Тристан только хмыкнул. Джон видел, что его друг мрачен. Казалось, на его лицо набежала тень грозовой тучи.
— Не забывай, дружище, — мягко заметил Джон, — что мы — люди доброй воли. Маска тирана нарушает мир и гармонию.
Тристан встрепенулся.
— Да, Джон, день прекрасный. Осень предстала сегодня во всей красе. Все вокруг говорит о величии природы и щедрости Бога. Похоже, земля не подозревает о том, что Ричард убит, а королем стал Генрих. — В голосе Тристана по-прежнему сквозила горечь. Джон, пришпорив коня, поравнялся с другом. — А теперь хмуришься ты, — заметил Тристан.
Джон пожал плечами:
— Я видел тебя всяким, Тристан, — и в ярости, и в муках. Мне известно, как ты умен, добр и милосерден. Я видел, как ты смотрел в глаза смерти, оставаясь прочным, как кремень, и невозмутимым. Но я еще никогда не видел тебя таким встревоженным, разгневанным и угрюмым.
— Таким я стал с тех пор, как Генрих взошел на престол. Страна должна обрести покой.
— И ты тоже.
— Человек обретает покой только после смерти, — возразил Тристан. — Свернем вон туда, где пасутся гуси. — И он пустил коня рысью. Вздохнув, Джон последовал за ним.
Они подъехали к глинобитной хижине, крытой соломой. Навстречу гостям вышли крестьянин-арендатор, седеющий мужчина, трое его сыновей и крупные щенки мастифа. Ответив на поклон хозяина дома, Тристан объяснил, что отныне в Лондоне правит Генрих VII, Тюдор, а он сам, Тристан де ла Тер, стал владельцем этих земель. Однако ничего не изменилось и арендная плата не увеличилась.
Крестьянин слушал его, разинув рот; сыновья почтительно молчали. Наконец один из них заверил Тристана, что они расплатятся вовремя, ибо земля плодородна, а они умеют работать.
— Какая нам разница, кто сидит на троне — Ричард, Генрих, Том или Пит, — продолжал он, глядя на двух могучих рыцарей. — Лишь бы нам не мешали работать в поле!
Из двери хижины выглянула женщина и вышла поздороваться с гостями. Она была дородной и румяной, с узловатыми натруженными руками. Покраснев, она низко присела перед рыцарями, признавая их господами, и объяснила, что ее зовут Мэг, а мужа Сетом. Женщина спросила, не хотят ли благородные господа выпить эля и отведать жаркого.
— У меня больше ничего нет, но я предлагаю вам угощение от чистого сердца, милорды.
— Мама отлично готовит, — вставил один из сыновей. Тристан и Джон переглянулись.
— Искренне благодарю вас и принимаю ваше приглашение. — Тристан кивнул Джону, и они спешились;
— А я присмотрю за этими красавцами, сэр. — Парень с восхищением взглянул на лошадей.
— Конечно, — ответил Тристан. — Как тебя зовут?
— Мы назвали его в честь святого Матфея — Мэтью, — ответила Мэг.
— Ладно, Мэтью, бери поводья. Вижу, ты любишь лошадей.
Парнишка кивнул, а Мэг опять зарделась, гордясь сыном. Взволнованная, она поспешила в хижину. Входя, Тристан пригнулся. В своем пурпурном плаще и начищенных сапогах он казался здесь человеком из другого мира, однако сам чувствовал себя как дома, и хозяйка быстро освоилась в его присутствии. Джон радовался: Тристан вновь помолодел, обрел способность смеяться и болтать, чего не случались со времен осады Иденби.
Эль и жаркое им подали на грубо сколоченном столе, стоящем перед очагом. Сыновья крестьянина остались во дворе, сам крестьянин не посмел сесть, а Мэг хлопотала вокруг гостей, болтая без умолку — она рассказывала, каков нынче урожай, о соседях, а потом вдруг пробормотала:
— Жаль только нашего долгого лорда Эдгара. Какой был прекрасный человек! Он погиб в бою… — Ее муж задрожал, Мэг, поняв, что натворила, пролила эль на стол. Тристан взял ее за руку:
— Смерть храброго человека в бою надо оплакать, мистрис. А лорду Эдгару было не занимать храбрости. Не смущайтесь. Вы не сказали ничего плохого.
Мэг и ее муж с облегчением переглянулись. Женщина вытерла пролитый эль и вернулась к очагу, где кипел котел. Прислуживая, она то и дело поглядывала на Тристана. Наконец любопытство возобладало над страхом, и Мэг спросила:
— А леди Женевьева… как она?
— У нее все хорошо, — ответил Тристан.
Но непринужденность исчезла. Быстро покончив с трапезой, гости собрались в путь, и Тристан вежливо поблагодарил Мэг. Они вышли из хижины, и Тристан предложил Мэтью работу конюха в замке. Паренек вспыхнул от радости.
— Я приду, милорд, обязательно приду!
— Сет, ты слышал? — в восторге шепнула Мэг.
— Еще бы! — Сет приблизился к Тристану, который садился в седло. — Да благословит вас Бог, милорд!
— Парень знает толк в лошадях. Он станет хорошим конюхом. — Тристан взмахнул рукой в перчатке и пустил коня быстрой рысью. Джон последовал за ним.
— Ты осчастливил беднягу! Избавил его от тяжелого труда, от нищенской жизни, от…
— Джон! Что ты говоришь? Эти люди гордятся тем, что честно зарабатывают свой хлеб. Я не сделал ничего особенного.
— Ты вправе рассчитывать на преданность, лорд Тристан. Вчера ты взял в горничные для миледи дочку вдовы, сегодня — назначил деревенского парня конюхом…
— В любом поместье нужны работники, Джон.
— Да, но все-таки ты облагодетельствовал этих людей.
— Не в этом дело, Джон: многие слуги старого Эдгара погибли в бою. Чтобы проявлять великодушие, не обязательно быть великодушным.
Тристан осекся и замолчал. Осенний день вдруг утратил свою красоту: оба путника вспомнили убийство в Бедфорд-Хите. Тристан дорого поплатился за службу у Ричарда и за свою попытку выяснить, что случилось с принцами.
«Он лишился всего, и тут уж ничего не поделаешь», — думал Джон. Мягкий ветер сменился резким и холодным. Джон вздрогнул, вспомнив и о том, что леди Женевьева нанесла удар уже раненому противнику.
— Забудем об этом, — мрачно пробормотал Тристан, пришпоривая пегого жеребца и вырываясь вперед. Встревоженный Джон последовал за ним, размышляя, как быть: продолжить разговор или замолчать. Возможно, со временем гнев Тристана утихнет. Джон от души надеялся на это, зная, что время исцеляет. Ричард III мертв, Генрих занял престол Англии. Иденби и даже Женевьева достались Тристану. Он отомстил сполна. И близок час, когда Тристан вновь научится смеяться. Но Джона беспокоило то, что даже в самые трудные времена Тристан не был столь мрачным и угрюмым.
Поднявшись на утес, откуда открывался вид на замок, Тристан придержал жеребца. Стены замка уже приводили в порядок, кузницы работали, крестьяне собирали урожай. Раны Иденби затягивались. Исцелиться оставалось только новому хозяину владений.
— …Тридцать восемь, тридцать девять, сорок.
Сорок. От двери спальни до противоположной стены было ровно сорок шагов. Сколько раз Женевьева пересчитывала их? Сколько еще раз ей придется проделать этот путь, прежде чем она окончательно лишится рассудка?
Она вернулась к камину и подержала над огнем озябшие ладони. В комнате было прохладно. Солнце уже не согревало толстых каменных стен. Женевьева решила, что уже сошла с ума — ведь сейчас она обрадовалась бы даже приходу Тристана.
Но он не появлялся в спальне уже три дня. По утрам слуги убирали в комнате, приносили воду и еду и тут же уходили. Каждый вечер один из стражников стучал в дверь и вносил поднос с ужином. Все три дня Женевьева провела в одиночестве.
Откуда-то снизу, со двора, послышался шум. Она бросилась к окну, шелестя шелковой юбкой. Выглянув, она увидела Джона и Тристана, вернувшихся из какой-то поездки. Тристан сидел верхом на своем рослом пегом жеребце. Конюхи бросились к нему, чтобы принять поводья. Мужчины спешились.
Женевьева вдруг попятилась, заметив, что Тристан смотрит на ее окно. Тристан не видел ее — окно было слишком узким, но ее поразило мрачное, даже угрюмое выражение его лица.
Оно испугало ее. Она поняла, что Тристан не забыл про нее и ничуть не смягчился. Женевьева покачала толовой, признавшись себе, что более импозантного мужчины еще не встречала. Высокий, сильный, привлекательный и загадочный, он казался к тому же воплощением благородства.
— Нет, это сущий дьявол! — выдохнула она, зная, что Тристан не только красив, но и безжалостен.
— Джон! Тристан!
Услышав детский крик, Женевьева замерла. Анна! Девчушка выбежала во двор, придерживая клетчатую юбку. Джон со смехом подхватил ее на руки, и Женевьева с изумлением увидела, как Анна улыбнулась Тристану. Тот засмеялся, забрал девочку у Джона и посадил к себе на плечи, чтобы малышка могла погладить огромного пегого жеребца. Анна залилась счастливым смехом и гордо огляделась.