Упрочив путем нескольких серьезных кулачных разборок свой авторитет и застолбив нейтралитет с одноклассниками, старшеклассниками и учителями, мальчишки всерьез взялись за учебу.
Влад, который на следующий же день после их приезда в Москву отправился на ипподром, нашел тренера-учителя, к которому его направил теперь уже его бывший уральский тренер, и продолжил всерьез заниматься конным спортом: выездкой и конкуром. Привел как-то в конюшни и Максима, но тот восторга особого не почувствовал. Да, шикарные кони, да, впечатляют, но как-то это не его, ему бы машины, вот это да. А еще борьба, карате – это тоже его.
Вот так и разошлись в пристрастиях к спорту.
Макс был великим, необычайным генератором идей – постоянно что-то придумывал, какие-то мероприятия, грандиозные идеи-дела, разрабатывая какие-то планы, заражая своей увлеченностью и Влада.
Так, например, произошло с английским языком. Семья Макса несколько лет жила в Германии, когда его отец служил здесь в частях Советской армии. Имевший врожденную склонность к языкам, Макс очень быстро выучил немецкий и говорил на нем совершенно свободно.
А тут новая школа, новый язык, который Макс никогда не учил.
– Так, Влад, – посвятил он друга в свою новую новаторскую идею и серьезный стратегический план, – учим английский. И не просто так учим со всеми, а чтобы как родной нам стал. Поступать будем в МГИМО, в него все, у кого предки при чинах, поступают. Закончим, будем работать в капстранах, а для этого языки нужны, и в первую очередь английский. Значит так, слушай, брат: не просто учим, а теперь будем между собой разговаривать только на английском. И еще скажем предкам, чтобы наняли нам одного на двоих учителя.
Что возразишь против такой продуманной идеи? Только одно – ни в какой МГИМО Влад поступать не собирался и близко, нацелившись на серьезный технический вуз. Но знание английского не помешает в любом вузе и при любой профессии, решил он, и пацаны принялись воплощать в жизнь большой план Макса.
Это было круто! Они тащились, получая какое-то особое веселое удовольствие от того, что на них оглядывались на улицах прохожие и недоумевали одноклассники, когда они чинно и степенно общались между собой на английском. Прикольно.
Максу язык давался легко и без натуги, а вот Владу приходилось заучивать новые слова – посложней у него и шло это изучение. В классе девятом Макс решил, что им надо бы еще и испанский выучить ради все той же будущей работы в капстранах, к которой он так стремился всей душой.
– Ты не представляешь, как они живут, Влад, – восхищался друг. – Это совсем другая жизнь. Даже восточные немцы – это другая жизнь, а уж фээргэшники и подавно. Вот сам увидишь.
И, вздохнув, Влад согласился с тем, что да, неплохо было бы увидеть эту самую счастливую богатую жизнь, и начал вместе с Максом учить еще и испанский язык.
И друзья внезапно обнаружили массу возможностей с использованием этого языка. Если, разговаривая между собой по-английски, они знали, что их могут понимать (ведь многие в этой спецшколе владеют им в совершенстве, поскольку их родители служат не в котельной или столовой, а часто и подолгу работают за границей), то испанский – это ж раздолье для безнаказанного и откровенного стеба – вы болтаете, а вас никто не понимает, смотрят, хлопают глазами, и все.
И вот они и девчонок обсуждали, не скрываясь ни от кого, и дела свои пацанские, и просто прикалывались-отрывались, пока их не остановила одна девчонка из старшего класса, отчитав, как шкодливых щенят, на хорошем таком испанском.
Повинились перед ней, посмеялись, поболтали втроем, согласившись, что все-таки прикольно, когда тебя не понимают. Но урок запомнили: не надо считать, что все вокруг тебя сплошные идиоты и ничего не понимают. А если понимают, но делают вид, что нет? А ты, на полном расслабоне, в полной уверенности, что вы с другом одни тут умные и веселые, секреты свои обсуждаете. А то ж. Призадумались.
А между тем Влад давно стал серьезным спортсменом в своей категории по конкуру и побеждал в соревнованиях, и даже выезжал за границу несколько раз, но пока только в страны Варшавского договора, то есть в социалистические.
В стране начались какие-то непонятные, поразительные движухи, новый, современный лидер Горбачев, перестройка, гласность, запрещенный рок: «Кино», «Авария», «ДДТ», «Наутилус Помпилиус» – и даже этот «Ласковый май» и «Мираж» и диво-дивное – видаки, появившиеся у министерских семей, и «Асса», и просачивающиеся через все прорехи и трещины в «железном занавесе» зарубежная эстрада и рок. Страна бурлила и кипела, и обновления чувствовались уже во всем, неотвратимо надвигаясь под лозунгом Цоя «Мы ждем перемен».
Макс с Владом закончили школу, и оба благополучно поступили, куда и хотели – Макс в МГИМО, к которому так стремился, на факультет международных экономических отношений, по специальности экономист, нацелившись работать в торговом представительстве не меньше, чем в Америке. А Влад… – в Бауманский институт.
Ну вот так. Гарандин был инженером, технарем и всегда чувствовал себя таковым, знал с детства, что хочет быть инженером-конструктором, и это совершенно удивительным образом сочеталось в нем со страстью к лошадям и конному спорту.
Влад учился уже на втором курсе, когда однажды, вернувшись после полуночи с веселой студенческой гулянки, с удивлением обнаружил отца, сидящего за столом, на котором стояла початая бутылка дорогого марочного коньяка, рюмка и пепельница с дотлевающей сигаретой. Это было более чем странно – сколько Влад себя помнил, отец никогда не курил, да и выпивал-то редко, по праздникам и в застолье, а чтобы вот так, в одиночку, посреди ночи – никогда.
– А, Влад, – заметив его присутствие, отец кивнул, даже не спросив, как обычно, где сын задержался и как у него дела-учеба, и указал на стул: – Проходи, садись.
Влад сел напротив, внимательно присмотревшись к отцу, выглядевшему тяжело уставшим и глубоко озабоченным. Тот помолчал, находясь в каких-то своих, явно нелегких размышлениях, похлопал сына по руке и вдруг спросил:
– Как тебе, сын, то, что происходит в стране?
Происходило и на самом деле что-то темное, непонятное, создавалось ощущение приближающейся бури. Конфликт между Арменией и Азербайджаном, Спитакское землетрясение, конфликт в Приднестровье, национальное движение. Страну трясло, и, насколько было известно Владу, отцовское министерство вкупе с остальными трясло не меньше, чем всю страну, – шла какая-то постоянная ротация кадров, создавались некие группировки по принципу принадлежности или противостояний руководству, в связи с которой отец внезапно вдруг стал заместителем министра, появились какие-то левые «специалисты», сплошь западные и американские.
– А что происходит, пап? – напрямую спросил Влад.
– Херня, вот что, – резко ответил Олег Дмитриевич и повторил с нажимом: – Херня и откровенное предательство. Знаешь, Влад, миром управляют и делают политику далеко не самые умные люди. Крайне редко странами руководят на самом деле гениальные правители, которые вершат историю, и только при таких правителях государство становится выдающимся, значимым в мире, и только при таких правителях рождаются империи, которые потом, насколько тебе известно из курса истории, разрушаются до полного забвения следующими за ними бездарностями с непомерными амбициями. Нашей стране как повезло с мощными харизматическими личностями правителей, начиная с Рюриковичей, так и не повезло катастрофически с вождями и правителями. – И замолчал, гоняя желваки на скулах.
Отец был из тех, кто не одобрял политики Горбачева и, как грамотный, серьезный управленец, отлично понимал, к чему толкает и ведет страну политика этого человека, его откровенная дружба с Америкой и пристрастие к европейским ценностям и «друзьям». Страна разваливалась, и это было уже совершенно очевидно высшему управленческому аппарату, к которому относился и Гарандин-старший. Некоторые грамотные и дальновидные управленцы, кстати, предлагали реальные, вполне вменяемые и продуктивные меры к предотвращению полного ее развала, но… а-а-а, да ладно…
Вот к этой-то условной группе достаточно молодых, грамотных и серьезных специалистов и относился Олег Дмитриевич, вошедшей в негласное противостояние с так называемыми прозападниками, подталкивавшими страну к развалу. Это если обозначить грубо и примитивно, то, что происходило в те годы в управленческом аппарате страны.