— И ты так поступишь?
— Да! Да, поступлю! Не хочу быть таким, как ты. Хочу получить все, что этот проклятый мир готов предложить! Если это означает слегка отклониться от истины... Ну и что с того? А у тебя во всем либо да, либо нет! Ты вечно осуждаешь...
— Я тебя не осуждаю, — возмутился Дэвид. — Мне глубоко безразлично, что ты делаешь... Но я не сумею стать тем, кем не являюсь. Не сумею. И по-другому не будет.
— Господь всемогущий, разве ты не хочешь стать счастливым?
Каким-то образом Дэвид догадался, что это крик души. Сложилось ощущение, будто Балфор стоял перед ним обнаженным. Веселость полностью испарилась, лицо источало тоску. И Дэвид задумался: чего же так жаждал Балфор? Чем вызван столь несчастный вид?
— Сомневаюсь, что главное в жизни — это стать счастливым, — со всей откровенностью ответил Дэвид.
Балфор хрипловато хохотнул.
— Еще один лористонизм, — усмехнулся он. — Надо было догадаться. Ну так просвети меня. Если наслаждение и счастье не самое главное в жизни, тогда что? Расскажи, Лористон, научи меня своей великой мудрости.
Возник соблазн промолчать, уйти. Он знал, что Балфор поднимет ответ на смех, но непонятно почему вынудил себя произнести:
— Думаю, главное — это быть верным самому себе.
Он угадал: Балфор засмеялся. Хохот звучал неприятно. Насмешливо, издевательски и оскорбительно.
— Быть верным самому себе? Уморительная шутка, особенно из твоих уст! Да ты презираешь себя до глубины души из-за того, что любишь члены! Вот насколько ты верен самому себе!
Дэвид попытался сглотнуть подступивший к горлу ком. Это обвинение оспаривать глупо. Он вспомнил тот вечер, когда Балфор целовал его и ласкал. Вспомнил о накатившей на него волне неслыханной нежности.
Но Балфор еще не договорил:
— Каждый божий день ты отвергаешь свою сущность и еще имеешь наглость заявлять, что раз у меня хватает смелости желать того, что другие мужчины воспринимают как должное, значит, я неверен самому себе?
— Я такого не говорил. Если ты решишь жениться, это дело твое и твоей совести. Что же касается меня, я жениться не стану. Да, временами я себя презираю, но, во всяком случае, я себя принимаю и осознаю, что не сумею всю жизнь лгать и делать вид, будто предпочитаю женщин.
В этот же миг раздался стук в дверь, и Балфор, только собравшийся заговорить, рявкнул:
— Войдите!
Лакей Джонсон принес Дэвиду недавно почищенное пальто и шляпу и заодно сообщил, что карета ждет. Услышал он что-то из спора или нет, неизвестно, виду он не подал. Балфор нетерпеливо выставил его за дверь.
Дэвид накинул пальто и водрузил шляпу на голову, внезапно опечалившись. Скорее всего, это их последняя встреча, и почему-то при мысли об этом внутри образовалась зияющая пропасть.
— Хочешь — верь, хочешь — нет, — глядя на Балфора, серьезным тоном проговорил он, — но я желаю тебе только счастья.
Дэвид поразился, когда Балфор поймал его за руку, но возразить не успел. Балфор обхватил его лицо огромными теплыми ладонями и яростно поцеловал.
Поцелуй был болезненным, отчаянным. Балфор впился в губы Дэвида зубами и издал дикий почти животный звук. Но отреагировать Дэвиду не удалось. Балфор его отпихнул, и они, тяжело дыша, таращили друг на друга глаза.
— Не смей желать мне счастья, черт тебя дери, — с горечью произнес он.
Дэвид провел рукой по губам и, разглядывая темно-красные мазки на кончиках пальцев, никак не мог разобрать своих эмоций.
— Тебе пора, — повернувшись к Дэвиду спиной, буркнул Балфор. — Карета ждет.
Глава 17
Три месяца спустя
— Твой черед, Дэви. — Мать сунула ему в руки закутанное дитя.
Дэвид обомлел, чем насмешил всю собравшуюся компанию, но все-таки умудрился надежно обхватить первенца Дрю и Летти — своего племянника Алана Дэвида Лористона.
Очаровательный малыш таращил на него глаза необычного темно-синего цвета, а ресницы с золотистыми кончиками были на удивление длинными. Этот крошечный человечек выглядел до смешного хрупким. Мягкие складочки на веках разрушили какой-то внутренний барьер, и из глаз у Дэвида полились горячие слезы. Наклонив голову, он попытался скрыть рыдания, ждал, пока стихнет незнакомый всплеск эмоций.
Все взирали на него. Мать и отец, Дрю и Летти. Матушка глядела с нежностью, Дрю и Летти — с гордостью. А отец вроде был чем-то огорчен.
— Хорошенький мальчик, — изрек он.
Летти чмокнула его в щеку и забрала ребенка.
Матушка жаловалась, что Летти не выпускала малыша из рук. «Типичная молодая мать», — фыркнула она, правда, совершенно беззлобно. Откровенно говоря, все постоянно тискали малыша. Даже отец, который качал его слишком резко, словно он был двухгодовалым карапузом, а не новорожденным младенцем.
Они снова его окружили и принялись спорить, покормить его или убаюкать. В стороне остались только Дэвид с отцом.
— Давай пройдемся, сынок, — проговорил отец.
Дэвид кивнул. В кухне они обулись и, накинув пальто, вышли в холодный январский день.
— Сюда. — Отец направился к тропинке, что вела к северному полю.
Какое-то время они шли молча. Будучи человеком немногословным, отец говорил, только когда было что сказать. Дэвид подозревал, что сейчас как раз тот редкий случай.
Погода стояла унылая, небо было тяжелым и серым. Резкий зимний ветер не справлялся с леденящей сыростью, что окутала деревья и камни, и каждый миллиметр твердой земли. На прошлой неделе белые сугробы по большей части растаяли, оставив после себя лишь грязь и бело-коричневые корки по обе стороны покатой широкой тропки, что бежала к северному полю. Спрятав руки в карманы и низко опустив головы, они с отцом плелись против ветра.
Когда они достигли вершины холма, отец снял шапку и, глядя в сторону долины, прислонился к деревянной изгороди. Сельскому хозяйству здесь самое место. Земля плодородная, местность в основном ровная, почва приличная. Пейзаж, конечно, не самый романтичный, но заработать на пропитание можно. Присоединившись к отцу, Дэвид поставил ногу на нижнюю доску и оперся предплечьями о самую верхнюю. Знакомые движения вызвали чувство тоски. Вспомнились времена, когда он был совсем еще маленьким и по ту сторону изгороди ничего не видел.
— Ты мог бы жить, как Дрю, — по-прежнему глядя вперед, заговорил отец. — Иметь жену и детей. Ты стал бы отличным отцом, Дэвид.
Ощущение тоски пропало.
— Мне бы очень хотелось, пап. Но я не могу.
Позы отец не сменил, а спустя несколько секунд кивнул, будто слова Дэвида совершенно его не изумили. Лицо у него было широкоскулым, пронизывающий январский ветер отбрасывал назад короткие с проседью волосы.
— Ты выбрал сложный путь.
— Я бы не назвал это выбором, — откликнулся Дэвид.
— Выбор есть всегда. А ты неизменно выискиваешь самый тяжелый. — Отец вернул шапку на место, скривив губы в подобии улыбки. — Ты мог бы устроиться учеником к Адаму Джеймисону и получить хорошую профессию. Но вместо этого ты прошел обучение у мистера Оделла и в университете и стал модным адвокатом.
— Вы меня поддержали, — улыбнувшись, напомнил Дэвид.
Отец ворчал, но денег на оплату обучения все же накопил. Образование он ценил превыше всего.
— Раз что-то взбрело тебе в голову, ты все равно так и сделаешь. Ты всегда был таким. Как, например, когда тебя отстегали вместо Дрю за то, что он оставил вот эти самые ворота открытыми, и я лишился лучшего барана.
— Я потом неделю сидел с трудом. — Дэвид ухмыльнулся.
— Или когда я поймал вас с Уильямом Ленноксом.
Улыбка померкла.
— Пап...
Отец помрачнел лицом, глубокие морщины проступили в уголках глаз, отчего возраст стал очевиден. Глядел он строго вперед.
— Богом клянусь, Дэвид, как же я хотел, чтоб ты солгал. Я не хотел верить в то, что видел собственными глазами.
У Дэвида сдавило грудь.
— Знаю. Мне очень жаль.
— Но ты не стал отрицать.
— Я... не мог. Я...
— А вот он быстренько начал отнекиваться.
«Боже».
Воспоминание о предательстве походило на удар ножом в живот. Уильям сказал, что они ошиблись. Что Дэвид его заставил, уговорил пообниматься, хотя сам Уильям якобы этого и не хотел. Дэвид бессильно покачал головой.
— Как тобой можно гордиться? — печально изрек отец и, развернувшись всем телом, пригвоздил Дэвида суровым взглядом. — Но и стыдиться тоже нельзя.