всю жизнь сукой злопамятной была, вот и приехала теперь мстить. В общем, она мужика моего, Женю, обвести вокруг пальца хочет. Не знаю уж, что она там выдумала больной своей головой — окрутить его, заморочить, у меня увести или еще что похуже. Но, только она к нему уже подобралась, я вчера это точно узнала. Подкараулила его где-то тут, на теплоходе, и мариновала полдня. Не знаю уж, что там ему пела, да только вечером он вернулся желтый весь да больной совсем. Он когда-то с ней путался по молодому делу, жили вместе даже. Но расписаны не были, ничего такого. Мы уж почти двадцать лет женаты с ним, а она вот не уймется.
— Наталья Никифоровна, перестаньте! Избавьте меня от вашей персональной Санта-Барбары, — пытался унять ее Голубчик.
Однако я-то знала, что еще минута, еще парочка названных имен, и настроение его коренным образом переменится. Затаив дыхание, я слушала клекот Натальи.
— Да как же избавить, за безопасность пассажиров вы же отвечаете? Если тут убийство произойдет, вас же милиция по головке не погладит?
— Господи, что вы несете? Какое убийство? — устало отбивался Голубчик.
— А такое! Она один раз-то уже покушалась на него, Светка-то. Тогда и загремела по полной. Я думала, избавились мы от нее, навсегда избавились. А оно вон чего вышло-то! Может, хочет начатое до конца довести?
— Стоп! — гаркнул вдруг Голубчик.
И голос его был таким страшным, хриплым, сорванным, что даже я, отделенная от него перегородкой, вздрогнула. Наталью же, по моим представлениям, тем более должно смести этой мощью за борт.
— Стоп! Какая Светка? О ком вы сейчас говорите?
— Да как же, вот же я и говорю, Светка Полетаева… — залопотала испуганная Наталья. — Она еще в Большом солисткой была, давно, лет двадцать назад. Может, слышали? Теперь-то вроде за иностранку себя выдает, очки темные на нос нацепила. Да я-то ее в любом виде узнаю, меня не проведешь! Вы поймите, я не могу с ней на одном корабле оставаться! Мне спасать надо все: себя, мужа, все свое, кровное, нажитое годами.
Повисла тяжелая пауза. Я бы, кажется, душу дьяволу продала, чтобы увидеть лицо Голубчика в этот самый момент, когда смысл Натальиной болтовни начал до него доходить. Интересно, исказились ли хотя бы теперь его недвижные каменные черты?
— Я понял вас, Наталья Григорьевна, — наконец веско произнес Анатолий Маркович. — Идите!
— Так, а как же… — начала она, но он повторил властно, с нажимом:
— Идите!
И было в его тоне что-то такое, что она не посмела ослушаться, вымелась из каюты с первой космической скоростью. Пора, наверно, и мне отчаливать, однако я несколько опасалась появиться на глаза Анатолию Марковичу. Он поймет, конечно, что я все слышала, и неизвестно еще, как отреагирует. И все-таки нужно выходить из своего укрытия, черт с ним, не пристрелит же он меня, в конце концов, как ненужного свидетеля.
Любопытство не давало покоя — что теперь будет? Наталью и ее неверного принца-супруга он, разумеется, ссадит в первом же порту. Для чего ему лишние конкуренты? Конечно, сам он этому замшелому Евгению сто очков вперед даст, но вдруг над Светланой-Стефанией ностальгические чувства верх возьмут? Лучше уж наверняка, по крайней мере, я бы на его месте так рассуждала. С другой стороны, допустим, они исчезнут, так неужели же Стефания этого не заметит? Вот так вот просто смирится, что бывший муж мелькнул два раза, передал привет из прошлого и испарился?