Ольга Резниченко - Спиною к будущему

Невольно взвизгнула я от боли.

— Эй, ты че? — заревел кто-то, словно очнувшись, а затем с негодованием и открытой злостью и обидой, завторили ему все остальные, махая руками, вставая с места и пытаясь прорваться к нам, освободить меня из больного плена (совсем уж бросая при этом своих девиц без участия).

Воплю, кричу, пытаюсь машинально вырваться, обхватить его руки своими, чтобы хоть как-то ослабить напряжение, чтобы прекратить эту безумную боль и безрассудное поведение.

Игнорирует.

Быстрые, уверенные шаги на выход и, едва не столкнувшись лоб в лоб с администратором, рявкнул на него:

— Свободные есть?!

Не сразу отреагировал тот, видимо, все еще отходя от предыдущих своих фантазий. Голодно сглотнул слюну и облизался. Взгляд на меня, скрюченную.

— А, да, — ожил. — Прошу, за мной…

…

— Вот, пожалуйста, — махнул рукой куда-то в сторону.

Резвое движение в заданном направлении. Рычу, кричу, пищу, все еще сопротивляюсь.

Но еще миг — и швырнул меня на диван. Не удержалась, рухнула на карачки. Попытка встать. Оглянуться, но растрепанные волосы мешают полностью охватить картину целиком.

Движение вдогонку, и, хватая меня за шею, оборачивая к себе лицом, разъяренно вжимая меня в софу, издает злобный, утробный, животный рык, сплевывая мерные слова:

— ТЫ ЧТО ТВОРИШЬ, С*КА?! Сначала следак, а теперь… вообще вся толпа? Ты окончательно сошла с ума, или ЖИТЬ… НАДОЕЛО?!

Смеюсь ядовито в ответ, собрав остаток сил на решающий бой.

— Че ты ржешь?! — мерзко скривился. Пристальный, душераздирающий, взбешенный взгляд в глаза, глубиной до самого потаенного.

Победно улыбаюсь. Молчу. Душит, временами сдавливает горло, но лишь на мгновения, когда эмоции совсем уже зашкаливают и нет больше сил сражаться со своим разгоряченным безумием.

— Или ты думаешь, я всегда буду с тобой хорошим мальчиком?

Ухмыляюсь.

— Думаешь, не могу раздавить тебя, да? Или не найду для этого смелости и желания? Чего ты добиваешься?!

Бесстрашно хохочу, ухмыляюсь.

Еще один вдох — и выстреливаю ему словами прямиком в его нестабильное сумасбродство.

— Ты даже не способен меня удовлетворить, а не то, что бы на что-то большее…

Обмер, побелел, глаза округлились от ужаса и моего шального бесстрашия.

Но еще миг, и замер, застыл.

Чередуясь, сражаясь с надрывным дыханием, ополоумевши рычит:

— Я же, с*ка, сейчас тебя вы**у как последнюю шлюху…. и никто уже не поможет!

— Ну, так, вперед, или опять просто слова?

Еще сильнее побледнеет; поежился. Но, затем миг, и молча, нахрапом хватает за руки, силой разворачивает к себе спиной, ставя на колени. Жесткое, бешенное, лихорадочное движение — живо кинулся к своим брюкам и стал расстегивать их, еще миг — и разорвал на мне белье.

Секунды грубых, аляпистых движений — и кричу, отчаянно громко рычу, чтобы пронзить, докричаться до его одурманенного сознания.

— Чтоб ты, УДАВИЛСЯ, ТВАРЬ!

Обомлел.

— … своей похотью и властью. С**ин сын. Что? Чего замер? Насилуй, ублюдок, НАСИЛУЙ! Как это ты делаешь каждый день со мной, каждый раз, когда меня тащат на допрос к твоему гребанному другу-следаку в кабинет. НАСИЛУЙ, или как всегда не доведешь дело до конца?! Сбежишь, подлое животное?! Над слабыми любишь потешаться, упиваться своим превосходством?! Ну, так БЕРИ, ломай, кроши и РВИ… да выбрасывай! Унижай, как ты это любишь! Раздави меня полностью… и сотри с лица земли. Это же так достойно и по-геройски…

Ну же, ДАВАЙ! — хватаю его сплывшие с меня руки обратно и укладываю на задницу, — до боли, до криков, до крови и слез — и пока жизни во мне не останется.

Жуткие мгновения молчания, оцепления, внутренних рассуждений, и дернулся от меня, словно от кипятка.

Невольно пнул в сторону, отчего подалась немного вперед и плюхнулась лицом в обивку. Быстро сорвался на ноги, машинальные движения, одеваясь — и тотчас скрылся из виду долой…

Мразь. Сука,

а не Клёмин…

…

Отчаянно застонать, рухнуть на диван, перевернуться на спину. Выдохнуть.

Внутри все еще сжимал меня страх, а конечности дрожали от напряжения. Бешено колотилось сердце.

Но я всё еще жива…. жива и уже свободна.

Прошла неделя. Клёмин не объявлялся, и на ковер к следователю пока больше никто не вызывал.

Взять пару лишних ночных дежурств, чтобы не оставаться дома наедине со своими мыслями. Полностью загрузить себя работой, вместо сна — натяжное кофе.

Срываюсь, рычу, психую.

Не знаю, что со мной происходит. Видимо, просто не выдерживаю это ожидание. Неизвестность. Сработал ли мой отчаянный план? Или же… всё станет еще гораздо страшнее и жесточе?

А что, если, он, и вправду, захочет повесить на меня это убийство? Раскроет мой истинный мотив (а не глупые догадки и бредни, что сочинил Колмыкин), а там и вовсе… всучит пистолет с моими отпечатками пальцев (ведь, я не знаю, с которого стреляли, да и не нашли еще орудие убийства, только застрявшие пули в плоти подонка).

Вдох-выдох.

Порой, я начинаю понимать курильщиков. Этой вонью и дерьмом заглушить собственную никчемность, что засела внутри. Присесть и скамейку и украдкой уловить привычный (как для невольно пассивного курильщика) зловредный запах. Вдох-выдох.

И что теперь? Что… дальше?

Осознать свое странное поведение, живо подорваться с места, пристыжено опустить голову и пошагать в сторону входа в больницу.

Шаги по лестнице.

— Ангелина! Ангелина Николаевна! — послышался голос отца. Торможу, даже немного пришлось обратно спуститься по ступенькам, дабы отчетливо, полностью увидеть зовущего, застывшего в фойе Котова.

— Да, Александр Федорович?

Быстрые шаги навстречу, и, замерев на коротком расстоянии, ухватившись за перила, уставился мне в глаза.

— Ты же сегодня идешь домой? Или что?

Скривилась.

Надо бы. Да и, наверняка, этот вопрос — формальная вежливость, желание не позволить привселюдно сходить с ума.

— Да, конечно, — живо киваю головой. — Закончу кое-что в записях о сегодняшних анализах по Будковой, и приеду.

— Ну, смотри мне, может, подождать, и поедем вместе?

— Там же мама что-то придумала на вечер.

— Звонила уже, да? — пристыжено улыбнулся, словно вор, которого выкрыли.

— Ага, — смеюсь. — Все хорошо, езжай. Доберусь на автобусе, тем более что сегодня и так рано уходим. Всё в норме.

— Давай, только не задерживайся.

Улыбаюсь.

— Постараюсь…

Хмурый осенний день.

В такие дни особо ничего не хочется. Апатия, жесткая депрессия и одно единственное адское желание: спать и никогда не просыпаться.

И стукнуло в голову им (родителям) некоторых близких родственников собрать в гости. Я понимаю, что День рождения у отца, и все дела, однако… то они почти никогда не праздновали, а тут… решились. И это даже еще не юбилей.

А, черт с ним! Переживем, как и всё переживали.

Недовольно покрутить носом, смириться, состроить добродушный вид старым знакомым — все, как всегда, ничего нового или особенного.

Выбраться из больницы на улицу. Колкий, с опаской взгляд на небо — хмурится, клубится, вот-вот разразится болезненным плачем, ноябрьским холодным дождем.

А зонт, как всегда, забыла (причем в ординаторской). И уже же взяла с собой из дому, как редко это бывает, однако…. что не есть, но к месту и времени — его вновь не нарыть.

Плевать. Возвращаться не стану.

Шумный вздох, надувая щеки и лопаясь в обреченности, как воздушный шар.

Разворот — и (вслепую) едва не налетела на кого-то взбешенного: весь ходором ходит; бежит куда-то, не глядя себе под ноги.

— Осторожнее, пожалуйста, — шепчу.

Взгляды встретились.

И сам, словно не мог поверить своей… удаче.