Николь прошла дальше по коридору, подошла к первой попавшейся двери, толкнула ее и вошла. Джеймс последовал за ней. Она вела в маленькую комнатку, которую слуги или хозяева используют после верховых прогулок или работы в саду, чтобы помыться и почиститься.

В комнате в беспорядке лежали сапоги, трубы, тряпки, садовые инструменты, прорезиненный плащ висел на одном из многочисленных крючков, остальные были пусты, кроме еще одного в дальнем углу, занятого соломенной шляпой. Николь подошла к трубе, положила руки на ее край и уставилась в окно. Она простояла так больше минуты. Надо было что-то делать, заставить его чувствовать себя менее беспомощным, менее потерянным. Джеймс подошел к ней и повернул лицом к себе.

Какой сюрприз! Самоуверенная, смело смотревшая ему в лицо женщина, которую он преследовал через весь Кембридж, затем через весь этот проклятый дом вместе с агентом по недвижимости, эта женщина так плотно сжала губы, что они побелели. Ее подбородок мелко дрожал. Ее глаза, встретившиеся с его глазами, были полны слез.

Она сказала:

— Филипп тебе не друг.

— Я знаю это, — так как она ничего не сказала больше, он постарался успокоить ее, — но у меня с ним все в порядке. Действительно.

— Нет, ты не прав.

— Я не прав?

— Нет, — сказала она и коснулась его лица своей ладонью. Она попыталась улыбнуться, но неудачно. — Это не мое дело. Действительно... — Она притворно рассмеялась. — Это совершенно не мое дело.

Джеймс почувствовал в груди холод.

— Что ты знаешь, Николь? Скажи мне. Что сказал Филипп?

Сначала она не говорила. Глубоко вздохнула, затем выдохнула, глядя Джеймсу в глаза, снова вздохнула. Затем сказала:

— О, Джеймс! Я слишком сильно люблю тебя.

После короткой паузы ее лицо приняло такое выражение, словно она приготовилась нанести удар.

— Боюсь, что из тебя делают ягненка для заклания. Он подставляет тебя.

Джеймс покачал головой в очередной раз. Эта мысль, совершенно невероятная, звучала фальшиво. Это было похоже на то, как если бы он стоял один на уступе Гималаев и смотрел вниз, сознавая в то же время, что то, что он так ясно видит далеко внизу, — земля. Реальность. Правда. Она не заставила его спрашивать дважды:

— Как?

Очень спокойно объяснила:

— Ключ к этой загадке в том, что он, кажется, подделал финансовый отчет экспедиции. Тебе придется взять на себя вину за пропажу большой суммы.

Джеймс нахмурился и оперся спиной о стол с горшками.

— Что? — Потрясение от услышанного быстро прошло. Он мрачно рассмеялся, догадавшись. — Библейский фонд — часть из них.

— Ах, — сказала Николь, — ты в курсе того, что происходит.

— Что еще? — У него внутри все похолодело. Он вспомнил все случаи, когда Филипп Данн поступал, как враг. Он всегда был отвратительно завистлив, без стеснения или жалости. И теперь Филипп весь яд, всю свою

агрессию направил против Джеймса. Джеймс видел это много раз, раньше это было обращено на кого-то другого, хотя подсознательно он всегда был насторожен, всегда опасался, что, как заряженное оружие, оно может оказаться нацеленным на кого угодно. Но почему теперь на него?

— Из-за тебя? — спросил он.

— Я бы сказала «да». Исключая ту ненависть, которую, похоже, нельзя объяснить. Он отвоевывает власть, и ты особенно беспокоишь его. Я не знаю, почему. Но я спрашивала его: как, и где, и когда. И он мне сказал. Потому что... — она рассмеялась снова на грани истерики. — Потому что он был уверен, что я не стану ничего предпринимать. — Она фыркнула. — Но он не прав. Джеймс, этого мало: он собирается переделать твой журнал.

— Мой журнал? Каким образом?

— Он хочет изменить порядок страниц. Из-за этого твоя дружба с вакуа и твое восхищение ими появятся в дневнике раньше, вперемежку со страницами, на которых ты пишешь об Англии не как стойкий приверженец и поклонник ее славы. О, и он хочет переставить поближе к началу замечание о том, как ты изготавливал яды, которые применял Мтцуба. Эти заметки теперь будут приходиться на то время, когда все англичане были еще живы. Филипп создает историю о том, как ты устраивал тайный заговор с Мтцубой с целью убить твоих друзей.

— И для чего именно мне это нужно?

— Золото и деньги.

— Я привез золото домой...

— По версии Филиппа, это была очень выгодная экспедиция. Если ты избавился от остальных членов экспедиции еще до того, как они прибыли в Кейптаун, где в твоем распоряжении оставалось почти десять тысяч фунтов...

— Десять тысяч фунтов! — Джеймс кинулся к ней. — Мы не располагали деньгами даже для того, чтобы нанять солдат, когда корона согласилась на военный эскорт. Мы собирали по крохам...

Николь подняла руку.

— Ты не должен ничего мне объяснять.

— Я должен, если ты ему веришь.

— Я не верю, но Найджел поверит. А это гораздо хуже.

Джеймс набрал побольше воздуха в грудь, стараясь успокоиться.

— Продолжай.

— Кроме того, Филипп хочет отправиться в Африку с Найджелом. Он пойдет сам, уверенный, что знает, где ему нужно искать. И не будет защищать вакуа. Филипп хочет получить их золото. Хочет найти то богатое месторождение, о котором ты говорил. Он в ярости от твоего восторженного к ним отношения. О, и еще, Джеймс... — Она опустила глаза.

— Разве может быть еще что-то?

— Нет. Не совсем. — Она замолчала, затем проговорила: — Филипп предупредил министерство внутренних дел, и секретариат прислал кого-то. Будет проводиться расследование, оно займет некоторое время, и твое имя будет вычеркнуто из наградного списка. Это еще не случилось, но случится сегодня днем.

Джеймс обнаружил табурет в углу. Он придвинул его, сел и постарался сообразить, что же делать дальше. Совершенно просто: ему хотелось заболеть. Ах, его титул! Наблюдать, как он ускользает от него, гораздо тяжелее, чем он думал раньше.

Николь стояла рядом, у сточной трубы, облокотившись на нее.

Наконец Джеймс встал.

— Ты можешь подождать здесь? — спросил он.

— Что ты собираешься делать?

— Я собираюсь к епископу. Я расскажу ему всю историю. И если смогу достать этот мой чертов журнал, то покажу его епископу в правильном порядке. Найджел — фанатик, но не глупец.

— Это немного труднее, чем ты рассчитываешь. Ты ведь в самом деле фальсифицировал некоторые счета экспедиции: несколько примеров Филипп показал новому председателю финансового комитета. Однажды ночью он показал тебе, как работает эта система, как писать что-то, да?

Джеймс нахмурился, затем вспомнил тот разговор с Филиппом с внезапным ощущением бессилия перед роком.

— О-о, да! — прорычал он. — Ночь, когда он перепутал доходы колледжа с пожертвованиями для экспедиции. Я показал ему. О Боже! Я показал ему. Я вычеркнул цифры, которые у него были, и записал те, что он, кажется, назвал.

Наступила тишина, словно они оба стояли над могилой, которую сами вырыли. Замечательный взлет Джеймса в мир академии и английской знати был серьезно, если не фатально приостановлен.

Через минуту он повернулся к ней:

— Хм... Николь.

Она взглянула на него, выражение ее лица выдавало внутреннюю озабоченность, но она была спокойна. Переполненный любовью, Стокер заговорил.

Ему пришлось спросить:

— Почему Филипп доверил тебе такие важные сведения? Я подозреваю, что это был не простой разговор, не так ли?

— Нет.

Когда Николь поняла, что такой ответ его не устроит, она добавила:

— Я не спала с ним, если это то, о чем ты хочешь знать.

— Тогда почему же он тебе все это рассказал?

Николь выпятила пухлую верхнюю губку и поджала нижнюю.

— Ну... я дала ему понять, что может быть...

— О, хорошо. Это меня успокаивает. Что же могло заставить его думать так?

Она чуть нахмурила брови, но ничего не ответила. Тогда он помог ей:

— Могло ли это быть... о, дай мне подумать... что он вел себя недостаточно сдержанно по отношению к тебе?

— Нет! — Ее тон был решительным.

Хорошо. Пусть себе злится.

— Что тогда? Что могло заставить мужчину поверить женщине настолько, чтобы доверить свои тайны?

Но Николь вдруг заговорила, отбросив обет молчания. Она угрожающе посмотрела на него и сказала:

— Я не привыкла отчитываться перед мужчинами. Ты мне не сутенер, ты знаешь это.

— Нет, я не сутенер. — Ему не следовало этого говорить. Он знал, что за этим последует. — Что ты знаешь о сутенерах, Николь?