Фиона Уолкер - Среди самцов

Одетта не могла скрыть своего разочарования. Конечно, слова Джимми ей польстили — и даже очень, но деньги сейчас были для нее нужнее и важнее любых признаний.

— Ну вот, вы меня увидели, — пробормотала она. — Для этого, кстати сказать, вам было вовсе не обязательно сюда ехать. Я сижу в «РО» с утра до ночи. Могли бы туда заскочить.

— Мне нужно было увидеться с вами наедине, а в «РО» всегда так шумно и так много людей… Толком и не поговоришь. — Джимми откашлялся. — Дело в том, что я хотел пригласить вас на обед.

Одетта не сразу нашлась, что ему ответить. Не стоило ей все-таки раскрываться перед этим парнем и плакать у него на груди. Увидев ее слезы и слабость, он, похоже, зачислил ее в разряд несчастненьких и решил ее облагодетельствовать. Ей, Одетте, благодеяний не надо.

— Извините, Джимми, но я сейчас слишком занята и никуда не пойду.

— Настолько заняты, что вечером в пятницу сидите дома и занимаетесь на тренажерах?

— Это мое дело, чем я занимаюсь. — Она спустилась по лестнице в гостиную и жестом предложила ему сделать то же самое. — Кстати сказать, я до сих пор не могу взять в толк, как вы узнали, что я хочу продать квартиру, и откуда у вас мой адрес…

— Мне Калум Форрестер сказал.

— Калум? — повторила она непослушными губами.

Джимми кивнул.

— Я видел его сегодня утром, и он мне сказал, что вы выставили свою квартиру на продажу.

— Значит, он в Лондоне? — выдохнула Одетта. — Я-то думала, он уехал отдыхать.

— Какое там «отдыхать»? — рассмеялся Джимми своим громыхающим смехом, который, должно быть, перекрывал все звуки африканской саванны. — Он работает как каторжный. Воплощает, так сказать, в жизнь свой проект по созданию «Дворца чревоугодия».

— «Дворца чревоугодия»? — в изумлении переспросила Одетта.

— Помните, я рассказывал вам на свадьбе у Саскии о новом предприятии? Так вот, я вел тогда речь о любимом детище Калума. Я думал, вы о нем знаете.

— Да я впервые об этом слышу! — воскликнула Одетта. Подбежав к бару, она достала из него первую попавшуюся бутылку и плеснула из нее себе в стакан. В тот момент, когда она подносила стакан к губам, ее осенило: вот в чем, оказывается, заключалась головоломка, о которой упоминал Флориан Этуаль! И странный факс, в котором говорилось о Фермонсо-холле, — один из элементов этой головоломки. — Калум играет со мной в какую-то странную игру! — выпалила она, глядя на Джимми сквозь плескавшуюся в стакане коричневую жидкость. — Почему, спрашивается, он не сказал мне о своем новом проекте? Ах да! — Тут она хлопнула себя по лбу. — Я отказалась сделать ему минет — вот почему! Какая же он скотина. Законченный подонок и скотина — вот он кто. Хрен собачий!

Слово повисло в воздухе, словно потерявший ход дирижабль.

Одетта в смущении прикрыла ладонью рот и покраснела как рак. Она думала, что после этой ее эскапады Джимми ни секунды не задержится в ее доме. Этого, однако, не случилось. Допив свое ирландское виски с труднопроизносимым названием, он поставил стакан на столик рядом со стаканом Одетты и сказал:

— Все-таки вы пойдете со мной обедать. Обязательно. Идите переоденьтесь…

Одетта озадаченно на него посмотрела. Казалось, ему и в голову не могло прийти, что она может отказаться исполнить его подозрительно походившее на приказ пожелание. Ей же в эту минуту меньше всего на свете хотелось есть. Тем более в компании с этим недалеким парнем, разыгрывавшим из себя доброго самаритянина. Теперь ей больше всего на свете хотелось, чтобы он ушел. Ушел и оставил ее в покое. Наедине со своими мыслями.

— Извините, но я никуда не пойду, — сухо сказала Одетта. — Во-первых, я на диете. А во-вторых, терпеть не могу мужчин-шовинистов. И поставим на этом точку.

— Что вы хотите этим сказать? — Джимми взирал на нее со все возрастающим недоумением.

— Я хочу сказать, чтобы ты проваливал, парень. — Одетта взяла со стола стаканы и направилась на кухню.

Джимми с минуту постоял, а потом двинулся к двери.

— Скажите мне вот что, — неожиданно произнес он, останавливаясь у двери и глядя на Одетту через плечо. — Почему мой носовой платок все еще лежит на тумбочке у вашей кровати?

Одетта как-то упустила из виду, что его платок все еще находится у нее в спальне. Она выстирала его, а потом, не зная, куда его деть, положила на тумбочку у кровати — да так и оставила. Даже пару раз брала его в руки, вспоминая перипетии той ужасной ночи, и — что греха таить? — прижимала его к лицу, чтобы промокнуть подступившие к глазам слезы. Но это ничего не означало. Абсолютно. Подумаешь, какой-то платок!

— Да кто вы, черт возьми, такой? Отелло? — крикнула она, появляясь в выгнутом аркой дверном проеме кухни. — Да, я пользовалась вашим платком. Нос вытирала. Если хотите, можете забрать его себе. Вместе с моими соплями!

— Мне кажется, он вам нужен гораздо больше, чем мне, — сказал Джимми с усмешкой. — Калум был сто раз прав, когда говорил, что вы истеричная, с сильной придурью корова. Прощайте!

Хлопнула дверь. Одетта вздрогнула и выронила стакан, который все еще сжимала в руке. Он упал на пол и с печальным звоном разлетелся на мелкие кусочки…

Всю следующую неделю Одетта пыталась спасти то, что еще можно было спасти. Ходила по коммерческим судам, конторам советников по экономическим вопросам, без конца совещалась с Биллом. Все эти люди в один голос рекомендовали ей попытаться любой ценой избежать банкротства, но конкретных советов, как это сделать, не давали. Калум по-прежнему от нее скрывался, и выследить его не было никакой возможности. Одетта хотела даже позвонить Джимми Сильвиану и спросить его, где находится Калум, но гордость не позволила ей этого сделать.

Но даже в круговерти всех этих событий Одетта не могла не обратить внимание на одно странное обстоятельство: каждый день у нее в кабинете появлялась белая роза. Цветок доставлял посыльный на мотоцикле, всякий раз вынимая его из похожего на детский гробик футляра. Одетта решила, что розы ей присылает Калум. По ее разумению, это был очередной элемент придуманной его извращенным воображением головоломки — и, как ей казалось, довольно зловещий.

Одетта как раз ставила в вазу пятую розу, когда зазвонил телефон.

— Привет, Одетта, это Ронни Прайэр, — сообщил жизнерадостный женский голос.

— Слушаю вас, мисс Прайэр, — сухо сказала Одетта. — Не припомню, чтобы мы с вами встречались.

— Я так и знала, что ты меня не вспомнишь, дорогуша. Давно это было, — продолжал вещать голос в трубке. — Мы тогда снимали рекламный ролик для фирмы «Мур», которая занималась производством кошачьей еды. Ты была у меня продюсером.

— Вот теперь я тебя вспомнила, Ронни. Как жизнь?

— Отлично. А у тебя?

— У меня тоже все хорошо. — Одетта не хотела входить в детали своего плачевного положения. — Насколько я знаю, сейчас ты работаешь в документальном кино. Видела как-то по ящику твою короткометражку. Блеск, да и только.

— Рада, что тебе понравилось. По поводу кино, кстати, и звоню. У меня есть к тебе одно предложение. Мы хотим показать процесс создания ресторана. С момента возникновения замысла — и до дня открытия. Как тебе такая идея, а?

— Идея мне нравится, — сказала Одетта. — Но мой ресторан уже открылся и успел проработать несколько недель. Неужели ты не в курсе?

На противоположном конце провода установилось продолжительное молчание, потом Ронни заговорила снова, но теперь в ее голосе проскальзывали виноватые нотки:

— Извини, дорогая, я и вправду об этом не знала. Ездила на кинофестиваль в Дубай… Должно быть, меня неправильно информировали. Раз уж твой ресторан открылся, я на следующей неделе приеду к тебе с друзьями обедать. Как говоришь, называется твое заведение?..

Послания от друзей приходили по электронной почте все реже и реже. Между тем желание пообщаться с близкими людьми становилось все более острым. Решив наконец, что ее неприятности разрослись до таких размеров, что их просто необходимо вынести на суд дружески настроенной к ней общественности, она договорилась о встрече с Эльзой и Джун.

В субботу вечером Одетта, полная радостных предчувствий, взяла такси и поехала в ресторан, где они назначили встречу. Но стоило ей только усесться с Эльзой за столик — Джун собиралась присоединиться к ним позже, — как она поняла, что совершила ошибку. Эльза была полна мрачных предчувствий, связанных с беременностью, и, в промежутке между сплетнями, являвшимися, так сказать, общим фоном застольной беседы, только об этом и говорила.