— А потом твоя жертвенность встанет ему поперек горла, и он начнет тебя изводить и мучить. Тебя — и самого себя заодно. Закатывать истерики, ревновать, требовать ежедневного подтверждения, что ты не жалеешь о том, что сделала. Ты опять будешь раздражаться, орать и пропадать из дома. Это ведь у вас уже отработанный сценарий. Мне даже кажется, вы находите в этом какое-то мазохистское удовольствие.
— Перестань, — Стефания изо всех сил пыталась держать себя в руках. — Я понимаю, что ты разочарован.
Голубчик хрипло, страшно рассмеялся.
— Разочарован — не совсем верное слово…
Он неожиданно шагнул вперед, стремительный, резкий, будто бы мигом отрезвевший, стиснул ее плечи своими огромными ручищами и хорошенько встряхнул Стефанию, так, что голова ее мотнулась назад, темные, забранные кверху волосы рассыпались по плечам.
— Я просто взбешен, — угрожающе тихо выговорил он, — взбешен тем, как взрослая умная женщина собственными руками калечит свою жизнь! Честно говоря, любовь моя, я с трудом удерживаю желание тебя придушить.
На этом месте я, пискнув «извините», бросилась вон из каюты. Ярость всегда спокойного, сдержанного Голубчика по-настоящему меня напугала. Черт его знает, до чего там у них дойдет. А единственным свидетелем убийства становиться не хотелось.
Я вылетела на палубу, перевесилась через перила и жадно вдохнула остывающий вечерний воздух. Сцена в кабинете никак не шла из головы. Может, сказать Эду? Или Меркулову? Или просто заорать, позвать на помощь?
Вскоре, однако, дверь покоев Голубчика хлопнула, Стефания, растрепанная, зажимая рукой ворот платья, от которого отлетела пуговица, не замечая меня, пролетела мимо. Ну что ж, по крайней мере, она жива. В том, что Голубчик тоже выстоял в разразившейся буре, я убедилась чуть позже, ночью.
В небольшом корабельном баре повисла необычная тишина. Не слышно было привычного для этого времени разудалого гогота, никто не танцевал, и даже музыку усатый бармен приглушил. Все посетители сгрудились у одного из столиков, и я, забредшая сюда на минутку, выпить кофе, не сразу поняла, в чем дело, и лишь по отдельным репликам догадалась: за столом идет игра в покер, и, кажется, игрокам пошла карта. Разговоры мигом смолкли, все, затаив дыхание, обступили покеристов. Заинтересованная, я протиснулась сквозь толпу и увидела сидевших за столиком.
В самом углу, вжавшись тощей спиной в стену, склабился Ванька-Лепила. Пять карт лежали перед ним на столе рубашками вниз. Напротив него суетливо ерзал на стуле какой-то неизвестный мне тип в круглых очочках, похожий на бухгалтера. Рядом, откинувшись на спинку кресла, балагурил и посмеивался Голубчик. Вид у него был самый непринужденный и добродушный, картами он совсем не интересовался, словно попал за этот стол совершенно случайно, проходя мимо, и играть-то согласился, только чтобы не обидеть докучливых приятелей. Я же, однако, понимала, что Анатолий Маркович впервые за поездку ввязавшийся в игру, явно сделал это с какой-то вполне определенной целью. И мотивы его стали ясны, как только я разглядела четвертого игрока.
Четвертым был Меркулов. Сильно навеселе, видимо, полностью ошалевший от обрушившегося на него счастья, чувствующий себя в этот вечер королем мира, он лихо сдвигал к центру стола мятые денежные купюры. Рядом с ним тем не менее оставалась еще довольно внушительная горка денег.
— Сегодня мой вечер, мой! — задушевно объяснял он, оборачиваясь то направо, то налево. — Вы уж извините, ребята! — это уже товарищам по игре. — Везет мне сегодня! Я, может быть, всю жизнь прожил только ради одного этого дня.
— Да, братуха, карта тебе сегодня прет, — скрипуче подтвердил Лепила.
«Бухгалтер» мелко закивал, поправил очки:
— Поразительная удачливость!
И мне отчего-то снова сделалось не по себе, я перевела взгляд на Голубчика и почувствовала, как сердце, подпрыгнув и ударившись о ребра, замерло на мгновение, а затем оборвалось куда-то в пустоту. Налитые кровью кипящие глаза хищно блеснули из-под каменных век. Лишь на долю секунды, незаметно для окружающих, а твердый рот все так же сложен в приветливую улыбку.
— Да у вас, должно быть, четыре туза на руках? А у меня слабовато…
«Невозможного для меня было мало», — вспомнился его негромкий завораживающий голос. Господи, да этот раздухарившийся олух не представляет, с кем уселся играть. Да он же… Он вообще ничего не знает ни про него, ни про его отношения со Стефанией. Хохочет, то и дело отхлебывает из заботливо пополняемого стакана, сыплет деньгами, не понимая, что над головой его уже завис топор, готовый в любую секунду обрушиться.
— Ну что, мне теперь либо бросать карты, либо ставить тысячу, — раздумчиво произнес «бухгалтер».
— Валяй, ставь! — махнул рукой Лепила.
— Погодите, я не решил еще, — волновался тот, прикидываясь азартным неумехой, а все-таки выложил на стол две пятисотдолларовые бумажки.
Я чуть не охнула. Евгений тоже на пару секунд затормозил и осоловело уставился на появившуюся перед глазами зелень. Сам наверняка за такие деньги полгода впахивает.
— А, жопой чую, не выйдет ничего. Раскатаете дочиста. Пас, — Лепила отбросил карты и поднялся из-за стола.
— Отвечаю, — спокойно произнес Голубчик, выкладывая на стол купюры.
Лепила углядел в толпе меня, придвинулся, стиснул локоть своими цепкими клешнями, по-хозяйски просунул ладонь под майку.
— А-а-а, глазастая! Что-то не видно тебя. Я уж заждался, когда в гости зайдешь. Все динамишь старичка?
Я заученно лепетала что-то про работу, заевшую мою молодую жизнь, пыталась высвободиться, морщась от отвращения. Урка недоверчиво щурился, нахально шарил клешнями по телу и предлагал, не откладывая дела в долгий ящик, прогуляться до его апартаментов сейчас же.
— Давайте же досмотрим! — возражала я. — Интересно!
— Да что там интересного? Катуха — верняк! — мерзко загыгыкал он. — Маркович этого лоха нарочно бояровал, замастырит его в момент, обдерет как липку.
На висках Меркулова выступил пот, он придвинул к центру стола все выигранные за вечер мелкие купюры, махнул рукой и быстро выговорил:
— У меня в каюте еще есть. Поверите в долг?
— Отчего же не поверить хорошему человеку, — вальяжно отозвался Голубчик.
— А я в свое счастье верю, — возбужденно рассыпая изумрудные искры из глаз, объявил прекрасный принц. — Отвечаю и добавляю еще тысячу.
Голубчик, не изменившись в лице, записал сумму на краю бумажного листа.
Ничего не соображая в покере, понимая только, что творится что-то совсем бесовское, я неотрывно следила за происходящим. Через некоторое время спасовал «бухгалтер».
— Как ваше счастье, Евгений? — вежливо поинтересовался Голубчик.
— Улыбается мне, — отрывисто отозвался лихорадочно взмокший Меркулов и добавил еще.
По моим представлениям, он поставил уже свой доход за пару лет, квартиру и собственную почку. Анатолий делался все ласковее и участливее. Однако в мерцающем свете огней видно было, что и у него на лбу выступил пот.
— Прикуп? — Его крупные, грубые на вид пальцы, прикоснувшись к картам, сделались вдруг ловкими, мелькающими, неуловимыми.
Лепила снова попытался утянуть меня, и я, совершенно забывшись, рявкнула сквозь зубы:
— Отвали, мудак старый!
Тот по-волчьи клацнул зубами и испарился.
— Посмотрим?
— Посмотрим!
Меркулов открыл четырех валетов и туза, Голубчик не спеша выложил одного за другим четырех королей и восьмерку. По помещению пробежал глухой стон. Евгений глухо закашлялся, судорожно зажимая руками рот.
— Не повезло. Это бывает, — Голубчик, не переставая улыбаться, сгреб к себе котел.
— Стойте! Одну минуту! Не уходите! — Евгений вскочил из-за стола и рванулся куда-то.
— Бедняга! — сказал кто-то.
— Отдали б ему игру, Анатолий Маркович, — робко предложили откуда-то из задних рядов.
Голубчик быстро обернулся на голос и иронически вскинул бровь, как бы констатируя всю абсурдность этого предложения. В зал снова ворвался Евгений, хрипло переводя дыхание, почти свалился на стул и выложил на стол тяжелый перстень в старинной окантовке. В свете ламп кровавой каплей блеснул гранат.
— Вот! Я слышал, это кольцо приносит удачу!
Голубчик дернул углом рта, тяжело посмотрел на Меркулова и, вернув губам пришпиленную к ним улыбку, принялся тасовать колоду.