Она все еще рассматривала каминную полку, поздравляя себя с удачным расположением всего, что там находилось, когда ее внимание привлек легкий шорох. Быстро обернувшись, она увидела, что в дверях смежной с гостиной спальни стоит Адель Фарли.
– О, миссис Фарли! Доброе утро, мэм, – произнесла Эмма, приседая в реверансе. Хотя сквайр уже давно просил не делать реверансов, потому что его это раздражает, она все же считала это своим долгом при встречах с хозяйкой и миссис Уэйнрайт.
Адель кивнула и слабо улыбнулась. Эмме показалось, что она покачивается и вот-вот упадет, как будто ее госпожа больна: чтобы обрести равновесие, миссис Фарли вцепилась в косяк двери. Глаза ее были закрыты.
– Как вы себя чувствуете, миссис Фарли? С вами все в порядке? Вам не плохо? – участливо спросила Эмма, беря госпожу за руку.
Адель открыла глаза:
– Это была минутная слабость, но сейчас все прошло. Просто я плохо спала ночью.
Эмма прищурилась, чтобы лучше рассмотреть миссис Фарли. Та выглядела бледнее обычного; ее волосы, всегда так прекрасно уложенные, растрепаны, а сама она выглядит на редкость неряшливо, что также показалось Эмме весьма странным. К тому же веки ее набрякли и покраснели.
– Идите лучше к огню и согрейтесь, мэм, – произнесла Эмма сочувственно, – и попейте горячего чаю.
Эмма, твердо поддерживая Адель, помогла ей кое-как добрести до камина. Адель качалась из стороны в сторону и тяжело опиралась на Эммину руку. Вместе с нею в комнату ворвалось целое облако жасминового аромата, от которого у Эммы на мгновение закружилась голова; серебристый халат Адель волочился по полу.
Усадив миссис Фарли на ее любимый стул, Эмма встревоженно оглядела хозяйку и произнесла как можно бодрее:
– Я сделала вам на завтрак яичницу. Знаю, вы ее любите, и к тому же я обратила внимание, что вчера вы почти ничего не ели за ужином. – При этих словах Эмма сняла крышку с серебряного блюда и придвинула его поближе к миссис Фарли, чтобы та обратила внимание на свое любимое кушанье.
Адель без всякого интереса перевела блуждающий взгляд с огня в камине на лежавшую перед ней яичницу, в то время как на ее мертвенно-бледном лице оставалось все то же отсутствующее выражение.
– Спасибо, Полли, – проговорила она безжизненно-вялым голосом.
Медленно подняв голову, миссис Фарли взглянула на девушку, и в ее глазах промелькнуло нечто, похожее на удивление. Тряхнув головой, она, еще не веря собственным глазам, обратилась к горничной:
– О, это же ты, Эмма? Конечно, конечно, я просто забыла. Полли ведь болеет. Как она? Ей не лучше? Когда она собирается вернуться на работу?
Слова хозяйки настолько расстроили Эмму, что она непроизвольно отступила в сторону и широко открытыми глазами уставилась на сидевшую рядом женщину – серебряная крышка так и оставалась в ее руке, неподвижно застыв в воздухе. Впрочем, она тут же догадалась поспешно положить ее на место: надо было постараться не показать госпоже свою обеспокоенность. Прокашлявшись, чтобы хоть немного выиграть время, она дрожащим от волнения голосом спросила:
– Но разве вы не помните, миссис Фарли? – И, сделав небольшую паузу, продолжила все еще обеспокоенным тоном: – Полли... Полли... – Она снова на секунду замолчала, но, решившись, все-таки выпалила: – Полли умерла, миссис Фарли! На прошлой неделе. В четверг были похороны, – теперь она говорила почти шепотом, глядя на миссис Фарли расширившимися от ужаса глазами.
Адель устало провела ладонью по лбу и прикрыла ею глаза, но затем заставила себя в упор взглянуть на девушку.
– Помню, Эмма. Помню. Ты уж меня прости, пожалуйста. Все эти головные боли! После них чувствуешь себя совершенно разбитой. Просто ужас! Иногда даже пропадает память, как ни прискорбно. Боже! Бедняжка Полли! Такая молодая...
Но выражение просветленности и сочувствия на лице миссис Фарли тут же сменилось ее обычным, отсутствующим, выражением, и она снова уставилась на огонь в камине, впав в состояние транса.
Привычная к подобным метаморфозам, Эмма была, тем не менее, буквально в ужасе: еще бы, забыть про такое! Нет, этого провала памяти нельзя простить. Ведь Полли умерла совсем недавно, а о ней так легко позабыли! Невероятно! Горничная, которая проработала у миссис Фарли целых пять лет. И как работала! Усердней и преданней, чем она, трудно было себе кого-либо представить. До этого момента Эмма большей частью оправдывала безразличие Адели и ее беспамятство, когда речь шла о слабых мира сего, приписывая подобное бессердечие избалованности и оторванности от реальной жизни, представления о которой у ее госпожи казались ей просто детскими. Однако в данном случае Эмма никак не могла простить подобную забывчивость своей хозяйки. Больше она уже не считала нужным скрывать своего презрения: ее упрямо сжатые губы выдавали решимость идти до конца. „Все они такие, эти богатые, – подумала она осуждающе. – Для них мы ничего не значим. Так, вьючные животные – и больше ничего. Просто грязь у них под ногами. Умри завтра я, она и внимания на это не обратит”.
Вот она сидит и смотрит на огонь, и ей ни до чего нет дела. Эмма так и кипела от злости и негодования: быть такой недалекой эгоисткой, да еще и бессердечной! Даже деликатность Адели – и та больше не спасала хозяйку от сурового Эмминого приговора. Но все же, поразмыслив, Эмма взяла себя в руки и не стала выплёскивать гнев наружу – для этого ей понадобилась вся ее стальная выдержка. Она знала, гнев – плохой советчик. К тому же ей было известно, насколько смехотворно с ее стороны было бы обсуждать господские нравы. Один Бог знает, куда это может ее завести. И чего в конечном итоге она этим добьется? Да ничего! И потом, разве могла она позволить себе тратить свое бесценное время на то, чтобы пытаться понять этих богатых с их непредсказуемыми действиями? Время и энергия нужны были ей для того, чтобы всемерно облегчить жизнь матери, отцу и Фрэнки, который только что оправился после тяжелого коклюша.
Эмма принялась энергично носиться вокруг чайного столика в стиле эпохи королевы Анны, что давало ей возможность скрывать за фасадом бурной деятельности свои подлинные чувства. Теперь она была абсолютно спокойна и по обыкновению невозмутима. Лицо ее, высеченное, казалось, из куска белого мрамора, было непроницаемо. Но наливая чай, намазывая маслом тосты и выкладывая на тарелку яичницу, Эмма все время видела перед собой жалкое осунувшееся лицо Полли и ее глубоко запавшие, горевшие лихорадочным блеском темные глаза. Сердце Эммы защемило от нахлынувшей на нее печали. Жалость, которую еще так недавно она испытывала к Адели, улетучилась.
– Кушайте, пока не остыло, – сказала Эмма с каменным лицом.
Адель посмотрела на Эмму своими сияющими, с серебристым оттенком, глазами и улыбнулась своей бледной улыбкой, от которой начинало лучиться ее лицо: казалось, разговора о Полли вообще не было. Взгляд хозяйки стал спокойным, ясным и осмысленным.
– Спасибо, Эмма. Я уже немного проголодалась. Ты так хорошо обо мне заботишься, милая, – и она отхлебнула глоток чаю, прежде чем продолжить. – Да, как поживает твоя мать, Эмма? Ей уже лучше?
Этот переход был столь внезапен и невероятен, что Эмма снова опешила и, пораженная, посмотрела на свою хозяйку.
– Да, мэм, ей лучше. Спасибо, – выпалила она. – Ей куда лучше, чем было. Да и погода стала лучше. Да и отцу теперь полегче стало, когда он перешел работать на вашу фабрику.
Адель склонила голову.
– Яичница прекрасная, Эмма, – произнесла она, подцепив вилкой кусок.
В ее голосе теперь появилось странное безразличие: чувствовалось, что Эмме пора идти.
Эмма поняла, что их короткая дружеская беседа закончена, и тут же, пошарив в кармане, извлекла листок с обеденным меню, который дала ей кухарка. Хотя Адель давным-давно передоверила контроль за всеми домашними делами Мергатройду, а в последнее время своей сестре Оливии, кухарка по-прежнему каждый день передавала миссис Фарли предполагавшееся меню на окончательное утверждение. Менять этот распорядок она отказывалась: ведь на Адель она работала с тех самых пор, как молодая девушка появилась в Фарли-Холл в качестве невесты сквайра, и оставалась все это время преданной своей госпоже, которая, так она считала и не уставала об этом заявлять во всеуслышание, несмотря ни на что все еще оставалась хозяйкой в доме. Единственной – и других миссис Тернер не признавала. Поэтому-то относилась она к Адели с огромным почтением и вниманием. В голову верной служанки ни разу не приходила мысль, что ее госпоже абсолютно все равно, какое будет меню, и она ни единого раза не высказала своего мнения – положительного или отрицательного – насчет предоставленного ей перечня блюд.